IV (1/2)
Полтора месяца в госпитале. Эта треклятая титанша на полтора месяца упекла его в до тошноты скучное место, где Оруо уже знал все трещины по стенам и полу, медсестёр, главного врача, вид из окна и даже негласное расписание, по которому к нему ходила семья.
Удивительно, как он за это время не извёлся от безделья и досады.
Некоторое разнообразие в больничное существование вносили газеты, хотя в них и не было той информации, какую получаешь, находясь на передовой. А ещё письма Петры — со времени её выписки он получил три послания длиной полторы-две страницы каждое. В сущности, довольно маленькие из-за крупного, округлого почерка, но то, что ради него не пожалели бумаги и времени, приятно отзывалось в груди.
Она держалась молодцом, хотя потеряла ещё одну подругу: в первом письме буквы шатались, а строчки скакали, но написано оно было без единой помарки. Оруо постарался начеркать ответ левой рукой, но получалось отвратительно, и он сдался, надеясь на её догадливость: очень не хотелось выглядеть криволапым посмешищем.
«Я совсем не подумала, что у тебя ещё вряд ли зажил палец. Но мне не у кого узнать, как ты, так что буду очень рада, если хоть кого-нибудь попросишь прислать записку. Мог бы, между прочим, сам догадаться».
Так начиналось второе послание, поэтому пришлось уговорить Робина, заглянувшего к нему по указке родителей, сбегать к главной медсестре и попросить лист бумаги да перо с чернильницей. Разумеется, он не преминул пошутить, не любовное ли будет письмецо, однако взятка парой монет сделала из мальца образцового писаку.
Делец у него, одним словом, рос, а не брат.
Письма от Петры имели важность ещё и потому, что неоспоримо свидетельствовали: она жива. Конечно, учитывая нынешнее положение дел, непоколебимо полагаться на почту в таком вопросе не стоило, однако Оруо заставил себя уверовать в противоположное, иначе сошёл бы с ума переживать о Петре в любую свободную минуту.
Особенно после ночей, когда ему снились кошмары.
В стенах успела смениться власть. Оказавшегося липовым короля свергли, и теперь на троне сидела королева Хистория, поддерживаемая армейской верхушкой. И кто бы мог подумать, что она — из сто четвёртого кадетского? Оруо, честное слово, расхохотался, когда Петра написала про это. Просто легендарный выпуск какой-то: пять титанов, девчонка королевских кровей — того гляди новое чудо объявится. У него, правда, не хватило фантазии придумать концовку этой шутки, но она всё равно была хороша.
Петре наверняка бы понравилась.
Сопляк тоже не в потолок плевал, доказав, что умеет не только рушить городскую архитектуру. С его помощью постепенно укрепляли стену, параллельно готовя какой-то сверхважный проект, о котором Петра многозначительно умолчала. Поэтому Оруо оставалось лишь кусать локти да теряться в догадках, перечитывая посвящённый этому короткий абзац.
Интересно, сильно ли изменился Эрен? Во время миссии выглядел совсем пацанёнком.
Но вот наконец выписали и его. Накануне Оруо получил приказ прибыть в штаб и полночи проворочался на койке, мечтая, чтобы солнце хоть немного поторопилось выползти из-за горизонта. Заехал попрощаться с семьёй и даже заглянул к господину Ралу, дав ради этого огромный крюк, однако его надежды привезти Петре новости или письмо от отца развеялись прахом, потому что того не было дома, а времени искать его на работе не оставалось.
Ехать из Каранеса в Трост верхом было бы быстрее, но за неимением коня пришлось довольствоваться дилижансом. Таким образом, Оруо провёл в пути три с половиной дня, ибо возница держал всех перепрягаемых лошадей на ровной, бодрой рыси. Ещё спасибо, что погода не испортилась, иначе тащились бы они, как на последнем издыхании.
В какой-то момент он узнал в окне повозки дорогу, которой они, ещё вчетвером, не раз ездили в городок близ Троста. В то время стояла зима, и снегу за ночь намело так много, что она исчезла под непролазными сугробами. Лошади утопали по колени, тянули морды, пожёвывая удила, и от их ноздрей клубами валил белёсый пар. Петра, сжалившись над ними, даже предложила робкую идею идти пешком, но Оруо возмущённо раскритиковал её, заявив, что не собирается упариться, а потом торчать в лазарете с простудой. Эрд с Гюнтером — весёлые до невозможности — с хохотом поддержали его.
«Ну серьёзно, Петра, ты на снег погляди! Завязнем, и кто нас потом будет вытаскивать?»
Отличный тогда выдался выходной: они все были сытые, согретые медовухой, а Петра, кажется, даже сверх нужного, ибо иногда странно покачивалась в седле. Оруо всё переживал, не оттого ли на её щеках играл такой жгуче-красный румянец, поэтому незаметно для неё старался держаться поближе.
Уже не было ни Эрда, ни Гюнтера. До сих пор не до конца верилось, часто скребло на душе, но он не позволял себе дать слабину, подавляя опасные чувства. Только в животе становилось неприятно холодно при мысли, каково будет смотреть на пустые или того хуже — занятые чужими людьми койки.
Пожалуй, стоит попросить капитана подселить его к кому-нибудь, если Джимми уже смотался.
У ворот штаба он оказался в глубоких летних сумерках. Если не обманывало чутье, ужин ещё не закончился, и Оруо рассчитывал попасть на него, ибо последние километра два прошагал на своих двоих с вещмешком за плечами. Но еда едой, а сначала следовало появиться перед капитаном Леви, который, окинув его уставшим взглядом, ответил сухим: «Вольно», — на искреннее, даже бодрое приветствие по всей форме.
— Всё зажило?
— Так точно, сэр!
— Да не надрывай ты глотку. Наотдыхался там, смотрю, — Леви поморщился, потирая пальцами надбровные дуги, и это разом заставило Оруо стушеваться. — Иди поужинай, лошадь и экипировку получишь завтра. Утром зайдёшь ко мне за распоряжением… А хотя нет, стой. Выпишу сразу.
В столовой почти никого не было, включая Петру, и весь его энтузиазм сдулся до приземлённого «по-быстрому набить желудок». Давали овощную похлёбку с куском хлеба и печёный картофель — Оруо машинально жевал всё это, погружённый в посторонние мысли и отметив только, какой вкусной после госпитальной стряпни показалась родная армейская. А потом поплёлся спать, ибо приятная тяжесть в желудке напомнила телу о притупившемся было физическом изнеможении.
Одна из четырёх коек в казарменной комнате была заправлена, на второй, его собственной, лежал соломенный матрас. Двухъярусная кровать у противоположной стены — Эрда и Гюнтера — была не занята. Подбородок вздрогнул, в груди зацарапало, и Оруо, отвернувшись, принялся разворачивать выданное белье и заправлять в него подушку с одеялом. По коридору раздавались голоса и шаги — кто-то возвращался к себе, травил шутки, зевал, и это ощущалось одновременно знакомым и непривычным.
Эрд обычно приходил раньше всех, заваливался спать, и добудиться его до подъёма было практически невозможно. За ночную какофонию у них отвечал Гюнтер: вечно оглушительно храпел — по словам Эрда, из-за сломанного и плохо сросшегося носа. И если Джимми, парнишке, спавшему над Оруо, это доставляло адские проблемы со сном, сам он довольно быстро привык к постороннему шуму и отчаянному скрипу кровати сверху — поживёшь с пятью детьми в одном доме и не такому научишься.
Оруо всё же обернулся вновь. Подошёл к кровати, провёл по ней ладонью и хмуро растёр в пальцах мягкую пыль.
«Надо будет протереть», — проскользнула в сознании мысль, и он вздрогнул, ощутив холодок по спине. В самом деле, будто ждал. Словно эти двое уехали, а теперь из-за них живи в запущении и кашляй, когда встряхиваешь рядом бельё. На досках остался неровный отпечаток, и Оруо, посмотрев сначала на него, а потом на руку, сжал ту в кулак.
Здесь ещё два месяца назад спали люди, которых он про себя называл самыми близкими друзьями.
Дверь скрипнула, и по полу расползлась световая полоса.
— А-а.. О-оруо? — Джимми застыл на пороге, зевнув да так и не закрыв рта. — Ну и ну, правда, что ли, ты?
— Нет, твоя тётя, — фыркнул он, не особо задумываясь над вылетевшими словами, и быстро отряхнул ладони, смаргивая влагу в глазах. — Забыл, как я выгляжу, или меня после больницы не признать?
— Да нет, всё нормально. Просто ты как из-под земли вырос, — Джимми сконфуженно засмеялся, почёсывая острый подбородок. — Про тебя ж никаких вестей не было: я и у Петры спрашивал. Эх, — широкая пятерня зарылась в светло-русые волосы, беспощадно взлохмачивая их. — Давно не виделись, конечно. Много ты пропустил.
— Сам знаю, — проворчал Оруо, досадуя, что сосед не мог задержаться хотя бы минут на десять: хотелось немного побыть наедине с собой, привыкая к физически осязаемой пустоте. — Чего кровати не протирал? Пылью тут в одиночку решил зарасти?
— Так ведь… — озадаченно начал Джимми, но осёкся. Оруо, понявший его без слов, горько усмехнулся, отмечая внезапно укрепляющуюся в себе тягу к безумной чистоплотности.
— Неважно. Завтра сам приберусь, но на будущее, — и предупреждающе ткнул пальцем в Джимми, который по-прежнему занимал собой весь дверной проём, — по очереди будем, ясно?
«Иначе заявится сюда капитан — точно шкуры спустит. Да и как-то мне не улыбается теперь жить в родстве с пылевиками<span class="footnote" id="fn_31275525_0"></span>».
***</p>
Он увидел её первым. Она медленно спускалась по лестнице, глядя под ноги, а Оруо остановился, с улыбкой наблюдая за её лёгкими шагами и изящным скольжением руки по перилам. Сердце забилось чаще, ладони закололо, и он, подавляя волнение, зацепился пальцами за шлёвки на штанах. Ступенька. Ещё одна. Вот сейчас она должна поднять голову и, наверное, замереть от неожиданности, а он, усмехнувшись, скажет: «Давно не виделись, скучала по мне?»
Задумчивый взгляд Петры пересёкся с его собственным. Она узнала его, оступилась и, ойкнув, ухватилась за перила — короткая рыжая чёлка, выпав из-за уха, почти полностью закрыла распахнувшийся от изумления левый глаз.
— Оруо?..
— Привет, — почему-то вырвалось вместо заготовленной фразы, а от радостно-растерянного выражения её лица к скулам хлынула краска.
— Ты же не мог так скоро... Боже, вот ты балда! — правда, радость эта почти тотчас превратилась в негодование: Петра, пружинисто соскочив со ступенек, замерла прямо перед ним и с размаху влепила смачного леща. — Почему не написал, что возвращаешься? Я же тебе письмо ещё одно вчера отослала!
Оруо, огорошенный такой стремительностью, озадаченно покосился на правое плечо, горевшее даже через рубашку. Все ироничные интонации улетучились вместе со спутавшимися мыслями: он попросту оробел, глядя в огромные золотисто-карие глаза. И запоздало отметил, что у Петры от летнего солнца уже появились россыпи веснушек на щеках.
— Да я… — слава богу, часть отрепетированной фразы таки слетела с языка, разве что в оригинале в ней звучало куда больше заигрывающей уверенности, — сюрприз сделать решил... Тем более письмо всё равно бы позже меня дошло.
Петра со вздохом закатила глаза, потерев пальцами висок и пробормотав что-то себе под нос, а он, очнувшись от короткого замешательства, с усмешкой подмигнул ей.
— Признайся: ты ворчишь, только потому что соскучилась тут без меня.
— Господи, ты не меняешься, — она покачала головой, однако отвечая ему взглядом скорее снисходительно-тёплым, чем укоризненным. — Но раз это так тешит твоё самолюбие, да. И я даже дважды справлялась у капитана насчёт твоей выписки, потому что меня тревожили чьи-то долго не заживающие пальцы.
Если бы не спускавшиеся по лестнице люди, он бы рискнул её обнять. А может, и нет — чёрт его знает. Сейчас Оруо просто глядел на Петру и улыбался, еле сдерживая растроганный смех, пока она не схватила его за локоть, потащив завтракать.
— Пойдём уже, чудо в перьях. Познакомлю тебя с ребятами из нашего отряда, и, ради бога, будь с ними поприятнее!
Позволять брать себя в оборот, но показательно сопротивляться и дразнить её — это повелось ещё с кадетского, но испытывать влюблённый трепет от прикосновения маленьких, цепких пальцев Оруо начал лишь ближе к выпуску. Он вообще не понял, когда успел влюбиться в девочку, которая дерзко бросила ему вызов у всех на глазах. Это просто случилось, и теперь он жил заложником любви, которая не раз вылезала ему боком.
То ревностью, то прыжком навстречу смерти, то шутками братьев, которые были слишком мелкими, чтобы рассуждать о высоких материях.
— Где ты видишь у меня перья, Петра?
Она, пихнув его в бок, вырвалась вперёд и демонстративно заложила руки за спину. Юркая рыжая белочка со скрещёнными крыльями, вышитыми на спине куртки.
— Торчат из твоего распушённого хвоста.