caviar [Чан/Чанбин, 40. первый раз] (2/2)
— Серьезно? — Чан неверяще фыркает и, когда Чанбин рассыпается в дурацком хихиканье, тыкает его в бок. — Вот поэтому мы и не будем заниматься сексом. Тебе лучше сделать это с кем-нибудь, кто тебе нравится.
— А если мне нравишься ты?
Чан так внимательно всматривается в его лицо, будто может быть какая-то другая причина того, почему чанбиново лицо медленно розовеет, и невозмутимо проговаривает:
— Если ты шутишь — я откушу тебе нос.
— Может, лучше позовешь меня на свидание?
Чанбин открывает в себе уникальную способность выводить Чана из равновесия одной фразой. А потом понимает, что ему самому не помешало бы за своими фразами следить, потому что Чан ведет его на свидание, потом на еще одно и еще одно, но они даже не целуются, просто хорошо проводят время. Чанбин не уверен, можно ли сказать, что они встречаются, пока не слышит, как Феликс с Хенджином бурно обсуждают, кто же появился у Чана, что он перестал подкатывать ко всем вокруг, — и совершенно позорно алеет щеками. Они, наверное, встречаются, но ничего не происходит, и Чанбин с каждым свиданием все сильнее хочет, чтобы произошло уже хоть что-то, потому что даже находиться рядом с Чаном, который выглядит, как ожившая мечта, становится все сложнее.
Когда ожившая мечта впервые тянется его поцеловать, у него в прямом смысле подкашиваются колени, и он цепляется Чану в плечи, проскуливая в губы:
— Пожалуйста, давай уже сделаем это.
Ему плевать, что он звучит умоляюще, он и так неделями исходил на него слюной, будто оголодавшая собака, и одного почти целомудренного прикосновения к губам хватает, чтобы его прошило осознанием: все, он больше не может, ему надо, неважно как, ему очень, очень надо. Довольная, победная улыбка, медленно расцветающая на лице Чана, отзывается мурашками на пояснице.
— Наконец-то, — выдыхает он, — я все ждал, когда же ты сам захочешь.
— Что, нравится, когда умоляют? — фыркает Чанбин. Чан, не отводя хитрых темных глаз, сжимает пальцы на его талии так крепко, что его пьяно ведет.
— Есть такое.
Чанбин думает, что у него сердце остановится раньше, чем они дойдут до чего-то большего, чем держаться за руки. Чан замучивает его вопросами с садисткой тщательностью: где ему будет удобнее, как ему будет удобнее, есть ли что-то, что ему не нравится по отношению к своему телу, но Чанбин весь разговор пялится на его крепкие руки в рваной майке и грызет губы, чтобы не ляпнуть «просто трахни меня, чтобы я не смог встать с кровати».
Ему кажется, что он уже готов на все, как угодно, где угодно, — нервничать? пф, да у него все нервы выжгло от желания, — но Чан приводит его к себе, и Чанбин чувствует дрожь на сердце. Может быть, потому что Чан, затащив его в комнату, впервые целует по-настоящему. Чанбин, прижатый его телом к стене, даже не может нормально отвечать, беспомощно подставляется под поцелуи, Чан прихватывает его губы, пробует с удовольствием, проскальзывая языком, лапает с такой жадностью, словно не может отпустить. Чанбин улетает, просто целуясь с ним, и наконец понимает, почему люди готовы на все, чтобы попасть к нему в постель. Чан целует так, словно нет никого кроме, прикасается, будто не ощущал ничего лучше, и Чанбин трется об него в ответ, забывая, что у него вообще нет никакого опыта, потому что это неважно.
Волнение искрой вспыхивает в груди, когда Чан отрывается, только чтобы содрать с себя футболку, лезет снова целоваться, и Чанбин лапает его за спину, крепкую, безбожно красивую даже на ощупь, пока сознание в панике бьется — черт, черт, черт, почему ты такой, как мы вообще можем…
Когда Чан пытается стащить с него толстовку, он испуганно впивается в его руки.
— Может, я в одежде останусь? — с нервным смехом спрашивает он. Чан, который только что целовал так, будто сожрёт, но ни за что не остановится, мгновенно отстраняется и смотрит беспокойными глазами.
— Что-то не так? Холодно?
— Нет, просто… — Чанбин неловко пожимает плечами, — ты выглядишь вот так, — и трогает чановы, широкие, подтянутые, — а я, ну…
— Ты ходишь в качалку, я же видел, — смеется Чан, поддевая его скулу носом, и Чанбин дурацки краснеет.
— Да, но я выгляжу совсем по-другому.
Чан касается его щеки, смотрит с нежнейшей улыбкой, но глаза полыхают таким неприкрытым желанием, что Чанбин уже чувствует себя обнаженным.
— Мне нравится, как ты выглядишь.
Чанбин решает больше не думать и впервые тянется поцеловать сам.
Чану нравится, как он выглядит, и он доказывает это тактильно, трогает его всего, лежащего перед ним обнаженным. Чанбин даже не может начать переживать, что они оба без одежды, в кровати Чана, который станет у него первым, — потому что Чан лапает его с такой жадностью, что он от одного взгляда, кажется, вспыхивает весь.
— Чего ты так смотришь на меня? — беспомощно скулит он, толком не спрашивая, но Чан расплывается в довольной улыбке и все трогает, трогает, мучает его молчанием.
— Мне очень нравится, — говорит он, не глядя в глаза, словно Чанбина здесь вообще нет, только его тело, которым он неприкрыто упивается, — ты такой красивый, — выдыхает он, любуясь, как кожу на мягких боках выдавливает между пальцами, когда он сжимает ладони, — очень мягкий.
Он наклоняется, целуя между рёбер, тискает грудь в ладонях и тут же втирается лицом, Чанбин чувствует себя в его хватке оплавленным, податливым, пальцы легко проваливаются в мякоть кожи, оставляя розовые отпечатки. Чан, загребая ладонью, вбирает в рот, насколько хватает, трется языком об крупный сосок, и Чанбина трясет мелкой дрожью. Чан ласкает его с упоением, прикусывает, ластится, так открыто и откровенно, что он ерзает под ним, нетерпеливо поскуливая — ему было бы легче, если бы Чан уже просто трахнул его, чем наслаждался бы вот так, словно любимым десертом.
— Хен, — стонет он, когда Чан с блаженным видом мнет его взбухший сосок губами, — ты можешь не медлить, я в порядке.
— Нет, — Чан поднимает глаза, и от его взгляда горящими мурашками осыпает позвоночник, — я хочу, чтобы тебе со мной было очень, — он спускается ниже, целует ребра и живот, втираясь лицом, — очень, — его шепот горит на коже, — очень хорошо.
Чанбину уже хорошо, так хорошо, что хочется стыдливо прикрыть лицо руками, потому что он знает — Чан смотрит. Смотрит и трогает его всего, заласкивает, кусает мягкие складки на животе, целует бедра. Чанбин позволяет ему их развести, пуская между, сбивчиво выдыхает, когда Чан сжимает его член пальцами, поглаживая губами снизу-вверх, медленно-медленно.
— У тебя очень красивый член, — говорит Чан и, потеревшись об него щекой, с совершенно невинным, шкодным видом добавляет: — я бы хотел как-нибудь почувствовать его внутри, что думаешь?
Чанбин со стоном жмурится, чувствуя, как течёт Чану на щеку, как будто ему мало позора с того, как у него быстро встало.
— Черт, хен, так нель-
Слова вышибает ещё одним стоном, надрывно-жалобным; он вцепляется Чану в волосы, пока тот вбирает его в рот легко и туго, двигается сразу быстро, контрастно медлительности, с которой только что целовал его тело, будто хочет сорвать с него контроль. Чанбин мечется под ним, сжимая его волосы, кажется, слишком сильно, но Чану плевать, он сосёт быстрее, трется языком, наблюдая бешеными чёрными глазами, как Чанбина разматывает от ощущений.
— Стой, хен, подожди, — хнычет он, чувствуя, как бедра крупно дрожат в чановой хватке, — я не хочу так быстро кончить.
Чан отрывается, но звук с которым он это делает, простреливает внизу живота так жгуче, что Чанбину приходится застыть всем собой, только бы не кончить. Чан, облизывая красивые губы, умиленно улыбается и укладывается виском к бедру.
— Ладно, — говорит он, лениво поглаживая его член кулаком, и мотает головой в сторону прикроватной тумбы, — тогда подай мне смазку с презервативами, малыш.
Чанбин, кажется, вспыхивает до самых кончиков ушей.
— А? — растерянно сипит он. Чан слегка удивленно хлопает глазами.
— Что такое? — и хитро щурится. — Или тебе понравилось, что я зову тебя малышом?
— Просто помолчи и трахни меня уже, — бурчит Чанбин, швыряя ему упаковки.
Чан смеётся, с яркой бессовестной улыбкой целуя в бедро.
— Нет, малыш, мы не будем торопиться.
Чан изводит его как и обещал, гладит мокрыми пальцами между ягодиц, просто гладит, вообще ничего не делая, и Чанбин ерзает под ним, пытаясь получить хоть что-то и проклиная себя за то, что сам же сделал себе хуже. Потому что Чан целует бедра, низ живота, проходится по члену едва касаясь и так же едва поддавливая пальцами внутрь, но у Чанбина каждый раз перехватывает дыхание. Чан проникает пальцами внутрь медленно и очень мокро, водит с осторожностью, внимательно послеживая за реакцией, но ничего не спрашивает, будто чувствует, что это будет только больше нервировать. И Чанбин послушно размякает под его руками, позволяя себя тискать, как мягкую игрушку. Чан сжимает мякоть его бедер, втягивает в рот, такой красивый, безумно — Чанбин не может оторвать от него глаз. Он подсаживается на пальцы совсем легонько, но Чан одобрительно мычит, загоняя глубже, и Чанбину хочется дать ему все, быть послушным. Это дальше, чем он заходил с кем угодно, но он хочет получить больше, дать больше, чтобы Чану понравилось тоже, и слишком торопится, насаживается на пальцы сильнее. Чан вдруг вжимается кончиками пальцев так напористо, что его испуганно парализует от незнакомых ощущений. Он глотает воздух, нервно сгребая покрывало в кулаки, тело вибрирует вне его контроля; он с ужасом понимает, что у него падает — и только сильнее начинает переживать. Мысли запускает знакомой каруселью: Чан заметит, ему не понравится, он передумает, ему не захочется с ним возиться…
— Ничего, ничего, — нежно бормочет Чан, целуя его бедра с такой невозможной ласковостью, что у Чанбина от облегчения слезы на глазах выступают, — ты просто очень чувствительный, да, малыш?
Чанбин, прикусив губу, мелко кивает, но Чану как будто и не нужно ничего слышать, он так и наглаживает его бедра, мягко растягивая внутри.
— Я буду осторожнее, — тихо говорит он, и Чанбин разжимает кулаки, расслабляется, чувствуя, как в паху снова накатывает теплой волной, — вот так, да, — Чан целует его в сгиб бедра, шепот прижаривает искрами, жалит внутри так, что его выгибает, — моя славная детка, да, вот так, ты такой умница.
Чанбин давится собственным стоном от его голоса, от того с какой искренностью он говорит и прикасается. Чан подтягивается выше, улыбается с теплом — Чанбин, кажется, так влюблен, что дышать больно.
— Я тоже хочу тебя трогать, — выдыхает он немного смущенно, и Чан кивает.
Он ложится рядом на бок, дёргает к себе, пока они не оказываются вплотную, так близко, что все тело вспыхивает там, где они прикасаются. Чанбин цепляется в него, обнимая ногой, впивается в губы, вздыхая от облегчения, что наконец может прикасаться тоже. Чан перенимает его темп, тянет губы с равнозначной жадностью, и, снова проникая пальцами внутрь, гоняет чуть быстрее. Чанбин вспыхивает, слыша собственный голос, когда Чан чуть отклоняется, но не может перестать тереться членом об его живот, перестать насаживаться на пальцы. В какой-то момент он понимает, что делает все сам, и Чан ему позволяет, только говорит низко и хрипловато прямо в губы.
— Мне нужно, чтобы ты кончил, — у Чанбина мурашки от его голоса, — тебе будет легче, давай.
— Я не хочу так быстро, — выдыхает он, но Чан, прихватывая ладонью за лицо, целует коротко, жгуче.
— Я никуда и не отпущу тебя после этого, — Чанбин чувствует движение его губ на своих, как Чан оттягивает нижнюю зубами, и внутри все заходится предвкушающей дрожью, — если потребуется трахать тебя до утра, я это сделаю. Давай, сейчас.
Чанбин, впиваясь в спину ногтями, вжимается в него и кончает как приказано, заливая живот, но не может остановиться, трется и трется. У него все ещё стоит, но его и правда чуть отпускает, пальцы легче двигаются внутри, и Чан, тоже это чувствуя, проезжается по простате на пробу, любуясь тем, как Чанбин выгибается, широко распахнув глаза.
— Так лучше, да, малыш? — бормочет он, целуя подставленную шею. Чанбин, прижимая его голову к себе, судорожно кивает. Ощущение не выламывает его изнутри, а накатывает мягко, безумно приятно. — Хочешь ещё, да?
Он неосознанно стонет, насаживаясь на пальцы, но Чан двигает ими внутри, больше не надавливая, жадно всматриваясь в лицо.
— Хочешь меня внутри? — спрашивает он, и Чанбин жадно кивает. Он хочет, очень сильно, так сильно, что ему плевать как жалко он звучит.
— Пожалуйста…
— Вот так, умница.
Чан хвалит, но не убирает пальцы, намеренно подводя к грани, Чанбину кажется, что он её уже пересёк, он готов умолять, готов залезть сам. Когда он чувствует, как Чан убирает руку, и слышит хруст упаковки, его буквально трясет, но Чан не торопится, просто водит членом между ягодиц, Чанбин с таким нетерпением трется в ответ, что сейчас заскулит.
— Хочешь?
— Очень, очень, пожалуйста, — и скулит взаправду, стыд и похоть жгут ему лёгкие, словно он наглотался дыма, ему надо, сейчас, любой ценой. И Чан бархатно роняет:
— Поцелуй меня.
Чанбин бросается на него голодной зверюгой, стискивает лицо в ладонях, целуя с грязной открытостью, прижимаясь так, что сам задыхается. Чан медленно проникает внутрь, и он сдавленно скулит ему на язык, отстраняется только глотнуть воздух. Его трясет мелкой горячей дрожью, от ожидания, от непривычного ощущения внутри, но Чан почти рычит:
— Я не буду останавливаться.
И Чанбин с благодарным стоном вцепляется в него, скулит:
— И не нужно, пожалуйста…
Чан медленно оказывается внутри с тихим, протяжным стоном, и этот звук кипятком хлещет внизу живота. Чанбин хочет, чтобы ему было хорошо, он что угодно сделает, — и насаживается сам, вбирает сколько может, жадно глотает воздух от дикого распирающего чувства. Ему странно, непривычно, но он не может остановиться, двигается мелко и почти не выпуская Чана из себя, теряя голову от того, как словно чувствует Чана везде, глубоко внутри и снаружи. Чан жадно лапает руками, целует везде, где придётся, в приоткрытые губы, щеки, подбородок, шею — Чан везде, и Чанбин не ощущал ничего лучше этого.
— Хочешь чуть быстрее? — спрашивает Чан, когда чувствует, как он расслабляется, двигается легче, и Чанбин, взвинченный от эмоций просто жмется в бешеном поцелуе, стонет в рот едва разборчиво:
— Да, да, да.
Чан улыбается в поцелуй, и чанбиново сердце ошалело хрустит от того, какой он заботливый, весь для него. Чан, крепко обнимая руками, опрокидывает его на спину, зажимая под собой, двигается снова, быстро, но не глубоко, смотрит с такой полыхающей жадностью, что Чанбина всего ломает.
— Упрись ногами в кровать, — мягко говорит он, и тут же хвалит, — вот так, молодец, — Чанбин ради этой похвалы готов вообще на все, — попробуй двигаться со мной.
Он кивает, пробуя двигаться, сначала нерешительно, потом смелее, ловит ритм, блаженно прикрывая глаза. Ему хочется попросить ещё немного быстрее, но Чан ловит его мысль раньше и без предупреждения с мягким шлепком загоняет до упора, мокро ударяясь об задницу. Чанбина выгибает с рваным, растерянным стоном, ощущение Чана внутри огненной волной прошибает по телу снизу-вверх вместе с руками Чана — тот словно чувствует ее под пальцами, ведёт вслед по животу, по груди, стискивает зацелованную кожу. Сердце Чанбина оглушительно колотится под его правой ладонью.
— Вот умница, — Чан бьется ещё раз, не дожидаясь, и Чанбин сыто ахает, раздавленный ощущениями, — вот так.
Чан, перехватывая за бедра, бьется внутрь, хвалит бесконечно, каждое слово жжется на коже, словно мягкий удар хлыста. Чанбин, кажется, горит весь, но ему хочется больше, и он ловит его ритм, поддавая бедрами в ответ. Он хочет быть послушным, сделать все, но Чан продавливает его выдержку чуть больше, играясь границами Чанбина как хорошо изученной игрушкой.
— Посмотри на меня.
Он открывает глаза и тут же жмурится от стыда: Чан, взмокший, сумасшедше красивый, вколачивается в него, натягивая за крупные покрасневшие бедра, и эта картинка выглядит так порочно, что невозможно смотреть, но Чан повторяет:
— Посмотри на меня, — он наклоняется, снова проскальзывая рукой по телу, только чтобы перехватить ладони и зажать одной своей над головой.
Чанбин скулит, чувствуя себя таким распахнутым, открытым, Чан бьется в него быстрее, — мокрые шлепки жгуче вспыхивают в тишине, — и смотрит чёрными пьяными глазами, смотрит, не отпускает. Чанбин тихо, отрывисто стонет, глядя прямо ему в глаза, и горит от стыда, от того, что не может ослушаться, не может остановиться, насаживается в ответ, откровенно выпрашивая. Чан жмется с поцелуем, вбиваясь глубоко и почти не выходя, напиваясь тем, как Чанбин ошалевши хнычет в его рот, захлебываясь. Ему очень хочется кончить, но он не может к себе прикоснуться, и он послушно застывает, позволяя Чану двигаться как угодно, как ему нравится — и сам безумно с этого кайфует. Чан стонет в его губы, целуя с отчаянной несдержанностью, и Чанбин так пьянеет с его честности, что, кажется, готов терпеть сколько угодно, дать ему собой воспользоваться. Но Чан лезет свободной ладонью и дрочит ему в такт глубоким толчкам, выжимает, Чанбин в его хватке кончает с таким надрывным стоном, что горло обжигает.
Чан отпускает его почти сразу, всего, и Чанбин даже сквозь пик ощущений скулит от нехватки его в себе, на себе. Чан, застывая между его разведенных бедер на коленях, снимает презерватив и дрочит себе почти остервенело, осматривает Чанбина всего жадным, оголодавшим взглядом. Чанбина от него ведёт так сильно, что он даже не задумывается — гладит себя по груди и животу, вымазывает пальцы.
— Господи, ты… — восхищенно выдыхает Чан сквозь задушенный стон, и Чанбин вспыхивает на пьяной радости.
Он лапает себя абсолютно бесстыдно, сжимая грудь, протаскивая пальцами по мягкому животу так, что оставляет красные полосы на коже, дрожит, чувствуя, как Чан голодно следит за его руками, пока выжимает из себя оргазм. Чан спускает ему на живот с таким раскатистым рычанием, что у него от этого звука холодной дрожью облизывает кожу.
— Твою мать, — выдыхает Чан, плюхаясь на задницу, и целует чанбиново колено с откровенной нежностью, — это было горячо.
— Да ладно, — Чанбин смеется, — у тебя было слишком много секса, чтобы тебя чем-то впечатлить, — и треплет его взмокшую кудрявую чёлку, — можешь не пытаться поднять мне самооценку.
— Ты мне нравишься, а это делает секс в сто раз лучше.
Чанбин очень плохо пытается не краснеть, маскируя смущение дурацкой наигранной ухмылкой.
— Рад, что тебе понравилось.
Чан так красиво смеётся, что у него сжимается сердце. Боже, как же он влюблен.
— А тебе? — спрашивает Чан с улыбкой. — Тебе понравилось?
— А что, это все? — шутит Чанбин. — Я думал, это так, тестовый раунд.
— Ты точно девственник? — Чан игриво щурится, и Чанбин смущенно смеётся.
— Уже нет.
— Ну, — тянет Чан задумчиво, — я конечно не претендую на звание лучшего любовника, но готов побороться ещё раз, — и вздыхает с притворным сожалением. — Вот только я заказал чачжанмен и жареной курицы на случай, если ты проголодаешься, и их должны привезти через минут... пятнадцать.
— Ты лучший любовник, — говорит Чанбин, и Чан радостно смеётся с его серьёзного лица. — Правда, самый лучший. Можешь вообще больше ничего не делать.
Чан смеётся, принимая победу, и целует Чанбина в качестве приза. И на всякий случай все-таки подтверждает звание лучшего любовника, когда сначала влюблёнными глазами наблюдает, как Чанбин счастливо ест, а потом опрокинув его на стол, сам обедает Чанбином.
Чанбин знал, что ему не стоит связываться с факбоями, поэтому нашёл себе факбойфренда.