Drown me down [Чан/Минхо, 35. секс из ненависти] (1/2)

В первый раз это происходит после того, как они вдвоём устраивают — очередной — громкий уродливый скандал на глазах у обоих факультетов прямо на квиддичном поле. Чан ненавидит несправедливость, Минхо — гриффиндорцев. Всех, но одного особенно. И ловит дикий кайф с того, как выводит Чана до той степени, когда его симпатичную мордашку перекашивает от сдерживаемой ярости. Чан никогда не срывается, нет, хорошенькие правильные гриффиндорцы не нарушают правила, особенно при учителях, и первым сливается с разговора, но Минхо не дает ему уйти.

Им везёт, что никто не идёт за ними проверить, не убили ли они друг друга, — они же капитаны, оба старосты, сами разберутся, — и Минхо бесцеремонно тащит его за рукав подальше от чужих глаз.

— Мы не договорили, — толкнув Чана спиной в стену, цедит он. Так близко, что чувствует резкий запах его парфюма, пота, тяжёлое дыхание; они все ещё задыхаются, потому что игра только закончилась. Или потому, что десять минут орали друг на друга.

— Мне нечего тебе больше сказать, — Чан его даже не отталкивает, стоит, сама невозмутимость, бесит. Минхо так сильно хочется сбить с него спесь, аж зудит под кожей.

— Если твои загонщики не прекратят подрезать мою команду, их найдут по частям в Запретном лесу, понял?

— Как будто у тебя есть яйца зайти в Запретный лес, — усмехается Чан, и Минхо окатывает волной удушающей ненависти. Он дергает руку Чана себе между ног.

— Нашёл? — тянет он с хамской ухмылкой. Ему хочется унизить, поставить на место, посмотреть, как Чан наконец взорвётся или, ещё лучше, убежит, стыдливо поджав хвост. Но Чан сгребает пах ладонью, сжимая, и Минхо тихо шипит сквозь зубы.

— Нашёл, — с зеркальной ухмылкой бросает Чан. И не убирает руку.

Вместо этого он сжимает ещё раз, а потом ещё раз, Минхо, упираясь ладонью в стену над его плечом, хаотично толкается ему в ладонь. Адреналин, смешанный с раздражением, бьёт в голову жутким высокоградусным пойлом, и Минхо сгребает воротник Чана свободной рукой то ли врезать, то ли поцеловать, лишь бы стереть это превосходство с чужой рожи. Но Чан сам сбивает его руку со своей шеи и опускается на колени.

Так Минхо узнает, что есть более приятный способ заставить Чана заткнуться.

Второй раз случается так же случайно. Им не нужен повод, они все еще гавкаются, стоит им просто пройти мимо, плохо пытаются не убить друг друга в дуэльном клубе, спорят на семинарах по Защите. Чан получает на балл больше и смотрит на Минхо с ухмылкой победителя при объявлении оценок. Минхо, дождавшись, пока все уйдут из аудитории, запирает дверь и, сдирая с Чана штаны, отсасывает ему с таким остервенением, что у него до вечера саднит горло. Просто потому, что не хочет быть ему обязанным, или ещё хуже, показаться слабаком, а не потому, что Чан, цепляясь за его плечи, стонет так сладко, что у Минхо в яйцах от его голоса звенит.

Третий раз они оба знают, чем все закончится.

— Какого хрена ты тут делаешь так поздно? — спрашивает Минхо, поднимая лампу выше, чтобы разглядеть Чана в темной библиотеке. Тот поднимает глаза от книги, вскидывает бровь.

— Ты староста Слизерина, если ты забыл, так что можешь засунуть свои претензии в задницу.

— В чью? — ухмыляется он, подходя ближе, и видит, как глаза Чана предвкушающе вспыхивают в рыжем свете лампы, стоящей на столе. — У меня есть вариант, — Минхо стряхивает с себя мантию, и Чан тут же поднимается, — даже два.

Если бы он не бесился с него так сильно, его бы даже восхитило, с какой лёгкостью Чан позволил загнуть себя лицом в стол и трахнуть. Минхо ещё неделю трясло от воспоминания о том, как звучал скулеж Чана, пока его рот был набит пальцами Минхо, и какими мягкими ощущались кудри на затылке, зажатые в его кулаке.

Четвёртый, пятый, десятый раз происходит, потому что они не могут остановиться.

На людях они все ещё ругаются, — уже как будто немного вымученно, наигранно, — но, оставаясь вдвоём, не могут больше держать руки при себе. Минхо все ещё терпеть его не может, его бесит, какой Чан идеальный, умный, обаятельный, с вечной свитой поклонников вокруг, какой он красивый, особенно без одежды, на коленях, с его членом во рту. Его бесит дурацкое чувство юмора Чана, бесит то нелепое выражение лица, когда Чан пытается рассмешить его, а Минхо изо всех сил — не засмеяться. Его бесит, что лёжа в подвальном холоде слизеринской спальни он вспоминает, каким жадным июльским жаром ощущаются руки Чана на его теле.

Они трахаются чаще, ругаются реже, но абсолютный хаос в их не-отношениях выворачивает их ненависть чувствительной изнанкой. И если раньше они пытались задеть друг друга из глупой азартной борьбы на лучшего нападающего, то теперь — чтобы защититься.

— Тебя уже кто-то позвал на Бал? — спрашивает Хенджин, оглядываясь с передней парты.

Минхо ненавидит сдвоенное Зельеварение с Гриффиндором, потому что профессор последнее время садит их вместе с Чаном как лучших учеников. И Чан выглядит странно напряжённым. Или Минхо так кажется. Ему много что кажется про Чана в последнее время.

— Кто сказал, что я иду? — фыркает Минхо. Хенджин закатывает глаза.

— Да ты же ни одного не пропустил.

— В этот придётся, нет достойных кандидатов, — Минхо пожимает плечами и слышит смешок. Чан, кажется, улыбается. Конечно, его уже наверняка пригласили старшие курсы всех трех факультетов. И, возможно, Слизерина тоже, но тогда Минхо вычислит каждую тварь и закопает в теплицах.

— Может, есть какое-то зелье, чтобы сбавить твою придирчивость? — спрашивает Чан, помешивая зелье в котле, и Минхо едко отбивается:

— Чтобы я согласился пойти на Бал с тобой?

— Кто сказал, что я захочу тебя позвать? — у Чана слегка краснеют уши. Наверняка от возмущения. Конечно, куда там Минхо, когда есть столько идеальных кандидатов для идеальной гриффиндорской звёздочки?

— Кто сказал, что кто угодно в здравом уме захочет пойти с таким, как ты?

Чан вдруг поворачивает голову и смотрит с такой обидой в глазах, что Минхо желудок выкручивает от тошноты. Тихонько поднявшись, Чан выходит из аудитории. Минхо ненавидит его, ненавидит себя, за то, что смотрит ему в спину и с трудом перебарывает желание броситься следом.

Минхо твердо уверен, что забьет на Бал в этом году, до момента, пока вся сраная школа не начинает обсуждать, кто с кем пойдет, и он вынужденно слышит, что Чан идет с кем-то из гриффиндорцев. И казалось бы, вот оно, гриффиндорский всезнайка будет маячить там со своей противной рожей, еще один повод пропустить этот сомнительный аттракцион, но Минхо вскипает такой бешеной яростью, какой никогда не чувствовал.

— Имей в виду, — говорит Сынмин, когда они заходят в Большой зал, — я пошел с тобой, только чтобы выбесить Чанбина.

Минхо никогда не признается, как ему приятно, что он здесь не один такой больной ублюдок. И если их план испортить парочке настроение своим существованием провалится, они с Сынмином могут хотя бы нажраться и насмехаться над всеми вокруг. Но Чан с Чанбином выглядят такими беззаботно счастливыми, будто ничто в этом мире не способно спустить их обратно на землю. Минхо, сжав зубы, наблюдает за ними от самых дверей, как они своим появлением сворачивают всем шеи. Чан совсем не похож на свою обычную лохматую версию в мешковатых шмотках: волосы аккуратно уложены назад, открывая лоб, красивый фрак сшит точно по фигуре, делая талию тоньше на фоне широких плеч. Минхо бесится на себя из-за того, как сводит ладони от воспоминаний, как сжимал ее, пока двигался внутри Чана, вышибая мольбы его срывающимся голосом. Бесится на Чанбина, который дурачится, утягивая его на танцпол, и Чан, красиво щурясь, смеется с его нелепых выходок. Бесится на Чана, который ни разу за вечер не посмотрел на него.

— И это вот этот придурок тебе нравится? — фыркает Минхо. Сынмин, скрестив руки на груди, криво усмехается.

— Тебе могу задать тот же вопрос.

Чан ему не нравится. Не нравится и никогда не будет — то, что он чувствует, не может быть симпатией. Минхо смотрит на него, взмокшего после танцев и идущего в его направлении к буфету, и хочет вывести его из себя, испортить ему жизнь, сделать больно. Посадить его на цепь и наказывать за каждое прикосновение к Чанбину, к кому угодно.

Чан, словно совершенно его не замечая, хватает стакан вишневого пунша и отхлебывает так жадно, что едва не льется по губам. Минхо мучительно хочется его поцеловать.