Boys like you [Енджун/Бомгю, 5. курение] (2/2)

Его бесит, каким мистически недосягаемым Енджун выглядит, когда курит. Тот затягивается, держа стик своими проклятыми изящными пальцами с облупившимся темным лаком на ногтях, выдыхает, и дым окутывает его будто джинна из лампы, так густо, что только темные глаза, не отпускающие ни на секунду, прожигают его сквозь завесу. Бомгю чуть не спотыкается, когда запах бьет в нос, сладковато-мятный, и его швыряет в воспоминание о своих снах, в которых он целовался с Енджуном, пока табачная горечь не напитывала каждую клетку.

— А чего Субин не принес? — спрашивает Енджун, когда он подходит ближе.

— У него тест сегодня.

— Или ты просто нашел повод меня увидеть? — Енджун щурится, и Бомгю закатывает глаза.

— Мазохизм не входит в мои предпочтения.

— Жаль.

Не думать. Не думать. Нужно просто поставить гитару и уходить.

— Останешься?

— А где все твои дружочки, которые могут составить тебе компанию?

Ему нужно уходить, но он снова лезет ему под кожу, не может перестать. Посмотри на меня, заметь меня, ты так меня бесишь, что я не могу держаться от тебя подальше.

— У меня не то чтобы много друзей, — улыбается Енджун.

— В твоем возрасте пора бы уже укреплять дружеские связи, — насмешливо тянет Бомгю, приставляя чехол с гитарой к сцене, — кто же тебе стакан воды поднесет?

Он не знает, от чего кайфует сильнее: когда выводит его до кипучего под кожей раздражения, или когда Енджун смеется над его подколами вот как сейчас, легко, воздушно.

— Тебя попрошу, — говорит он сквозь смех, — хотя ты мне явно что-то подсыпешь.

— Я тебе не друг.

— Я и не хочу, чтобы ты был моим другом, — Енджун хлопает по месту рядом с собой. — Садись.

Его бросает в воспоминание с одной из последних их встреч: бесконечные люди из тусовки группы Енджуна, виснущие девчонки, много алкоголя; он в тот вечер не сдерживался, и Енджун, утопающий в звуке чужого смеха, смотрел с ухмылкой и тяжелым, многообещающим взглядом, до мурашек. «Однажды я тебя придушу, Чхве Бомгю».

Они не могут быть друзьями.

— Что-то новое? — спрашивает он, мотая головой на синтезатор, когда садится рядом.

— Я думал, ты не любишь нашу музыку.

— Я и не люблю.

Енджун мягко усмехается и наигрывает неизвестную мелодию одной рукой, легко и небрежно, будто придумывает на ходу, но Бомгю затихает, как загипнотизированный. Бомгю не любит их музыку, не любит Енджуна, но не может отрицать то, какой он талантливый. И какой ужасно красивый.

Он смотрит на его ладонь, порхающую над клавишами, на вторую, держащую стик, как она поднимается, и Енджун обхватывает его красивыми губами, делает вдох.

Смотрит, как расходится грудная клетка, словно может увидеть движение пара сквозь кожу, как он оседает внутри, остается прощальным сладким поцелуем во рту и рвется с губ.

Смотрит слишком пристально, и Енджун замечает его взгляд.

Затихает музыка, и он тоже ничего не говорит, только слегка протягивает стик, спрашивая или насмехаясь. Бросая вызов. Бомгю поднимает глаза и, не отрываясь, наклоняется ближе и прихватывает стик губами. Легкие заполняет густым сладким паром, но почему-то взгляд Енджуна мутнеет, будто затянутый дымом, плывет, и Бомгю чувствует это снова. Искры, дикие, кипящие, словно еще секунда — и все взлетит на воздух. Он открывает рот, позволяя пару просто тянуться вялой лентой, Енджун тянется ближе, слишком близко, почти прижимаясь губами, вдыхает сладость с его губ. Пьяная секунда их близости кажется до безумия интимной, настолько, что сводит под ребрами, и Бомгю резко выдыхает, окутывая лицо Енджуна серым облаком. Енджун закрывает глаза, и Бомгю пользуется моментом, в котором не видит его взгляда, произнося на грани шепота:

— Ты мне не нравишься.

Енджун не открывает глаза.

— Ты мне тоже.

Последним пунктом в списке вещей, которые ему не нравятся в Енджуне, становится то, что он потрясающе целуется.

Когда Енджун прижимается крепче, он чувствует этот вкус ярче, мятной жвачки и сливочного мороженого, напивается им, пока они мягко скользят губами. Енджун выглядит, как фатальная ошибка, как человек, который рушит, пачкает, пользуется, но его ладони с удивительной нежностью прижимаются к щекам, заставляют наклонить голову. Он держит ласково, но целует торопливо, с жадностью, будто боится, что Бомгю в любую секунду вырвется, но тот только покорно открывает рот шире, позволяя тянуть губы, гладить внутри языком. И задыхается так сильно, что сам в легкой панике вцепляется в плечи, тянет ближе. Ему хочется задохнуться, хочется впустить его в себя удушающим сладким дымом, удержать внутри, пока он не отравит каждую клетку, пока не останется в них навсегда.

Они целуются в пустом клубе в тусклых витках умирающего дыма, в крохотных пылинках, танцующих на свету, отчаянные, дорвавшиеся друг до друга. Бомгю тянет его к себе еще ближе, сжимая ладонь в волосах на затылке, прикусывает губу, чувствуя как слабый стон Енджуна отзывается дрожью под кожей, и не уверен, что когда-нибудь сможет от этого отказаться. Нет хуже зависимости, чем эта — когда ты ненавидел что-то настолько сильно, что больше не смог без этого жить.

Когда они отрываются друг от друга, им обоим нечем дышать. Енджун застывает у его лица, мягко трется носом в жесте сокрушительной нежности, его шепот жжется на губах.

— Ты меня с ума сводишь.

Бомгю отвечает ему с мягкой улыбкой.

— Было бы с чего сводить.

И, когда Енджун смеется, целует его снова.