Глава 1. Город свободы (2/2)

Поняв, что другого ответа он не удостоится, бармен забрал полагающуюся ему плату за неприятности и поставил на ее место бутылку красного, как венозная кровь, вина. Женщина сразу же спрятала его за пазуху и вышла из таверны, хлопнув дверью.

Больше никто не произнес ни слова. Мужчины вернулись к ужину и выпивке, стараясь не коситься на бездыханный труп на полу, вокруг которого уже кружил бармен с закатанными рукавами, готовясь убрать тело с глаз долой.

Итэр, не раз бывавший свидетелем подобных сцен, продолжил поглощать остывающее рагу.

Темная одежда, высокий рост и мощное телосложение. Трудно представить, чтобы эта «сестра» ограничивала свою деятельность лишь молитвами и пением в хоре. И, возможно, в Церкви она такая не одна.

А значит — со словами в Мондтштадте, впрочем как и в любом другом городе, стоит быть осторожнее.

***

Когда Итэр вышел из «Доли ангелов», чистое небо над его головой уже усеивали ранние звезды, а желудок оттягивала приятная сытость. Паймон никаким образом не давала знать о своем присутствии, что означало для него долгие дни спокойствия и свободы.

Взглянув на главные ворота, что являлись единственным способом преодолеть высокие стены вокруг Мондштадта, он заметил там дрожащие огни факелов и темные силуэты.

«Рыцари Ордо Фавониус?» — мысленно предположил он, — «Что, если они не захотят впускать меня внутрь? Не хочется ночевать на природе, когда вокруг бродят волки, но…»

— Па-а-а-апа-а-а-а!

Итэр обернулся на внезапно разрезавший темноту за его спиной громкий плач. Тот доносился из-за таверны, и ему пришлось обойти здание кругом, чтобы отыскать источник звука, в котором ясно угадывались горе и отчаяние.

На заднем дворе он обнаружил труп пьяницы, недавно ставшего жертвой религиозной ярости, лежащим на скамье и укрытым белой скатертью. Рядом с ним, дергая мертвеца за руку, словно это могло его оживить, сидела маленькая девочка, по лицу которой рекой бежали слезы и сопли.

— Па-а-апа-а-а… Встава-а-а-ай… Пойдем домо-о-о-ой!.. Уа-а-а-а!

От вида этой душераздирающей сцены сердце Итэра дрогнуло, а в глазах защипало от тоски. Все-таки даже для такого бывалого путника еще существовали вещи, к которым было невозможно привыкнуть…

— Эй, малышка, что ты делаешь?

Он подошел ближе. Девочка повернулась к нему и сразу же расплакалась с новой силой.

— Папа не шевелится! Уа-а-а-а-а-а!

— Потому что он умер. Мне жаль.

— Умер?.. — она посмотрела сначала на Итэра, а затем — на труп своего отца, — Потому что много пил? Как мама?.. Почему-у-у-у?!

— …

Итэр засомневался в том, какие слова ему следует произнести. Семя злобы к Церкви может взрастить в душе ребенка желание мести, которая в итоге приведет ее лишь к бессмысленной смерти. Поэтому подобный выбор должен делать кто угодно, но только не он.

— У тебя есть еще кто-то из семьи?

— Не-е-е-ет… Никого-о-о-о… Только папа-а-а-а…

Итэр приподнял полы плаща и продемонстрировал висящий на его поясе меч.

— Тогда давай поможем друг другу. Я отведу тебя в город, чтобы найти кого-нибудь, кто заберет тело твоего папы, и защищу от злодеев. А ты притворишься перед рыцарями у ворот, что я — твой хороший знакомый.

Девочка утерла слезы рукавом платьица и с недоверием уставилась на подозрительного молодого человека:

— Папа говорит мне не верить чужакам! Они злые!

— Я — наемник. Зарабатываю на жизнь тем, что делаю для незнакомых людей разные поручения за мору. Нам не обязательно верить друг другу.

— Но у меня нет денег…

— И правда… Дай-ка подумать.

Итэр сделал вид, что погрузился в глубокие размышления. Девочка же терпеливо ждала, не отпуская пальцев мертвеца, но по ее сжавшейся фигурке было видно, как сильно она замерзла на холодном ветру.

— Мора мне пока не нужна. Тогда я защищу тебя в обмен… на улыбку.

— Улыбку?..

— Верно. Там, откуда я родом, говорят, что улыбка ребенка дороже золота.

— Это правда? Слабо верится. Ты какой-то чудак…

Итэр протянул ей руку в перчатке, помогая встать с мокрой земли, таким образом скрепляя заключенный между ними договор.

— Я и правда чудак. Но ты можешь называть меня Путешественником.

— Какое странное имя, оно настоящее?

— Нет, — он покачал головой, — Это скорее кличка. А как зовут тебя?

На печальном личике девочки расцвела усталая, но все же по-кошачьи умилительная усмешка. Жизнь сироты на улицах свободных городов невероятно тяжела и несправедлива. Скорее всего, эта улыбка станет для нее последней на долгие годы, а значит, действительно может считаться большой ценностью…

— Диона… Папа называл меня… Диона!