уже ничего не осталось (2/2)
Это ритуал. Чтобы дышать. В глазах у Джонни плыло — и вены разбегались перед ним. Пальцы дрожали, а рука постоянно дергалась. Игла только билась о бледную кожу.
— Не вмажешь меня? — Сдавшись, на выходе говорит Джонни.
— Конечно.
Джонни едва ли почувствовал касание. Под кожей только кровь хлыстнула к наслаждению. Джайро каждый раз так нежно проводил по вене. В машинку он набирал свое тепло. Свою энергию. И Джонни чувствует. Чувствует, как вся искренность чувств бежит по его телу. Джайро всегда был рядом.
Джайро держит коляску за ручки. Солнечный свет приятно греет лицо. А шелест листвы гладит по ушам. Джонни осматривает задний двор больницы и тяжело выдыхает — он устал от душной палаты. Пусть и достаточно приятной. Но свежий воздух освежал его изломанное тело.
— Красиво здесь. — Приглушенно говорит он, разглядывая цветы.
— Мне тоже нравится. — Джайро останавливается и садится на лавку.
Порывшись под покрывалом, Джонни достает пачку сигарет.
— У тебя огоньку не будет?
— Да должно быть.
Джайро копошится по своим карманам, но зажигалку находит. Он тянется, чтобы поджечь сигарету, а затем расслабленно откидывается на скамейке.
— Знаешь, я в свободное время порой люблю сочинять песенки. Хочешь послушать, что я придумал последнее?
— Тебе на работе совсем нечем заняться?
— Так ты будешь слушать или нет? — Джайро хмурится.
— Ладно, давай.
— Ну так вот! Название — «Сырная песня». Я начинаю, ты слушай! — Он демонстративно кашляет и, показушно выставив перед собой руки, запевает: — Пицца-моцарелла! Пицца-моцарелла! Релла-релла-релла! А потом, — он делает глубокий вздох, — горгонзола! Зола-зола-зола! — Широко улыбаясь, Джайро выжидающе смотрит на Джонни. — Ну как? Что скажешь?
— Отлично. Просто невероятно, Джайро. — Джонни стряхивает пепел и прикладывает к виску большой палец.
— Да пиздишь!
— Нет, правда! Особенно эта часть с «рела-релла» — в голове засела! А это хороший знак. Она бы точно многим понравилась. Не знаю, что ты тут в этой больнице делаешь. Мог бы уже давно выступать.
— Я тоже так думаю! — Джайро воодушевленно вскакивает со скамейки. — Когда-нибудь я точно выступлю. Буду петь. Может, даже альбом свой выпущу! — Он выпячивает грудь и широко скалится. — А ты же мне в этом поможешь, да? Будешь со мной музыку писать? — Ущипнув Джонни за щеку, смеется он.
— Конечно. Всегда буду с тобой. — Джонни криво улыбается.
Обхватив ручки коляски, Джайро отодвигает ее с прохода. Он падает в скрипучее, пропитанное кровью кресло и расставляет ноги. Голову вечно тянет назад, но Джайро старается держать ее ровно. Он смотрит на Джонни. Тот сидел на диване и отрешенно всматривался в засохшие пятна на полу. Спиной он прислонялся к стене, но сутулился так, что сейчас упадет.
— Знаешь, Джонни, — хрипло начинает Джайро.
Он лениво открывает глаза. Джонни — смотрит на него из-под бровей. Глазные яблоки ползают под веками.
— Раньше у тебя были такие щеки… — Джайро тяжело вздыхает, хватаясь пальцами за подлокотник. — Очень милые. Мягкие. Их было приятно щупать. Еще и цвета приятного были.
— А теперь? — Апатично спрашивает Джонни, вновь опустив взгляд в пол.
— А теперь я каждый раз думаю, что когда-нибудь порежусь об твои скулы.
— Ну и ладно. Они мне никогда не нравились. Я с ними был похож на ребенка. Меня никто не воспринимал всерьез.
— Теперь ты похож на мертвого ребенка.
— Да пошел ты.
Выдохнув, Джонни заваливается на бок. Он обхватывает одной рукой подушку, а второй неспешно поглаживает пальцами складки на простыне. Поджав губы, Джайро устало откидывает голову назад. Трещины расползаются по облезлым стенам. Тянутся к каждому ошметку от ободранных обоев. Что валяются возле грубой штукатурки. Когда-нибудь они доползут и до него. До его такого же обшарпанного тела.
— Уже ничего не осталось. — Шепчет Джайро.
— Ничего не осталось. — Подхватывает Джонни.