уже ничего не осталось (1/2)

Это ритуал. Чтобы общаться с другими. Джайро деликатно провел по вене. Игла проходит в гнилую вену. Джонни принимает ее, как часть своего тела. Кровь брызгает в шприц.

— Давай.

Джонни ослабляет жгут. Джайро выжимает машинку ему в вену. Доза приятно расслабляет мозг. Голодные клетки его тела впитывают заждавшийся кайф. В глазах заметно мутнеет, и Джонни укладывается на диване. Он прикрывает глаза. Темнота смела все тревоги.

Только темнота. Нога дергается. Джонни подхватывает ее под коленку. Он встает. Но идти он не может. Ему некуда идти. Тьма все больше поглощала его взор — он уже не мог разглядеть свои стопы. Но что-то белое мелькнуло в глазах. На пустом фоне Джонни замечает. Белую мышь.

— Дэнни? Дэнни!

Он хочет добраться до него. Он хочет спасти своего мышонка. Самое ценное, что у него есть. Он не даст его в обиду. Он будет рядом с ним. Будет заботиться о нем.

— Дэнни!

Но мышь все дальше убегала. Изредка она останавливалась, оглядываясь по сторонам. Что-то теребила в лапках. Что-то высматривала. Но Джонни не мог ее догнать. Чем ближе он подходил, тем сильнее надламывало ноги. Он проваливался глубже в темноту. Она съедала его конечности. Как бы он ни старался. Он не может. Мышь убегает все дальше и дальше. А он не может подняться. Замерев, мышонок валится на бок.

Мелкие лапки ползают по прогнившей грязной шерсти. Смерть тихо жужжит в уголке. Мухи слетаются на резкий запах гнили. Но Джонни это не волновало. Он сидел на полу, откинув голову в сторону. И смотрел. Смотрел, как подросшие личинки раздирают изглоданный мышиный труп. Серый живот постепенно чернел.

— Вы помните ли то, что видели мы летом? Мой ангел, помните ли вы, — Джайро плетется по комнате, — ту лошадь дохлую под ярким белым светом. Среди рыжеющей травы? — Он останавливается и опускает прищуренный взгляд на Джонни.

— М-м-м… Бодлер?

— Ага. А название?

Джонни задумчиво хмурит брови — пытается. Мышцы немного дергаются, но затем лицо холоднеет, а взгляд отрешенно возвращается к мыши.

— Полуистлевшая, она, раскинув ноги, подобно девке площадной, бесстыдно, брюхом вверх лежала у дороги, зловонный выделяя гной. — Продолжает Джайро. — И солнце эту гниль палило с небосвода. Чтобы останки сжечь дотла. Чтобы слитое в одном великая Природа. Разъединенным приняла.

— Не могу вспомнить. — Сдается Джонни. — Я знаю, что оно одно из самых известных у него. Но не могу вспомнить.

— «Падаль».

— Точно.

От смердящего запаха гниль жужжит только сильнее. И только активнее ползет по раздутому тельцу. Мелкие личинки разрывают ткани. Они пожирают друг друга. А остатки еще белой шерсти колышутся на сквозняке.

— И в небо щерились уже куски скелета, большим подобные цвета. — Джайро обхватывает свое бедро. — От смрада на лугу, в душистом зное лета, едва не стало дурно вам.

Он надрезает ляжку. Три пореза поперек. И темно-красные струйки медленно текут по ноге.

— Как бы ты хотел умереть, Джонни?

Джонни поднимает усталый взгляд на Джайро. Лежа на полу он подкладывает руки под затылок. Он будто хотел что-то сказать. Но не знал. Не понимал. Только мутными глазами всматривался в Джайро. Но даже это у него не выходило — взгляд постоянно падал ему в ноги.

— Я бы хотел покончить с собой. — Показывает пример Джайро. — Но, знаешь, не так, как это обычно бывает. Не от горечи. Не от отчаяния или печали. Без сожалений. Я бы хотел сделать это сам. Осознанно прервать свою жизнь. Тогда, когда я этого захочу.

— Никогда бы не подумал, что ты хочешь умереть.

— Я не хочу умирать, Джонни. Я хочу жить, как, наверное, никто не хочет. — Джайро подпирает щеку рукой, откинувшись на кресле. — Во мне горит столько жизни, что ее слишком много для меня одного. Я всегда делился ей с другими. Мисс Удача благословила меня. И я чувствую это. Чувствую, как что-то переполняет меня. Придает сил. Не было ничего, с чем я бы не справился. Но однажды. Наступит момент, когда внутри меня уже не останется ничего. И тогда я убью себя. — Последнюю фразу он произносит особенно твердо и уверенно. — Может, это случится завтра. Может, через десять лет. Или через пятьдесят. Но это случится. Я это чувствую.

Кайф разъедает мозги. Размягчает. Джонни по-прежнему не знает, что сказать. Он только шумно вздыхает. Он даже не заметит, как умрет. Каждый день изломанное тело жалко ползает по полу. Оно уже на половину мертво. Как и постепенно отмирают его внутренности.

— Когда дед вернулся с войны, — вновь нарушает тишину Джайро, — он мне рассказывал о своей работе. Как врач, он постоянно видел, как кто-то умирал рядом с ним. В нем это ничего не вызывало — мужчины нашего рода не должны проявлять ни жалость, ни скорбь. На его руках умерло не мало ребят. И знаешь, что? Они все умерли в жалости. В сожалениях. Безрукие, безногие. Убогие. Они только тряслись на койках или даже на полу. Они ненавидели весь мир. Они проклинали свою страну, свой народ, своего вождя. Они цеплялись за свою жизнь, зная, что скоро умрут. Они сами шли на смерть, ожидая, что их ждет награда. Но они не знали, что смерть — и есть высшая награда. Смерть любит смелых. И тех она награждает. А жалкие обречены на вечные мучения. Я хочу встретить смерть. Я хочу решить, когда закончится моя жизнь. Ни болезнь, ни старость, ни люди. Никто меня не победит и не остановит. Только я сам. Для самоубийства нужно приложить много усилий и воли — только если ты убиваешь себя без сожалений. Ты верно отдаешься смерти. И в последний момент ты не оглянешься назад. Ты не пожалеешь. Да, я бы хотел умереть так. — Он лениво ухмыляется. — Встретить Христа и отдаться ему в руки.

Довольный блеск золотых зубов. Но он не перекроет стеклянные пустые глаза. Джонни всматривается в мутный темный потолок. Он шепчет в тишину:

— Я бы хотел умереть тихо. Незаметно. Не важно как, лишь бы это было в тишине. В одиночестве. Я бы хотел просто исчезнуть. Будто меня никогда не существовало. Никто не найдет меня. Никто не будет вспоминать. Никто не заплачет. Никому не станет грустно. Никого даже не будет рядом. Просто уснуть. И больше не проснуться. И все забудут меня.

— Спеша на пиршество, жужжащей туши мухи. Над мерзкой грудою вились. И черви ползали и копошились в брюхе, как черная густая слизь.

Джайро любил жизнь так, как никто не любил. Он всегда делился ей с остальными. Жизнь медленно из него вытекала. Разбивалась об пол. И расплывалась в стороны. По темно-красным полосам. Гниль выталкивала из него жизнь.

— Все это двигалось, вздымалось и блестело. Как будто, вдруг оживлено, росло и множилось чудовищное тело, дыханья смутного полно.

Раздутое тельце оставляет за собой открытые части темного цвета. Запах разложения впитывался в кровь. Под трупом мыши растекается былая жизнь. И просачивается в ковер. Из смерти появилась жизнь — и вылупившиеся личинки поедают разлагающуюся плоть.