II (1/2)

Люцерис задыхается от боли, его матушка бережно вытирает ему лицо. Раскаянье не оставляет в нем никаких других чувств, бросая его одного тонуть в море сожалений и горя, вина темными холодными течениями тянет все глубже и глубже. В комнате, где все собрались — ничего, ни криков, ни обвинений, лишь звенящая пустота. Королева бесшумно плачет, когда мейстер объясняет ей что произошло. Его собственная мать выглядит разбитой и подавленной, а Деймон рядом с ней — отрешенно смотрит на нее, думая о чем-то своем. Визерис не находит слов, чтобы утешить свою семью, не находит сил сказать, что все будет хорошо, не находит уверенности заявить, что такого больше не повторится.

Ему не дают увидеть Эймонда, даже не подпускают к его покоям, и все, что он может сделать, это думать: «Прости меня. Прости. Прости. Прости» — и надеется, что Эймонд услышит и простит. Люк смотрит на свое отражение в воде. Тонкая царапина пересекает его глаз, а зрение становится хуже — в левом глазу размыты границы предметов, но он знает — у Эймонда все намного печальнее и плачевнее, и это знание тяжелым якорем топит его в темных пучинах горечи. Мейстеры столько раз предупреждали его о связи, а он относился к ней так легкомысленно, оставлял путь между ними открытым, и вот к чему это привело. Ярость Эймонда подпитала его гнев, и он потерял себя всего лишь на мгновение, но этого хватило, чтобы оставить его дядю слепым на один глаз.

Хелейна приходит к нему спустя семь ночей. Прикладывает указательный палец к губам и берет за руку. Он послушно идет за ней, его тетя петляет в проходах, проскальзывает мимо стражи так умело и ловко, что Веларион невольно задается вопросом «Как часто она проделывала такое?»

— Матушка отдыхает. Эймонд будет один до утра, — тихо говорит она, останавливаясь у дверей его дяди.

— Спасибо, — так же тихо шепчет Люк, обхватывая ее ноги в порыве нежности и облегчения. Страх быть отвергнутым Хелейной и Эйгоном душил его семь дней и ночей, не давая спать, есть и трезво думать. — Спасибо.

В комнате темно, горит всего три свечи, но Люцерис безошибочно находит кровать дяди и залезает на нее, затаив дыхание. Слабый свет огня прикроватной свечи отбрасывает тени на болезненно бледное лицо, половина которого перевязана, делает его острее, делает каким-то неестественным и неправильным. Люк судорожно вздыхает, от едких слез покалывает глаза, и он бесшумно всхлипывает, протягивая свою руку к лицу Эймонда, но не решаясь коснуться.

— Я чувствую постоянный голод из-за того, что ты не ешь, — спокойно говорит Эймонд, не открывая глаза, в его голосе сквозят раздражение и недовольство, туманно проходящие по их связи. Люк ерзает, но не отодвигается.

— Я не хочу.

— Нет, ты хочешь. Я это знаю.

Люцерис сидит тихо какое-то время, смотрит на мерно вздымающуюся грудь дяди, на повязку, из-за краев которой виднеются покраснения. Потом робко тянет руку, почти испуганно касается скулы и в это же мгновение чувствует острую боль в своем левом глазу, поспешно одергивает пальцы, сжимая в кулак.

— Что ты делаешь? — Эймонд, кажется, ничего не заметил, лишь открыл глаз, впиваясь взглядом в племянника.

— Ничего, — слишком быстро отвечает он, видя, как подозрительно прищуривается здоровый глаз дяди. — Прости меня.

Эймонд смотрит на него с нечитаемым выражением лица, протягивает собственную руку и проводит пальцем вдоль царапины на лице Люка. Такой же как у него, только тоньше, аккуратнее, безопаснее.

— Эйгон говорил, ты стал хуже видеть.

— Не так, как ты. Прости. Я не хотел. Я просто…

— Поддался моему гневу, — устало заканчивает за него Эймонд, убирая руку и закрывая глаз.

— Можно мне остаться?

Таргириен не отвечает, легонько хлопает по одеялу рядом с собой. Люцерис выдыхает напряжение, сковывающее его грудь тяжелой цепью, и ложится рядом, прижимаясь к теплу чужого тела.

***</p>

— Так будет лучше, милый, — обещает Рейнира, поднимая его на руки. — Связь станет тоньше и безопаснее. Это к лучшему.

— Я не хочу уезжать! — Люк отворачивается от матери и встречает взгляд Эймонда. — Я хочу остаться.

— Вы пока не справляетесь, — мягко говорит Алисента, прижимая к себе второго сына, но в ее взгляде нет гнева, обращенного на Люка. Лишь сожаление, усталость и тяжелое принятие.

Люцерис извивается, и Рейнира опускает его, позволяя подбежать к Эймонду. Тот опускается на колени, давая обхватить свою шею. Эйгон с Хелейной обнимают Джейса, и тетя вручает ему что-то из своей вышивки. Алисента и Визерис прощаются с Рейнирой и Деймоном, согласившимся погостить у них на Драконьем Камне. Это тот самый момент, когда на них никто не смотрит, когда их никто не слышит.

— Я не хочу, чтобы связь уходила, — полушепотом говорит Веларион на ухо дяде и тут же жалеет о сказанном. Из-за связи все это случилось, из-за нее его дядя калека, и она же — причина их отъезда.

— Она никогда не уйдет. Просто станет тоньше.

— Но я не хочу.

— Мы будем навещать друг друга, а когда я окончательно поправлюсь и Арракс вырастет, мы вместе полетаем.

— Обещаешь?

— Обещаю.

Люк прислушивается к связи — там нет злости, только тоска и жгучая обида, но он не может разобрать — она берет начало из расставания или является результатом потерянного глаза. Люцерис сжимает шею Эймонда сильнее и верит каждому слову, верит с той детской чистой доверчивостью, всем сердцем, а потом они не видятся десять лет.

***</p>

Королевская Гавань не меняется. Люцерис не находит ничего нового, но ему не терпится увидеться с дедушкой и Эйгоном с Хелейной, посмотреть, какими они выросли и узнают ли его. Возможно, даже облететь с ними Гавань. Он также чувствует, как связь с Эймондом, которую тот так сильно хотел разорвать, крепнет, как стены, выстроенные дядей, становятся тоньше, и появляются дыры, через которые Люк чувствует вспышки усталости или жажды — ничего серьезного. За годы на Драконьем камне она действительна стала слабее. Эймонд все еще был там, на краю его сознания, в том странном пространстве его разума, которое они делят, но теперь не такой шумный и явный. Люку было тяжело привыкать к тишине, к тому, что там, на задворках, болезненно тихо и пусто. Но зато, когда у Эймонда были плохие дни и боль в пустой глазнице была непереносимым мучением, Люцерис целиком и полностью чувствовал страдания дяди. В такие дни Рейнира клала холодные тряпки ему на лицо и носила успокаивающие отвары, Джейс приносил известия, заполняя тишину негромкими рассказами о прошедшем дне, а когда боль становилась совсем невыносимой, мать давала ему маковое молоко, а Деймон напевал на валирийском, гладя его волосы. Джекейрис и Люцерис нуждались в отце, и Деймон с опаской занял это место, осторожно приглашая их в свое сердце. Деймон занялся ими, освобождая половину мейстеров: он учил их сражаться, плавать, повелевать драконом и контролировать эмоции, выстраивать собственные барьеры. Раз Эймонд закрылся о него, то и ему не стоило в открытую светить своими чувствами. Его стены такие же надежные, как стены замка. Как стены Эймонда.

Он улыбается Алисенте, встречающей их с Эйгоном и Хелейной. Королева приветствует их, объясняя, что состояние короля заметно ухудшилось, а Эймонд занят. Обида колит сердце холодным клинком, но он упорно игнорирует ее. Эймонд ясно выразился — он не хочет иметь ничего общего с Люцерисом. Тем более через связь Древней Валирии.

— Я думал, вы оседлаете своих драконов уже стариками, — по-доброму ухмыляется Эйгон и ворошит его волосы, Хелейна обнимает, не говоря ни слова.

Они выросли. Эйгон вытянулся, волосы отросли до плеч, а в чертах лица остались едва заметные отголоски юношества, его глаза темно-сиреневого цвета, почти черного при свете свечи, смотрят по-доброму с искрами прежнего озорства. Хелейна, как всегда, словно не от мира сего: задумчивая, нежная, а глаза остались по-детски трогательными и честными, резко контрастируя с хитрыми глазами брата. Джекейрис догнал по росту дядю, и их долгое объятие выдает в них старых друзей детства.

У Люка сердце обливается кровью при виде дедушки — страдающего, не осознающего своего окружения. Люцерис сжимает дряхлую, костлявую руку и игнорирует то, как щиплет глаза. Не такого конца заслуживает король. Это несправедливо. Неправильно.

— Ему становится все хуже, — Эйгон сжимает его плечо в утешительном жесте, стоя за спиной.

— Нечестно, — коротко вздыхает он, смаргивая слезы.

— Нечестно, — тихо соглашается дядя.

Хелейна сочувственно сжимает его руку, когда Люцерис рассказывает причину их визита. Она ее знает, но терпеливо выслушивает, давая ему немного выговориться. Все равно что разбередить старую рану — вновь обсуждать чистоту его крови и честь матери. Брат Морского Змея смотрит на него как на прокаженного, и Люцерису нечем на это ответить. Унаследовать Дрифтмарк раньше казалось само собой разумеющимся, дедушка Корлис сам обещал ему самый великий флот Семи королевств, но теперь он ранен, сражается с ранами, полученными в бою, и самой смертью на ложе, но его шансы падают вполовину.

— Отто будет сидеть на Железном Троне, — шепчет Хелейна, и от его шансов остается лишь жалкая крошка.