I (2/2)

— Зачем? — огрызается Эймонд, смотря куда угодно, но только не на уставшее лицо старика. — У меня все было хорошо и без всего этого.

— Связь не появляется, потому что вы с принцем Люцерисом близки и обязательно подружитесь, не потому что вам суждено быть единым целом и вы прекрасно друг друга понимаете. Нет, все может произойти из-за самой связи, не наоборот, мой принц. Это не столько дар, сколько проклятье. Эта магия древняя, древнее драконов и многих домов Вестероса. Она погубила больше людей, чем спасла. Если ваш гнев станет гневом Люцериса при важных переговорах, или глубокая печаль Люцериса станет вашей во время затяжного боя. То, что вас связывает, не ограничивает вас в эмоциях или чувствах, но вы оба должны отдавать себе отчет, что один знает подлинные чувства другого. Вы как открытая книга друг перед другом. И вы влияете друг на друга куда больше, чем может сейчас показаться.

— Я не читаю его мысли.

— Иногда сердце говорит куда больше разума.

Эймонд думает над словами мейстера всю ночь и решает, что Веларион больше никогда не залезет ему в душу.

Все оказывается не так просто. Все оказывается невероятно сложно. Как его и учили он находит место в своей голове, где постоянно чувствует племянника. Его присутствие мягкое, ненавязчивое, и в силу возраста — наивное и светлое, словно где-то постоянно светит солнце. Люк не лезет глубоко, не спускается по ступеням его разума вниз к его самым темным тайнам, лишь улавливает особо яркие эмоции и переживания. Эймонда бросает в дрожь при одной лишь мысли, что Люк может беспрепятственно спуститься и отыскать там что-то.

Сам Эймонд находит душу племянника довольно скучной — он чувствует любовь, привязанность, восхищение. Иногда обиду и злость, но все это детское, несерьезное. Уроки идут на пользу, ему почти удается заглушить все и отгородиться от чужого вмешательства. Люк — открытая книга, но Таргариен нарочито делает себя слепым, чтобы не читать. Во-первых, не особо интересно, а во-вторых, сам он научился скрывать спуск в свое сердце, и не закрыться от Велариона, который еще слишком мал даже для того, чтобы долго на чем-то концентрироваться, кажется нечестно.

Люцерис все еще тянется к нему, как цветок к солнцу. Эймонд видит легкую зависть Джекейриса и Эйгона, но они вдвоем находят общий язык. Хелейна больше любит проводить время в компании насекомых, чем в компании Эйгона и Джейса, и этот выбор Эймонд понимает. Иногда она сидит с ними, завороженно наблюдает или тихонько вышивает.

Отсутствие дракона бьет по самооценке и гордости. Ему хочется быть как все, хочется быть с остальными, а не в сторонке, а сейчас все, что он чувствует, наблюдая за Люцерисом, отдающим команды Арраксу — это унижение. Связь с Арраксом отдается нечетким пятном, она размытая и непрочная, не то, что у Арракса с Люком. Какой он Таргариен, если его дракон не проклюнулся? Зачем ему эхо восторга племянника, если он не может испытать того же? Несправедливость душит железной рукой и он пытается выстроить стену, чтобы Люк не чувствовал его обиды.

— Мы нашли тебе дракона, брат, — Эйгон зовет его и они с Джейсом прячут смешки в кулаках. Эймонд какое-то время решает, стоит ли это его внимания. Джейс заражает Эйгона своим ребяческим поведением, а его старший брат легок на выдумку. — Вот смотри. Это Розовый Ужас.

Они выводят свинью с поломанными крыльями. Он знал, что так будет, догадывался, но злость вперемешку с обидой чуть ли не захлестывают его, а железная хватка на горле усиливается, перекрывая воздух. Люцерис за их спинами замолкает на полуслове и оборачивается, нахмурившись. Эймонд ловит его взгляд, в глазах мальчишки — смесь веселья и злобы, словно его перекосило в страшной болезни. Но это его веселье, злость целиком и полностью Эймонда. Он уходит, не оборачиваясь, толкает плечом племянника и все еще чувствует отголоски чужого веселья.

— Эймонд, — негромко зовет его дедушка. Он гостит в замке время от времени, бродит в одиночестве по коридорам или беседует с дочерью за закрытыми дверьми. Внуки не находят его достаточно интересным для компании, а Отто не навязывает им свое присутствие. — Что случилось?

Мальчик вытирает рукой злые слезы. Ему не нужна была жалость или утешение. Ему нужен был дракон.

— Ничего.

— Тебя обидели дети Рейниры? — в голосе Хайтауэра звучит почти надежда, от которой Таргариен отмахивается и молчит, последнее чего он хочет, так это жаловаться.

— Я так и думал. Хочешь секрет?

— Нет.

Отто наклоняется ближе, так, что Эймонд может чувствовать его дыхание на своей щеке.

— Они бастарды. Они не стоят твоих слез, дитя.

Эймонд задерживает дыхание и переводит неверящий взгляд на дедушку. За такие слова можно лишиться языка. Конечно, он видел, что дети его старшей сестры не такие, как остальные Таргариены. Конечно, он догадывался почему. То, как Рейнира смотрела на сира Харвина, как рыцарь мог украдкой позволить себе больше прикосновений к детям, чем того требовала ситуация — все это откладывалось в его сознании и приводило к умозаключениям, которые не имели для ребенка особого веса. Ни он, ни Эйгон с Хелейной никогда не поднимали этот вопрос за ненадобностью. Это казалось не детской темой, казалось, что если они притворятся, то ничего не будет иметь значения. К тому же, если король ничего не говорил, то значит, и им не стоило.

— У них есть драконы, — замечает Эймонд, не столько ради защиты племянников, сколько из желания поспорить и возразить.

— А у тебя нет, но становишься ли ты из-за этого не Таргариеном, сыном своего отца и своей матери?

Эймонд хочет возразить, что это не так работает, но Отто лишь улыбается и хлопает его по плечу, удаляясь все тем же медленным шагом.

После этого разговора Эймонд начинает замечать вещи, на которые раньше он не обращал внимания. Тренировки его племянников под руководством сира Кристона Коля грубы и резковаты, его матушка может подолгу наблюдать, как играют ее дети с детьми принцессы, Отто тихо смотрит из тени коридоров замка, слуги перешептываются всякий раз, глядя на темноволосых детей, полагая, что их никто не видит. Бастарды. Даже у бастардов, куда менее достойных, чем чистокровный Таргириен, есть драконы.

На тренировке Эйгон скучает, как и Люк. Последний лениво наблюдает за движениями Джейса и тем, как сир Кристон в десятый раз валит его на землю. Эймонд недовольно поджимает губы, но ничего не говорит, возвращаясь к своему соломенному сопернику. Сир Харвин тоже здесь, и, ожидаемо, они с Колем вскоре сцепляются в словесной схватке. Король не наблюдает, поэтому намеки Кристона становятся все более прозрачными. Эйгон улавливает момент и наклоняется к Джейсу, что-то с улыбкой шепчет тому на ухо, и первенец Рейниры коротко смеется. Люцерис моментально обращает на это внимание и встает, желая присоединиться, но тут Харвин ставит Эйгона и Джейса в пару. Эйгон поддается, злит Кристона и веселит племянников. Эймонд тихонько прыскает, наблюдая за недовольным лицом сира Коля, когда очевидная и неумелая подножка Велариона валит Таргариена, и тот притворяется мертвым. Не желая становится таким же представлением, как старшие, Эймонд бросает под ноги Люка деревянный меч и подзывает. Люцерис слабый противник, но ничем не уступает соломенному врагу. Их бой шуточный и короткий, направленный на скорость реакции. Мальчик заливисто смеется, когда они вдвоем падают — один потому что споткнулся, второй потому что пытался поймать напарника — и его радость отзывается улыбкой на губах Таргариена.

Когда сир Харвин умирает, Эймонд чувствует печаль и скорбь Люка. Пытается укрепить стену, отгораживающую его от племянника, но не может, и предлагает свое утешение через связь, за которую Люк цепляется как утопающий за руку спасителя. На похоронах Лейны скорбь удваивается и ему кажется, что такой эмоциональной нагрузки он не выдержит, что придется искать мейстера и в срочном порядке просить что-нибудь сделать, что-нибудь придумать, потому что от горя перехватывает дыхание и глаза предательски щиплет. Но тут Морской Змей отводит маленького Велариона в сторону и что-то тому говорит, печаль размешивается сожалением и негодованием. Эймонду любопытно, что сказал лорд Дрифтмарка, что опечалило племянника еще больше.

Эйгон проводит время с сестрой, всегда подверженной эмоциональным встрясками больше них. Вдвоем они идут к Рейне и Бейле, предлагают им свою молчаливую поддержку, в то время как девочки ее с благодарностью принимают. Джейс вскоре к ним присоединяется. Эймонд находит Люцериса играющего в деревяных драконов где-то на перилах и отводит к скоплению детей, чтобы не чувствовать себя одиноким, чтобы Люк не чувствовал себя одиноким. Всемером они сидят до самого окончания церемонии, поглощенные своими личными переживаниями и потерями.

Эймонд укрепляет стену между их сознаниями как можно сильнее. Если он хочет выполнить задуманное, то ему нужно, чтобы Люк спал. Он пробирается к Вхагар глубокой ночью, заглушает предвкушение и страх как может, лишь бы не побеспокоить связанного с ним. Где-то на краю сознания мелькает стыд — со смерти Лейны пошло всего ничего, а он уже решает судьбу ее дракона. Вхагар прекрасна и ужасна в самых противоречивых смыслах этих слов. Она как самый страшный кошмар, как око бури, как утешение перед смертью, как сладость убивающего тебя яда. Эймонд взлетает, и как только ноги дракона отрываются от земли, он знает — Люцерис проснулся, теперь он связан с Вхагар, также как Эймонд связан с Арраксом — непрочной, но ощутимой нитью валирийской магии.

Когда он приземляется, ему хочется рассмеяться — громко и безумно. Риск был оправдан, теперь он всадник, теперь он достоин. Надо рассказать матери и отцу, рассказать брату и сестре. Увидеть в их глазах удивление, гордость и впечатление, увидеть уважение.

— Это ты, — Рейна рычит и с силой толкает его. Люк и Джейс стоят поодаль, потерянные, словно не уверены, что делать, что сказать и кому помочь.

— Это я.

— Вхагар принадлежала мне по праву!

— Так надо было заявить права.

Девочки лезут в драку, и, конечно, Джейс не удерживается, вступаясь. Завязывается бой, в котором каждый тычок и удар омрачает недавнюю победу. Люцерис не вмешивается, Джекейрис бьется против него, одна из девочек кусает его за палец с силой, до крови. Гнев облизывает нутро языками пламени, он рассчитывал на признание, а получил удар под дых. Эймонд пинает одну из девчонок в живот, а вторую отталкивает от себя, ставя подножку Джейсу, драка резко обретает другой характер — жестокий, основанный на эмоциях. Кто-то дергает его за волосы, и он яростно отмахивается, чувствует, как под его костяшками рвется кожа и ломаются кости. Сам он едва осознает реальность из-за переполняющей его злости, словно все, что копилось в нем все эти годы наконец-то вырвалось, обрело права на то, чтобы показать свою уродливую голову. Все в нем кричит — победи любой ценой или умри. Дракон в нем ревет громче Вхагар.

Последнее что он видит — это Люцерис и отражение его же гнева в зеленых глазах.