Часть 3 (2/2)

— Что ты творишь? — тяжело вздыхает Эймма, наблюдая, как он запирает дверь.

Они очутились в забытой части Твердыни Мейгора. В одной из старых комнат Королевы, заполненных солнечными батареями, собиравшими пыль со дня ее смерти.

Поговаривают, что Король мало изменился с того момента, когда его первая жена истекла кровью на родильном ложе. Ее тело, скорее всего, было сожжено драконьим пламенем, однако доселе ясно, что Визерис все еще держал ее призрак в своих криптах.

Пыль покрывает реликвии прошедших десятилетий, и Эймма пытается воочию представить женщину, что истекла кровью, сидящей в кресле у окна. Говорят, что ее бабушка была прекрасной женщиной со светлыми волосами и глазами старой Валирии. Эймма разделяет ее имя, однако понимает, что она нисколько не похожа на Королеву, которую любил ее дед.

— Позволь нам немного побыть наедине, — шепчет Таргариен, попутно стряхивая пыль с кресла и садясь. Он скрещивает ноги и наклоняется. — Садись, племянница. Я не хочу, чтобы ты снова сбежала.

Веларион сглатывает, ногти впиваются в ладони.

— Ты не можешь запереть меня здесь.

— Не могу?

— Моя матушка придёт меня проведать, — Эймонд не впечатлён. — Отчим будет меня искать.

Пурпурный глаз встречается с ее темными.

— Ты волнуешься, что он и мне срубит голову, племянница? Тебе не стоит волноваться. Я не боюсь Деймона Таргариена.

«Тебе стоило бы», — думает она.

— Веймонд Веларион тоже не боялся, однако он мёртв.

В ответ лишь цокание.

— Какое у тебя мнение относительно действия твоего отчима?

Эймма хлопает ресницами.

— Я припоминаю, что ты утверждала когда-то, что бить человека со спины нечестно, — поясняет Эймонд, откинувшись на спинку кресла. — Ты все еще так утверждаешь? Или на Драконьем Камне ты изменила приоритеты?

Язык принцессы тяжелеет, а в голове целый ворох вежливых ответов.

«Мы должны заключить мир, Эймма.»

— Защищать тех, кого любишь — великая честь, даже если карается богами.

Сереброволосый смеётся в ответ.

— Очень вежливо, племянница. Ты можешь сказать мне правду. Ты забрала мой глаз, украла поцелуй. Полагаю, ты все еще не боишься обидеть меня?

— Я ничего не украла.

— Думаю, ты права. Я отдался с охотой, — признаёт Эймонд, наклоняясь вперёд и облизывая губы. Он схож с драконом перед застольем. Эймма задается вопросом, станет ли она его обедом. — Хочешь узнать мою правду?

Он не даёт ей ответить.

— Я хотел поцеловать тебя уже довольно долгое время, — признаётся Таргариен, вставая с кресла. Веларион испуганно делает шаг назад. — Я часами предавался мыслям о руках, что отняли мой глаз. Мне было интересно, какова ты на вкус.

Колени ударяются об стол, ей приходится опереться на него.

Эймонд все еще приближается.

— Мне было интересно, покраснеешь ли ты, когда я поцелую тебя впервые, — шепчет Эймонд, очерчивая пальцами линию ее подбородка. — Ты такая красивая в своём желании.

— Я не…

— Так сладостно, — нашептывает Эймонд, глубоко вздыхая. — Я бы наслаждался тобой каждый день, будь у меня подобная возможность.

— Я не кусок мяса, Эймонд, — цокает Веларион, отпихивая его. — Я принцесса.

В ответ нет ни смеха, ни улыбки. Он просто смотрит на неё.

— Я знаю, кто ты, бастард, — шипит он наконец.

Ее гнев подобен аду, обжигающий ее кожу и воспламеняющий до кончиков пальцев. Это пламя, благодаря которому ее рука ударила сереброволосого. Он шокирован, голова повёрнута в сторону. Этого движения хватило для того, чтобы повязка сползла с его лица прямо на пол.

Ладонь Эйммы обжигает, щека свекольно-красная.

Эймонд медленно поворачивается к ней лицом, демонстрируя ту сторону, которую она не видела долгие годы. В глазницу, где ранее царила пустота, теперь помещён гигантский сапфир, сверкающий в тусклом свете покоев.

Эймонд вытирает кровь с губы, язык облизывает рану. — Это было не очень приятно.

Он пересекает половину комнаты буквально за секунду, хватает ее за руки, вжав в стену. Удар выбивает воздух из легких так сильно, что заставляет ее громко выдохнуть. Его руки крепко сжимают ее кожу, что стала подобно лаве под пристальным взглядом его сапфира.

— Отпусти меня! — рычит она, пытаясь вырваться из его хватки.

Глаза Эймонда сужаются, он прижимает ее еще крепче.

— Перестань бороться с этим, Эймма. Перестань пытаться сбежать.

Отчаяние плещется в одном глазу, заставляя огонь растекаться в животе.

— Ты меня ненавидишь.

Качает головой.

— Ты хочешь моей смерти.

Цокает языком.

— Ты хочешь меня.

Улыбка Таргариена горька и крива подобно его сердцу.

— Поведай мне, племянница, насколько ты схожа со своей матушкой? Совершишь ли ты те деяния, что совершила она? Ты согрешишь подобно ей? Ты бы рискнула всем ради того, чтобы родить детей с серебром в волосах?

Она задыхается. Сердце беспорядочно бьется.

— Ты бы возлежала со своим дядей? — вопрошает он, его губы посасывают ее челюсть. Эймма откидывает голову назад, воздух покидает лёгкие. — Я мог бы доставить тебе удовольствие. Мог бы короновать тебя.

Язык скользит вниз по шее, оставляя следы.

Пальцы пробираются к вырезу ее платья, теребя завязки.

Его бедро вклинивается меж ее бёдер, она невольно прижимается к нему.

— Ты уже забрала глаз, — он прижимается пахом к ней, срывая стон с ее губ. — Ты можешь забрать все, что я предложу.

Его губы наказывают подобно его словам, язык проникает в ее рот. Она наслаждается вкусом ягод и сладостей, затаив дыхание от богатств придворного обжорства. Когда он посасывает ее язык, она ощущает себя настолько распутной, насколько он утверждал, раскачивая бедрами навстречу его паху. По телу пробегают искры удовольствия, она чувствует, как скручивается живот.

— Возьми все это, — умоляет он, покусывая подбородок. — Возьми мой меч. Возьми мое сердце. Возьми все это.

Эймонд тянет руки к подолу ее платья, хватая за ногу, позволяя ей обвить свои ноги вокруг его бёдер.

Пальцы скользят по ее чулкам, все выше и выше.

Эймма слепнет от похоти, разум не в себе от ненастного голода, когда он прикасается к ней там, где ее никто не касался прежде.

— Боги. Боги.

— Я не Бог, — шепчет он, доставляя ей наслаждение. — Скажи моё имя, племянница.

— Эймонд, — стонет она, слёзы текут по ее щекам, пока она растворяется в своём океане желания. Эйфория не схожа ни с чем, что она испытывала доселе. Настолько всепоглощающе, что ее очи закрываются, а разум взрывается от того счастья, которое она испытывает от его прикосновений.

Веларион слышит стук своего сердца, спускаясь с небес на землю. Ее глаза распахиваются и смотрят на дядю, наблюдавшего за ней с самодовольной ухмылкой на лице и влажными пальцами у губ.

— Я мог бы отдать тебе все, чего ты так жаждешь, если бы ты только позволила.

Рука невольно касается груди, страх скручивает ей живот.

— Зачем? Это должно стать моими мучениями? Наказаниями?

Он выпрямляет спину, прищуривая единственный глаз.

— Неужели все, что я делаю по отношению к тебе — это жестокость?

— Я больше ничего не знаю, — объясняет она. — Ты играешь с людьми, Эймонд. Я наслышана, что о тебе говорят. Дикий и своенравный. Неумолимый и подлый.

— Ты слушаешь сплетни? Я думал, твоя мать определила любые сплетни как ложные.

Взор Эйммы вспыхивает.

— Мне не нужно слушать сплетни, чтобы познать твою истинную натуру, Эймонд. Я ходила с твоими синяками на своём теле, хранила твои секреты, и я знаю, что в твоём сердце отведено место жестокости.

— Ты ничего не знаешь о моем сердце, — шипит он, упирая руки в бока. — Если бы ты знала, ты бы не сбежала.

Эймма бросает краткий взгляд на дверь, и голос опускается до шепота.

— Я не сбегаю.

— Пока что, — он вытирает губы, садясь обратно в кресло.

Темноволосая поправляет своё платье.

— Узнай я твоё сердце, что бы я там нашла?

Он смотрит на неё пурпурным глазом и сапфировым камнем, и она спрашивает себя, есть ли у него сердце вообще.

— Огонь и кровь, — передразнивает он девиз их дома.

— Ты играешь со мной, — вздыхает Эймма, по коже мурашки отвращения. — Ты дразнишь меня.

— Поступаю подобно тому, как ты поступила со мной, — взгляд Эймонда свиреп как никогда. — Разве тебе не понравилось, племянница? Ты испытала наслаждение. Я подарил тебе его.

— Наслаждение, которого я не просила!

Она разворачивается, чтобы уйти, но Эймонд чересчур быстр, хватая ее за руку. В его глазах стынет ненависть.

— Знаешь, о чем бы они говорили, племянница? Если бы они услышали, что ты позволила мне в этих покоях? Двор назвал бы тебя шлюхой. Подобием своей матери.

— Замолчи.

— Я всего лишь говорю правду, — усмехается он, впиваясь в ее руки ногтями. — А правда в том, что приближается хаос, моя дорогая племянница. Король умирает, а война не доставляет особого удовольствия.

В ответ темные глаза распахиваются. — Ты говоришь об измене.

— Меня меньше всего волнует измена, я заинтересован лишь в правде, — ворчит он, прижимая ее крепче к себе. — Ты хочешь знать, почему я целую тебя? Ты хочешь знать, в какую игру я играю? В свою собственную. Я хочу тебя, и поэтому я поцеловал тебя. И я сделаю это снова.

Руки вырываются из его хватки. — Ты этого не сделаешь.

Улыбка озаряет его лицо, пока он наблюдает за ее шагами в сторону двери.

— Я на расстоянии, равном полету ворона, дорогая племянница. Если ты позовёшь — я приду.

К черту последствия.