Часть 19 Бэнк предлагает мне попрощаться с российской зимой, а я наполняюсь предчувствием беды, которое сбывается. Наше неожиданное отдаление. (2/2)
– Ну-ка, ассистент, – повернулся ко мне Бэнк, поправляя пальцами отставшую кое-где от лица маску – дай мне еще немного молока!
Я достала коробочку с молоком из холодильника, протянула ему:
– Вот, держи! И выбирай сам, чем мы сегодня займемся: пойдем исследовать станции московского метро… Или пойдем кататься с горки, или останемся дома и будем бездельничать!
– Мы скоро уедем из России… Я думаю, что тебе нужно попрощаться со снегом, Брайт. Так что, нужно пойти гулять. – Ответил он.
Потом мы завтракали. Блинчики у нас с Бэнком получились просто великолепными! «Русские Роти, Брайт! Мы делали их вдвоем!..» После завтрака, довольные, повеселевшие, мы выбирали место, куда отправимся кататься с горок. Прямо неподалеку от моего дома, между Каширкой и Шипиловским проездом, открыли трассу с зеленым покрытием, еще в декабре, о которой я и не знала. Решили: пойдем туда. А потом, если нам захочется еще, то и в Царицынский. Договорились также, что сначала зайдем в спортивный отдел, в «Облака», чтобы купить лыжный костюм для Бэнка. Потому что его «японская куртка» для зимних прогулок ну совсем не годилась. Бэнк настаивал на том, что он непременно пойдет гулять в своих «русских валенках», а я спорила с ним, что лучше и удобнее будет идти в его новых теплых ботинках. Наконец, одетые удобно и по погоде, мы двинулись навстречу московским зимним приключениям, развеселившись уже окончательно.
Настроение еще больше подняла и погода: легкий морозец, приправленный редкими снежинками, то парившими в воздухе, неспешно падая с серого неба, то прекращающимися, будто и не было их. На улицах было достаточно людно, и мы с Бэнком, взявшись за руки, шли молча. Мы вдоволь перед этим наболтались, а теперь только улыбались друг другу да встречным прохожим. Я то и дело посматривала на него, такого интересного, забавного в его новом синем костюме, в белой теплой спортивной шапке с помпоном. Настоящий «русский снежный» человек! Такой высокий, пополневший, – в объемных штанах и куртке. Бэнк часто задавал мне один и тот же вопрос: «Тебе тепло?» На который я, в свою очередь, отвечала вопросом: «А тебе?» Мы останавливались, поправляли друг на друге шарфы, обнимались, иногда касались губами губ друг друга и шли дальше. В России, как я объяснила Бэнку, не зазорно обниматься на улице, да и в поцелуях парочек не было ничего необычного. Здесь все привыкли к такому. И Бэнк осторожно примерял на себя новые для него правила, все ближе и ближе подступая ко мне.
Решили все же пойти пешком сразу в Царицынский. Ведь погода была просто чудесная! Так что и я, и Бэнк радовались этой прогулке, зимней Москве, снегу, лениво падающему сверху на нас и… крытому киоску, в котором продавался чай. С большим удовольствием мы выпили по стаканчику горячего чая с пончиками…
– Уличная еда, как в Таиланде! – Удивился Бэнк. – Первый раз вижу здесь такое!
– А здесь не часто такое встречается, между прочим! – Кивнула я в ответ. – Нам с тобой повезло.
Добравшись до парка, мы нашли крытую красным сетчатым ограждением трассу, немного постояли в очереди и взяли двухместную «ватрушку» напрокат. Скатившись два раза, мы, смеясь, начали подниматься для следующего спуска по заснеженным ступенькам вновь. И тут наше внимание привлекло нечто, буквально разрушившее наше веселое настроение. Девочка, на вид лет восьми, в ярко-оранжевом комбинезончике, вылетела из тюбинга прямо на середину трассы и застыла, распластавшись, на снегу. Люди, поднимающиеся по ступеням, – и взрослые, и дети, – начали останавливаться, оглядываясь, натыкаясь друг на друга, сталкиваясь, пытаясь удерживать ремни непослушных «ватрушек», взмахивая руками, переговариваясь между собой.
На неподвижно лежавшего прямо посередине снежной горки ребенка то и дело наезжали тюбинги тех, кто еще скатывался. Даже уже заметив девочку, но по инерции двигаясь вперед, они были не в состоянии затормозить. Раздались повсеместно крики. И кто-то вызвал «скорую», которая довольно быстро прибыла… Бэнк стоял на ледяных ступенях неподвижно, широко раскрыв глаза, буквально застыв на месте. Затем бросил оборудование, схватил меня за плечи и с силой прижал к груди, развернув лицом к себе, удерживая обеими руками. Я уткнулась носом в его холодную, заснеженную куртку, и мне стало совершенно нечем дышать. Я попыталась вырваться из его тесных объятий, но он держал меня крепко, прижимая мою голову все сильнее к своей куртке. «Бэнки, пусти, пусти меня!» – запаниковала, задергалась я. Тогда он, словно очнувшись, ослабил хватку, и я смогла вдохнуть воздуха полной грудью. «Ты задушишь меня!» – прокричала я, обернувшись к месту происшествия вновь. Прибывшая машина скорой помощи увезла пострадавшего ребенка, а парковая охрана, вместе с полицией, огораживали место, где случилась трагедия.
– Не знаете, девочка жива? – Обратилась ко мне молодая женщина в синем комбинезоне.
– Я видела лишь то, как она упала, – ответила я, – не смогла разглядеть, дышит ли она.
Бэнк все еще молчал. Видимо, он был до глубины души потрясен произошедшим. Потому что по дороге домой он также не произнес ни слова. Только очень крепко сжимал мою ладонь. Будто боялся, что я сейчас же убегу от него, как только он меня отпустит. «Бэнки… Все это ужасно, правда?» – Попыталась я начать разговор, взглядывая на него. Но мой спутник просто молча быстро шел, держа меня за руку. И ни одного слова я не смогла из него вытянуть.
Вернувшись домой, мы оба не стали ужинать. Словно сговорившись, мы разошлись по разным комнатам: Бэнк уселся за обеденный стол на кухне, а я – за свой в спальне. Открыв ноутбук, я тут же вызвала к разговору Снежану. А Бэнк, видимо, говорил с Парном. Взволнованный голос Бэнка то усиливался, то затихал. Он стал говорить о происшествии, о своем волнении не со мной… А с земляком, с тайцем, которого хорошо знал… Было ли мне обидно? Ничуть. Я была захвачена так же своими мыслями, своими страхами, которые в этот момент еще более обострились. Я говорила Снежане, которую тоже знала дольше и лучше, чем моего тайского возлюбленного… что это – знак. И что все это ужасно. И что предчувствие беды обрушилось на меня утром, а вечером – случилась беда. И что я не знаю, что с этим делать.