Часть 18 Непримиримый тайский враг утюгов и гладильных досок. Новые совпадения и новые открытия для нас. (2/2)

– Как и нас с тобой. – Снова улыбнулся Бэнк, и я вновь залюбовалась его милым смущением, которое иногда проскальзывало в его взгляде, в выражении его лица очень тонким нюансом, делая его еще более очаровательным в моих глазах. – О, я все время хочу спросить тебя: почему ты тогда от меня убегала, в нашу первую встречу? Разве я не был тебе приятен с самого начала?

– Ты настолько был для меня приятен, Бэнки, что я испугалась этого. Я подумала тогда, что могу в тебя сразу же влюбиться. А ты расскажи мне, почему ты тогда пошел вслед за мной?

– Так ты влюбилась, Брайт! Не так ли? А я пошел тогда за тобой, потому что первое, о чем я подумал, увидев тебя, что это – та девушка, моя будущая жена!

– Ооо, Бэнки!..

Потом мы делали фото Бэнка для его соцсетей. Делали салат из креветок с морковью. И так называемый ”русский винегрет”. Когда наступил уже поздний вечер, часа за два до боя курантов, мы застелили обеденный стол скатертью с новогодними принтами, поставили прямо посередине него наши подарочки: сверкающих ангелов в коронах со стразами, переливающимися в электрическом свете ламп. Не выключая света, я зажгла две свечи, а Бэнк достал бутылку с шампанским:

– Будешь пить шампанское, Брайт? Или лучше ты выпьешь русскую водку?

– О, нет, нет, нет, Бэнки! Ни то, ни другое, я не стану пить. Я не помню, насколько я плохо вела себя в тот наш вечер… Ты расскажешь мне? Хоть мне и неловко будет слышать об этом.

– Тот наш ужин? Хмм… Дай подумать, что тебе рассказать. Ты тогда, прямо как слон, который слишком далеко зашел в воду. Ты… Сначала ты ела. Потом кормила меня, даже если я не хотел, что было не очень приятно. А потом ты много раз спрашивала у меня, вот как сегодня утром: «Ты меня любишь?» Я отвечал, что люблю, но ты снова спрашивала меня. Ты такая забавная, Брайт!

– Бэнки….

– Потом ты просила, чтобы я взял тебя на руки и отнес в кровать. И я отнес тебя, затем снял с тебя одежду…

– А потом? Между нами было это?

– Я не занимаюсь этим с такими пьяными девушками, Брайт. Я просто поцеловал тебя, куда ты попросила.

– Так…. Подробнее, расскажи, пожалуйста, если можешь. Куда именно я просила тебя… меня поцеловать?

– Брайт… у тебя такая неистовая фантазия. Я повторяю: между нами ничего не было. Так что я тебя целовал очень целомудренно и невинно, как сестру. И остановился, когда ты начала плакать.

– Значит, я плакала. Ну, как всегда. А ты? Что делал ты?

– А я просто держал тебя. Просто это все – моя карма. Ты плачешь, а я тебя держу, обнимаю… Просто держу, когда тебе плохо. И я тоже тогда просто обнял тебя и говорил: «Плачь, плачь. Бэби-Брайт, я с тобой» Ты понимаешь?

– А что еще было? Долго я плакала так?

– Нет, не долго. Потом ты заснула, я хорошенько укутал тебя и сам вскоре заснул. Мы спали. И выспались, наконец.

Бэнк помолчал немного, взял вилку, повертел ее между пальцами, положил на стол и после этого пристально посмотрел на меня:

– Послушай, у тебя был ребенок? И ты потеряла ребенка?

Бэнк так долго и пристально смотрел в мои глаза, что я заволновалась еще сильнее, чем до этого. И, наверное, от его взгляда, такого пронзительного, чем от самого неожиданного вопроса. Я все же поняла, что лучше всего будет на него ответить сейчас. И я сказала, почему-то громко, совсем другим тоном, медленно и отчетливо произнося каждое слово, словно захотелось мне пропечатать все эти слова где-то в воздухе в этой кухне, а еще на стенах, на потолке, везде, на каждом сантиметре ее:

– Да, Бэнк. Я потеряла ребенка. Это была девочка. Она умерла, еще не родившись. И я сама чуть не умерла от начавшегося воспаления. Это все, что я могу тебе сказать. И мне кажется, что ты не вполне меня теперь поймешь. Даже совсем не поймешь. Как ты можешь понять? Ведь у тебя такого не было, слава богу.

– Я могу это понять. – Ответил он, тоже слегка повысив голос. – Тебе больно. Все еще больно. Я могу понять, когда кому-нибудь больно.

Мы снова замолчали. И я перевела разговор на другую тему, волнующую меня не менее, чем предыдущая:

– Все же… Мне кажется, что я… Что я и ты… Что я могу потерять тебя тоже.

– Почему ты так думаешь? Я тебе уже сказал: я и ты будем вместе, если ты сама тоже этого хочешь. Ты хочешь, чтобы я снова тебе сказал?

– И все же, я боюсь, Бэнк. Что твои чувства изменятся. Что твоя мама не примет меня. И что ты устанешь бороться за нас.

– Все, что должно случиться, то и произойдет. Я же сказал тебе, много раз сказал, что ты – моя карма. И мне монах сказал, даже не один раз я спрашивал об этом: что мы будем счастливо жить вместе. И я сам тоже чувствую это. Что мне с тобой хорошо. Но ведь твои чувства тоже могут измениться, Пи. Но я не думаю о таком.

– Ну, если сказал монах… – Я на минутку замолчала, подумав о том, что бы делал Бэнк, если бы кто-то там со стороны не предсказал наше хорошее с ним будущее. – Карма…

– Пойдем, потанцуем? – предложил Бэнк спустя время. Он подошел ко мне, отодвинув свой стул, галантно протянул руку. – Ты потанцуешь со мной, дорогая Пи’Брайт?

Я поднялась с места, обняла Бэнка и хотела прижаться к нему. Но он отстранился и сделал несколько движений, которые я угадала. Это была румба. Когда-то давно мы с Андреем учились бальным танцам. Но я так давно не танцевала румбу! Разве могла я вспомнить ее сейчас? И потом… Нужна музыка!

– Нам нужна музыка, Бэнк! Подожди меня здесь!

Я побежала в комнату и нашла в интернете латиноамериканские мотивы. Вернувшись, подала вновь руку моему бесподобному тайскому партнеру и закрыла глаза. Бэнк держал меня за руку, затем отпускал ее. А я старалась вспомнить движения танца. Я хотела вспомнить их телом, попробовать использовать память мышц. И я… то открывала глаза, наслаждаясь грациозными движениями моего партнера, то вновь закрывала их, стараясь не наступать ему на ногу. В конце концов, мы остановились.

Мелодия затихла. Затем зазвучала другая. Посередине кухни, стоя рядом лицом к лицу, мы вновь не говорили друг другу ни слова. И не танцевали. Просто смотрели друг на друга. Без улыбок, сосредоточенно. Бэнк поднес руку к моему лицу и нежно провел своим длинным пальчиком по моему носу, подбородку, затем подушечками пальцев обрисовал линию моих скул… Я тоже подняла руку и дотронулась до его волос. Поправила его челку, вновь опустившуюся на глаза. Я с замиранием сердца смотрела на него. И опять не могла насмотреться. Какой же красивый! «Он такой красивый! Он такой удивительный, застенчивый, в то же время смелый… Он такой… Самый лучший. И он – мой!»