Часть 16 Бэнк пробует себя в качестве шефа. Я собираю знаки и знакомлюсь с Мэ. (1/2)
… Я тряслась в подпрыгивающей на камнях цыганской тележке, с какой-то дикой надеждой прижимая к себе белую курицу, купленную за сто рублей у сердобольных этих людей… Предложивших мне ранее и другую курицу, светло-коричневого цвета, и тоже за сто рублей, которая теперь так же числилась в моем единоличном владении. Но, слетев с моих рук, гуляющую сейчас, неведомо где… в одиночестве, на свободе, пока не поймает и не изжарит ее кто-нибудь… Сердце мое сжималось от жалости.
Пожилая женщина, укутанная во множество разноцветных кофт и шарфов, протягивала мне, вдобавок к курице, еще круглую пластиковую корзинку с десятком сложенных в нее свежих яиц, едва повозка остановилась. Я растерялась. Я не знала, как мне их принять, ведь обе руки мои были заняты. А тем более – как было не растрясти их в этой шаткой повозке, в которой я находилась, бережно прижимая к груди обеими руками, теплую, живую птицу. «Надо будет ее как-то разместить в своей комнате. Сделать для нее загон» – подумала я, все сильнее прижимая к себе ставшую тихой и очень покладистой, новую мою «жиличку»…
… Стряхивая с себя остатки сна, очень яркого, но путаного, непонятного, задаваясь вопросом: «Что бы это могло означать?» – я приподнялась, чтобы взглянуть на часы. На циферблате светилось: 6.30. Следом за этим, мелькнула дата: 30.12. Сколько же часов мы проспали? Получается, целые сутки? Надо же! По счастливому стечению обстоятельств, ни разу не запиликал ничей телефон, и никто не прислал никаких сообщений… Не было даже предновогоднего спама о наивыгоднейшей из распродаж... Я не помнила даже, ходили ли мы в туалет на протяжении всего этого времени. Надо срочно зарезервировать для себя это место, пока не проснулся Бэнк.
Но, оглядевшись, я поняла, что нахожусь в постели одна. В комнате было прохладно из-за приоткрытого окна, и я плотнее закуталась в одеяло. Потоки холодного воздуха уже пронизали комнату, но было так хорошо спрятаться от них под теплым одеялом, свернувшись в комок, отпустив мысли в свободное плавание! Настолько ли привык уже Бэнк к холодным российским температурам, раз открыл окно? В моей комнате не было жарко… Или он открыл его, чтобы поморозить меня, а сам ушел на кухню, чтобы пить горячий чай? Я улыбнулась.
Через приоткрытую дверь пахнуло слегка запахом жареных пирожков… И я поняла, что он действительно там. Бэнк печет пирожки?.. Мне было очень любопытно взглянуть, что же делает он на кухне. Но я решила продлить блаженство полубодрствования-полусна, находясь в теплой кровати, наедине с собой, подышать свежим воздухом, укутавшись в одеяло… Чуть-чуть полежать еще, дотрагиваясь мысленно до превратившихся в полную неразбериху теперь осколков сна про кур, про яйца, про цыган и повозку… Пытаясь интерпретировать это, я подумала о новых возможностях. Ведь я могла купить кур. И яйца. Во сне было ощущение трудного времени. Но я же в нем нашлась!.. Значит, все мои начинания должны увенчаться успехом! Я переживала о поездке в Таиланд, что ни говори… Затем я принялась думать про наш с Бэнки ужин…
Вспомнила, как сначала зажгла свечи, затем налила в две тонкие хрустальные рюмочки водку, которую тщательно выбирала сама в супермаркете. Я хотела купить непременно качественную, и непременно российскую. Решила угостить ею Бэнка. Но он все отказывался, отрицательно качал головой, говорил что-то быстро на тайском про спиртное. Так и не попробовал мой гость русской водки. Я же выпила свою порцию залпом, а затем – и его порцию. Почему я так сделала? Я же не любила спиртного. Так, во всяком случае, я думала о себе. Но почему-то эту водку я с радостью тогда употребила… Потом смеялась над Бэнком, опьяненная мгновенно. С ужасом вспомнила, как съела довольно много холодца на ночь… Как, указывая все время вилкой на острую горчицу, выложенную в розетку, все порывалась накормить его ею, намазав толстым слоем на кусок черного хлеба… Потом ничего не помню. Что было потом? Все, хватит спиртного с меня! Наверное, даже на праздник я откажусь от шампанского.
Пододвинувшись к краю кровати, я увидела внизу, на полу, только свою пару синих тапочек с вышитыми на них снежинками. Тогда мы тоже купили их в маркете. Радовались тому, что они одинаковые: и для меня, и для него. И такие уютные! Скользнув в них ногами, ощутив ступнями ласковый, мягкий мех, я поправила одеяло на кровати, закрыла окно и вышла из спальни. Запах жареной пищи уже слышался отчетливее. Дверь на кухню была закрыта, но, потянув ее на себя, я заглянула внутрь. Бэнк стоял у плиты и переворачивал широкой лопаткой небольшие золотистые лепешки, шкворчавшие на сковороде. Видимо, этот неистовый шеф - повар использовал максимальную мощность плиты: масло из сковороды так и брызгало, усеивая все вокруг мелкими пятнами. А бедные лепешки чуть ли не выпрыгивали из него. Я зажмурилась от такого зрелища.
Потом огляделась снова вокруг, осторожно ступая вперед новеньким своим тапком, пораженная видом, открывшимся передо мной. Плитка пола повсеместно была усеяна частыми масляными пятнами. Как и джинсы моего кулинара, как и его тоненький свитер Армани, с засученными выше локтей рукавами. Увидев, что я пришла, Бэнк повернулся ко мне и сложил ладони вместе, не выпуская из рук своего поварского инструмента:
– Хай, Брайт! Я сделал нам кофе.
Кивнув ему и автоматически ответив на приветствие, а затем присев осторожно на краешек стула, я пыталась оценить масштабы бедствия. Да, вся кухня была в беспорядке: все поверхности, включая столешницу обеденного стола, были в остатках муки, в пятнах кефира. На полу мука тоже виднелась, и еще был какой-то мусор, я сразу не смогла понять, какой. Что-то похожее на оберточную бумагу… А там валяется что? Неужели – яичная скорлупа?..
Бэнк увидел мой взгляд, оторвался от своего занятия, подошел, обнял одной рукой, не выпуская из нее лопатки, которой орудовал в сковородке минуту назад. Я увидела, как с лопатки падает жирная капля… Прямо рядом со мной, так близко от меня, – капля масла… Застыв и пытаясь понять, что сейчас чувствую, не зная, какую реакцию выдать и что сказать, я сидела на месте, чуть дыша. Выражение лица моего было, наверное, красноречивее слов, так как Бэнк широко улыбнулся.
– Вот кофе, Брайт, – весело произнес мой красавчик, потерев тыльной стороной ладони открытый лоб. На лбу теперь тоже виднелся след от муки.
Волосы Бэнка были подняты наверх, удерживаемые моей розовой широкой повязкой. Выглядел он деловым и вполне довольным. Отойдя опять к плите и взмахивая лопаткой, как волшебной палочкой, указывал ею на стеклянный кофейник, красовавшийся посередине круглого обеденного стола. А возле кофейника, прямо возле него… я обнаружила еще и продырявленную поверхность деревянной столешницы... «Боже! Я купила этот стол только в сентябре! Мой любимый икеевский стол!»
– Бэнки… Ты испортил стол… – Пробормотала я по-русски.
– Говори по-английски, Брайт! – Отозвался он голосом, полным задора, продолжая шерудить своей лопаткой в сковороде с лепешками, переворачивая их.
– Что ты делаешь, Бэнк? Это что?
Поднявшись со стула, пытаясь не поскользнуться на масляной плитке, я подошла к нему, заглянула осторожно, через его плечо, в самое жерло жуткого, громкого, сковородно - масляного вулкана, в котором золотистое «что-то» кипело.
– Это – оладьи! – Заявил Бэнк, настроив переводчик в телефоне на звуковой перевод. «Оладьи» – Донеслось оттуда.
– Так… Значит, ты готовишь оладьи… – Сказала я, взяв в свои, его руки, одна из которых намертво вцепилась в лопатку эту злополучную, и повертела их, рассматривая.
Я подумала, что он мог порезаться. Все-таки стол был проткнут ножом… Ран на перепачканных мукой руках Бэнка не обнаружилось никаких, даже ожогов от масла, что удивительно. Я выдохнула, достала с полки стакан, налила в него кофе, снова опустилась на стул. Оглядываясь вокруг, пытаясь найти еще какие-нибудь поврежденные поверхности, затем еще раз спросила:
– Ты сам-то в порядке, Бэнки? Ты нигде не поранился? Я вижу, у тебя здесь что-то не получилось… – Тронула пальцем дырку на столешнице.
– Я никак не мог открыть эту банку, банку с черничным джемом, – произнес Бэнк, сначала взглянув на меня, а затем, отвернувшись к лепешкам, выкладывая их на блюдо и промокая каждую бумажной салфеткой, чтобы собрать с них излишки масла:
– Прости, Брайт. Я перевернул банку, пытался открыть ножом… Ну, приоткрыть… И нож соскользнул.
– Ты точно в порядке? – Переспросила я.
Наверное, я начинала злиться. Но как можно долго злиться на Бэнка? Я видела, как он тихонько кивнул головой, все еще отвернувшись, продолжая что-то делать со своими оладьями. Которые он сделал для нас. Я решила, чего я не буду точно делать сейчас: не буду больше ругаться и делать вид, что мне нравится, или не нравится что-то на кухне. Я буду сидеть сейчас, в этой необычной для меня, новой обстановке и буду прислушиваться к своим ощущениям, тоже еще неизведанным. Я никогда не завтракала в настолько запачканной кухне, за пробитым ножом столом. А еще… Еще я буду сейчас наслаждаться кофе. Тем кофе, который мой Бэнки сварил для меня.
Я пила уже остывший, но чудесный на вкус, черный кофе, посматривая на Бэнка, как он все еще возится со своими оладьями.
Вскоре ко мне присоединился и мой маэстро кулинарии, поставив блюдо на стол, наливая и для себя кофе, улыбаясь мне своей чудесной улыбкой. И попробовав, что для нас приготовил Бэнк, я поняла, что и это тоже вкусно. Только очень необычно: совсем не сладко. Я привыкла к другим оладьям.
– Рецепт из интернета?