Глава 4. Личные и деловые вопросы (1/2)

Всё шло как по маслу. «Ледниковый вальс» оказался в Порт-Ормосе даже раньше, чем рассчитывал его капитан. Кэйа Альберих принял это как самое что ни наесть истинное благословение Богов, не сомневаясь уже в заключённой сделке. Ветры через шорохи раскидистых пальм уверенно шептали ему о доходности предприятия, в котором он участвовал, и о том, что однажды, пожалуй, стоит сказать спасибо Мамочке Доу. Именно из желания отблагодарить госпожу Доу Кэйа, вместо того чтобы сразу заняться делом, бродил по базару в поисках какой-нибудь безделушки, которая пришлась бы той по душе.

Базар в Порт-Ормосе почти ничем не уступал Большому базару в столице. По-другому в самом большом порту Сумеру не могло быть. Огромное количество товаров со всего света стекалось в Порт-Ормос (впрочем, посоревноваться с гаванью Ли Юэ не в силах ни один порт мира). Причин на то было множество, в том числе удачное расположение – далеко не каждый судовладелец поведёт своё судёнышко до самой столицы пусть широкими и глубокими, но извилистыми сумерскими реками (да и какая в том необходимость?), а подобраться к порту, построенному у открытой воды, так ещё и построенному удивительно грамотно, не составляло труда – и, конечно же, лояльность к любым, даже не этичным, грузам, ведь чем дальше от столицы, тем меньше действуют законы. Потому если ни в Ли Юэ, ни в Порт-Ормосе не нашлось интересующего товара – вероятно, его не существует вовсе. Тогда в порыве отчаяния можно рискнуть и поискать в пиратских городишках, ведь там тоже чего только ни водится (в том числе из «несуществующего», однако такие вещицы как правило были подделкой), но стоит понимать, что дело это для честного человека, в сущности, губительно. И последний из способов раздобыть что-то неведомое – обратиться к госпоже Доу. Самый, к слову, надёжный.

Бэй Доу считалась самой влиятельной пираткой в Южных морях далеко не за красивые глаза. Первой причиной тому являлись её вооружённый до зубов флот и сотрудничество с властями Ли Юэ. Поговаривают, Бэй Доу на короткой ноге с самой госпожой Нин Гуан, богатейшей женщиной в Лю Юэ, возглавляющей правящую группировку Цисин. Второй причиной величия было то, что в «торговом деле» – именно так она говорила о контрабанде – Бэй Доу уже давно, а потому может достать всё что угодно. За хорошую плату, разумеется. Услуги её стоили дорого. Оно и не удивительно: человек, ведущий дела с пожалуй что половиной мира, имеющий в своём распоряжении карты, каких ни у кого больше не было, успешный в поиске старинных кладов (ходили слухи, будто она слышит золото, мол, оно само зовёт её) и неукротимый в бою, не станет брать малых денег. Из всего этого рождался вопрос: что такого можно преподнести в дар женщине, у которой есть всё, а если чего и не было, то непременно вскорости будет?

Итак, Кэйа бродил от прилавка к прилавку, с интересом разглядывая товары. Погода стояла жаркая, в воздухе витал солёный запах моря, пыли, поднятой сотнями ног, рыбы, продававшейся в изобилии у причалов, щекочущий нос запах местной еды и специй. Народа было будто бесконечно много. Сумерский акцент обступал со всех сторон, иногда слуха касались ноты фонтейнской речи и сложный диалект пустынь, но в конце концов людские голоса смешивались между собой, становясь похожими на шум волн, а выкрики торговцев, зазывающих покупателей, проносились по рынку словно крики голодных чаек. Продавали всё, что человеку мыслимо и немыслимо. Однако чего-нибудь нужного госпоже Доу всё не находилось. Зато Кэйа приметил старика, продававшего карты, и пообещал себе перерыть на обратном пути прилавок его от и до, а ещё на глаза попались пару торговцев оружием, неплохой табак и несколько ювелирных лавок, находившихся не под открытым небом и не под тканевым навесом рынка, а в зданиях – что само собой заявляет о дороговизне товара.

Спустя, быть может, пару часов, капитан понял, что уже и не пытается искать подарок для госпожи Доу и смотрит всё больше будто сквозь людей и вещи. Пора было отказаться от пустых скитаний и наконец заняться делом. Но какое-то шестое чувство, что-то неосязаемое и незримое потянуло его зайти в палатку к торговцу амулетами и ритуальными штучками. Кэйа был ужасно суеверен и чего только с собой ни носил, но в новых оберегах пока не нуждался. И всё равно зашёл.

Внутри были полукругом расставлены столы, на них стояли полные всяких безделушек ящики, а перед теми в несколько рядов склянки с непонятного происхождения жидкостями. В деревянные опоры, на которые была натянута грязная, местами дырявая ткань палатки, вколочено несколько крупных гвоздей – на них подвешены сухие травы и кости животных: висел чей-то позвоночник, ожерелья из зубов, черепа. Прямо на земле стояли глиняные горшки и кувшины разных форм. А в самом дальнем углу на подушках сидел старик-хозяин, маленький и морщинистый, смуглый, в чалме, с седыми усами и бородой, за которой не видно шеи. Рядом с ним девушка – быть может, внучка или дочь, а может, жена или рабыня – приятной наружности, такая же смуглая, с тугой чёрной косой, с глазами тёмными, как морская бездна. О таких глазах слагают песни, за такими глазами идут на смерть.

Увидев посетителя, старик улыбнулся, во всей красе показывая беззубый рот. Кэйе же не было до этого дела. Он подошёл к столам и присмотрелся повнимательнее к ящикам, стараясь не обращать внимания на запах, который стал различим теперь, – Кэйа не сомневался, что и по-отдельности каждая склянка воняет словно сама смерть, а когда всё смешивалось между собой, возникало желание если не вывернуться наизнанку, то хотя бы чихнуть.

Защитные амулеты из Инадзумы, натланские обереги из кости, сумерские гадальные руны, кольца, металлические и деревянные, с камнями и без, бусы… чего только в ящиках не было. Одна беда – ничего из этого Кэйе не надо: что-то уже имелось, другое не нравилось, в действенности третьего он сомневался. Он хотел уйти, но снова внутреннее чутьё сказало задержаться. Кэйа запустил руку в один из ящиков, сдвигая амулеты в сторону – может под ними найдётся полезная вещь? И такая нашлась. Кэйа достал золотую монетку и поднёс её поближе к лицу. Он невольно схватился за рубаху на груди. Изумление, сильное – поднимающие из глубин души нити паники, окутывающие постепенно и почти невесомо. Руки задрожали. Слабый голос разума просил успокоится, взять над собой контроль. И он в конечном итоге победил. Комкавшие рубаху пальцы разжались, монета положена обратно. Подумаешь, монета – сколько таких ещё по свету!

Но хозяин лавки уже заметил этот невероятной силы интерес и, предвкушая наживу, подскочил к Кэйе.

— Что же так понравилось заморскому господину? — спросил он с сильным сумерским акцентом, вновь обнажив беззубую улыбочку и вытаращив глаза.

— Сколько берёшь за хлам в ящиках?

— Какой же это хлам, что ж ты такое говоришь! Одни полезные вещицы! Аль тебе не приглянулась вот эта штучка? — торговец достал золотую монетку и стал вертеть её в руках, поглядывая на Кэйю исподлобья.

— Так и сколько ты хочешь за неё?

— А сколько ты сам готов за неё отдать?

Кэйа в раздражении цокнул языком. Ему было неохота играть в эту игру. А старик, видимо, испугавшись потерять покупателя, вцепился в рукав, да начал шептать, словно рассказывал самую страшную тайну бытия:

— Монетка эта не простая, древняя очень. И легенда с ней связана о древнем-древнем королевстве. У меня, заморский господин, есть ещё кое-что. Карта есть. Отдам тебе всё за две тысячи.

Кэйа вырвал руку свою из стариковской хватки.

— Две тысячи?! — возмутился он. — Ни одна древность не стоит столько. Ты меня не дури. А уж за эту безделушку сто мора – не больше.

— Постыдился бы ты такие цены называть! Сто мора! Это единственная, быть может, такая вещь на свете. Я ведь тебе ещё и карту предлагаю.

— Ладно, сто пятьдесят.

— Пятьсот пятьдесят. Ключ к древним богатствам отдаю и почти задаром!

— Сказки эти другим оставь. Больше двухсот не дам. Я карты этой ещё в глаза не видел, а ты предлагаешь мне заплатить как за хороший шёлк!

— Да кто ж вас так обманул, продав «хороший шёлк» за такие маленькие деньги. Ох, ладно, ладно, отдам за триста двадцать. Эй ты, блудная твоя душа, неси карту!

Девушка пошарила рукой за поясом платья и достала свёрток. Она подошла поближе и протянула товар Кэйе. Он взял, развернул. На куске плотной кожи была выцарапана карта, а в углу те же символы, что на старинной монете. На подделку было не похоже.

— Беру за триста, — сказал Кэйа, решив, что госпоже Доу такое пригодится, и отогнав старательно мысль о том, что нужны эти вещи ему самому.

Старик согласился. И теперь, когда вопрос о подарке Мамочке Доу был закрыт, Кэйа мог заняться тем, ради чего прибыл в Порт-Ормос. А нужны ему были сумерские дурманящие травы в неприлично большом количестве. Редко кто покупал столько, но Шуберт Лоуренс, вероятно, был уверен, что мондштадтцам эта дрянь понравится. Кэйе, в сущности, было всё равно сколько и чего везти, он надеялся лишь, что делать это придётся ещё не раз.

***</p>

Пока на «Ледниковый вальс» грузили ящики, полные трав, его капитан, запершись в каюте, пристально изучал купленные на базаре карты, поглядывая изредка на самую особенную из них. Он твёрдо уверился, что отдаст монету госпоже Доу, но был не уверен отдаст ли карту. Он не собирался сломя голову бросаться на поиски «древних богатств», но что-то внутри отчаянно просило оставить кожаный свёрток при себе.

Кэйа тяжело вздохнул. Он залез рукою за ворот рубахи и потянул за шнурок, снимая с шеи самое дорогое, что осталось у него с тех дней, когда он был совсем ребёнком. И в самом деле купленная монета точно такая же, как та, что всегда холодит под одеждой его грудь. Солнце с одной стороны, ворон – с другой. Сколько таких ещё на свете? Кэйе хотелось бы верить, что более нет ни одной. Но если говорить совсем уж откровенно, ему хотелось бы, чтоб его монетка на шнурке была такая одна. Да только для второй монеты его желание ничего не значит. И предназначена она теперь госпоже Доу – так, во всяком случае решил тогда Кэйа, не представляя ещё как сильно заблуждается.

***</p>

Уже к концу мая пираты снова бросили якорь у Драконьего хребта. Лоуренс обещание сдержал – капитану Альбериху действительно не пришлось переживать о перевозке товара в город. Шуберт, всерьёз этим озаботившись, нанял человека и подкупил, вероятно, кого-то из городской стражи.

«Ледниковый вальс», избавленный от лишней тяжести, мерно покачивался на волнах, оставшись под присмотром старпома, пока капитан его решал в Мондштадте личные и деловые вопросы. Личные начинались в соборе Барбатоса, и кончиться им предполагалось в каком-нибудь питейном заведении. А деловые – будь Лоуренс трижды проклят – ждали наутро следующего дня, снова до болезненного рано. Неожиданно, впрочем, благодаря сестре Розарии нашлось и такое дело, которое совмещало в себе щепотку личного и кусочек делового.

Кэйа встретил Розарию на соборной площади. Она сидела на постаменте статуи Барбатоса, укрываясь в её исполинской тени от палящего солнца – лето в Мондштадте обещало быть жарким, – и курила. Лицо её было настолько умиротворённым, словно она вслед за горьким дымом поднималась в небеса.

— Быть мне трижды проклятой и четырежды повешенной, ты притащился сюда снова, — вместо приветствия сказала сестра.