Ничтожность положения предрешена (1/1)
Все корни идут из ранее произошедших событиях, как правило, в детстве и в подростковом возрасте.
Синистер страдал чуть ли не с самого рождения от конфликта, на который повлиять напрямую попросту способен не был: конфронтация родителей, которые буквально воевали за него, кому он достанется, из-за него по другим причинам. Ставя даже ультиматумы ”я или она”/”Он или я”, на которые ответа он не давал целенаправленно, стараясь просто верить, что это когда-то произойдёт. Даже несколько раз по вине родителей был отсечён от общества и Социума в принципе, что в корне влияло на формирование его антиобщественных мыслей, особенности мышления.
Как бы не веяли в его мыслях мечты об улучшении положения, его никогда не понимали и не принимали, а точнее зачастую. Не было у Серова интересов. Он просто был и существовал, он был пустым. Очень долго. Не по своей воле. Из интереса позже были лишь симпатии ко всему злому, антагонистичному, негативному, дисгармоничному. Душе нужно успокоение, что выполнять хоть какую-то роль ещё возможно, что будет принято обществом. Если всё готовит его к тому, чтобы он был ”крайним”, почему бы не стать именно им, по своей воле, не просто оправдав, но и превзойдя чужие ожидания? Навесить на себя ярлык, но не карикатурный от общества, а качественно разукрашенный и расписанный от и до?.. Но это лишь задатки и предпосылки, к которым были лишь симпатии, идеализация подобного положения, но не уверенность к их реализации.
В целом, к подобному пути его подталкивало окружение разными путями: кто банальным непринятием в свой круг, а кто унижениями, оскорблениями, даже срывами на нём, как морально, так и порой физически... А дома тот самый укромный уголок лежать мог только в искусственных мирах и вымышленных образов, ведь родительские взаимоотношения у него оставили ту ещё фантомную боль, неприязнь и ненависть, отражающую его отношение и к другим вещам, связанные с этим.
***
Отец у Серова был крайне нестабильным и непостоянным человеком, даже неприятным. У него осталось множество воспоминаний о нём, так или иначе, мало чем симпатичными. Будучи на море с родителями, в том числе и со своим ”папочкой”, Синистер припоминал момент того, как его родитель скрывался за камнями от других, а он стоял лишь рядом, ощущая неприятный холодок ветров по своему телу и наблюдал за мрачностью погоды, находясь у Чёрного моря. Что он делал? Самокрутки. Отец в финансовом бедствии искал в разных местах остатки, как тогда казалось Синистеру, подобия пепла, чтобы в очередной раз почувствовать моральное облегчение от недосигары, которую кропотливо и скрупулёзно собирал, да в итоге и покуривал. Однажды был и случай, когда чуть смерть папы не была буквально замечена его горе сынишкой, из-за чего... Ожидаемая истерика и эмоциональная моральная травма.Отдельный случай касался того, что года эдак в 2-3 Синистера отец увёз в неизвестные края, в частный дом к какой-то старухе лет 50-60, проживающая достаточно беззаботную жизнь, но вынужденная обеспечивать длительные месяцы этого нового маленького жителя, лишённого любой адекватной социализации, не получая внимания ни от возможных сверстников, которых попросту не существовало, ни от этой дамочки зрелых лет, ведь сам Серов не желал с ней контактировать, и она не стремилась.
Очередная половинчатая моральная травма ребёнка, который отрезан был не только от матери, да даже от отца, который просто не приезжал.
Таких моментов он начал вспоминать... Слишком много, пока шёл в раздумьях. И всё же переключить мысли необходимо в иное русло, пока это не превратилось в сплошной суд антиутопии обиженного и озлобленного ребёнка в душе, запертого за семью замками, за тяжёлыми металлическими слоями и решётками.
***
Все те, к кому он мог приблизиться в последующем - лишь приятели, которым раскрыться было невозможно. Не поговорить ”о своём”, не о ”высоком”; диалоги бытовые ”ни о чём” - вот судьбоносная арка. Оттуда Серов брал свои корни шута, ведь весёлых любят все. Оттуда и стремление, и определённый опыт к юмору. Десятилетие, лет до двенадцати, максимум тринадцати он был человеком, который жил принципом самоунижения и самоиронии, ведь таким образом с ним было ”легко” находится, не было тягот ”своенравия”, все тянутся к простым, они не умеют ранить, они просто на это не способны, нерешительны, безвольны.Лишь к определённому моменту Синистер признал в себе ”злую натуру” и возвёл её в принцип. Как же часто он стал конфликтовать с обществом, стал злом: его таковым воспитали они, подталкивали к этому амплуа. Если ранее его антагонизм выражался в отсутствии близости с кем-то, в отсутствии полном хоть чего-то общего, то пустота Серова отныне была заполнена его искусным злонравием, скрывающее всё подавленное и так изначально прекрасное. Лишь через Зло он нашёл путь к раскрытию Добра, доступное далеко не каждому, недоступное, невидимое и незаметное даже ему самому.
***
Так или иначе, его рассуждения по прошлому продолжали копаться в самом себе и в его собственной натуре через его влияние на других и влияние других на него. Почему он стал таким?Ответ был вроде как на поверхности, и всё же, он не до конца понимал, почему даже с принятием его общественностью в добром русле, он не может стать таким, как все? Стабильно быть ”хорошим”, способным быть ”Бастионом Гармонии” для его близких и родных, которых он считал, по крайней мере, таковыми?
На момент появления этих навязчивых букв, собирающиеся последовательно в слова, а после и в идеи, он возненавидел свою натуру, строившаяся слишком долгое время, а оказавшаяся лишь тяжёлым бременем для него и окружающих его. Снова. И снова. И снова... Он словно обречён периодически попадать в состояние меланхолии и псевдо-депрессивности, чтобы в очередной раз беспомощно наблюдать что за своим, что за всеобще чужим беззаботно тлеющим настроем и отношением к происходящему.
Что это на самом деле было? Попытки исправиться или найти себя внутри десяток-другого образов?
Говоря про образы, Серов не менялся в позиции: он считал и продолжает считать, что каждый в общении с людьми ”одевает” тот или иной образ. Просто глубина таковых, их роль, может меняться при взаимодействии с разными людьми по-разному. Да и не каждый осознаёт, какая оболочка у него самая ”сакральная” и личная, недосягаемая для глаз публики.
Да, он был сторонником мировоззрения ”весь мир - театр, а мы в нём лишь актёры!”; так или иначе, по ходу ЕГО жизни такое имело место быть. Люди склонны надевать маски хотя бы потому, что нужно в разных ситуациях как надавить, показывать неестественную жёсткость, либо наоборот, стерпеть чужие выходки, чтобы сохранить нормальные взаимоотношения. У каждого - свои трудно носящиеся маски, образы, роли, которые раскрыть они могут лишь при стечении определённых обстоятельств.
***
Когда речь заходит на что-то романтическое, сентиментальное, у Синистера очень часто мелькают воспоминания, так называемые ”флешбеки”, по поводу отца. Разговор он припоминает именно с матерью по этому поводу. Родительница Серова припоминает своего бывшего мужа, как человека, который был крайне харизматичным, обаятельным, он способен был правильно подбирать необходимые слова, чтобы очаровать как женские сердца, так и восхитить мужские. С его красноречием определённого плана имели дело многие, кто с ним сталкивался.Мать вспоминает случай, как Отец однажды приветствовал бабушек, сидящие на скамейке, рассуждающие свои последние годы о том, о сём, не простым ”Здравствуйте”, а беззаботным ”Приветики, девочки!”. Просто вдумайтесь: старушки лет за 60-70 минимум, получают в свой адрес такое милое приветствие. Их внешность, их старость просто не позволяет получать объективно такие комплименты от других, они не ожидают ничего такого даже в утопической теории. А прекрасное чаще бывает неожиданно, этого хочется, но порой ты даже и не ждёшь, а получаешь такой вот сюрприз, что оставит на тебе ухмылку до ушей, как у ребёнка, хотя бы до конца дня. Если, конечное, вообще не на неделю-другую вперёд.
Слушая этот рассказ, анализируя его, Серов не мог избавиться от противоречивости своего отношения к этому случаю. Он сам знал, он был уверен глубоко внутри, что способен на такое великолепное слащавое красноречие, он способен ”восхищать сердца простого люда”, но кое-что от этого его останавливало. Он знал, что такие комплименты приятны, но не искренни. Синистер всю свою жизнь стремился к прямолинейности и честности, ведь по его убеждениям ”Правду рано или поздно оправдают, как и вульгарную прямолинейность. Люди, слышащие это, если они здравомыслящи, сделают себе отчёт в том, что их воспринимают, как очень адекватных собеседников, способные справиться с таким жёстким словом речи”, он трепетно старался относится к цене своего слова, хотя более чем иронично то, что вся его речь наполнена напыщенными формулировками, претенциозными изречениями, буквально пропитана тем самым ”холодным красноречием” угасшего человека, который как будто выбрал компромиссный вариант между ”Левым” и ”Правым” вариантом взаимодействий с собственными словами. Ни чрезмерная прямота, но и сентиментализм отвергался в его ярких проявлениях. Достиг ли Синистер середины? Отнюдь, это лишь очередное проявление его выросшего нрава артистичного индивида, актёра, драматичного его поведения. Он сам того не понимая способен кого-то как завести, так и разрезать на куски, не желая подобного результата. Он лишь частично умеет управлять своею магией красноречия, он боится её проявить далее, чем за уровень ”Холодного красноречия”, ведь он не знает, как сможет справиться с последствиями чрезмерной своей яркости и пылкости милых реплик, реакции на них, точно так же и не уверен в своей способности всё время прагматично относится к жизни, отрубать от себя любую пустую веру и опираться на логику исключительно.
Его середина - это противоречие двух крайностей, благодаря чему и достигает определённой стабильности, пока не обрёк самого себя на очередной Хаос в округе, чтобы двигаться вперёд, выбирая приемлемый вариант.