Глава 22 (1/2)
Мотоциклетный шлем с непривычки натирал лоб, в высоких военных ботинках ноги ощущались как в колодках, под налокотниками и наколенниками, прикрученными для надёжности армированным скотчем прямо поверх одежды, тело давно нагрелось, июль всё же. Но Салливан предпочёл бы свариться заживо, чем избавиться хоть от одного фрагмента защитной амуниции. Он видел, что бывает с теми, до кого добирались когти мертвяков. Жизнь намного дороже комфорта.
Монстр, в утробе которого Салливан сейчас торчал, ещё два месяца назад был обычным мусоровозом с задней загрузкой. В процессе переделки из него выдрали приёмный бункер и выталкивающую плиту, грубо приварили подобие двери с небольшим окном под крышей, оно же вентиляция, которое закрыли решёткой (ни о каком стекле, естественно, речи не шло). Машина получилась легче, чем была, но ненадолго: вскоре она обзавелась мощной юбкой, защитившей колёса со всех сторон, спереди и сзади повисли внушительные самопальные бамперы, созданные для дробящих ударов. Всё это запросто могло перемалывать инфам кости, раскатывая тела по дороге тонким вонючим слоем.
Окна кабины скрыли арматурные решётки, а на крыше установили гнездо, рассчитанное на тройку стрелков. Изнутри к борту кузова приварили скобы, изображавшие из себя лестницу, а в потолке прорезали люк, в то самое гнездо прямиком. Колёса дополнительно покрылись цепями. Мусоровоз, база которого изначально была создана на серьёзный вес, просел заметно, но далеко не критично.
Когда зачищали город от мертвяков, Салливан работал на подобном монстре, только переделанном из полицейского фургона, тогда в кузове сидела смена стрелкам, врач и лежало дополнительное оружие.
Сейчас внутри из людей находились только Нидермайер и Салливан. Мартинсон и Гловерби, из пожарных, засели на крыше, а в кабине расположились заместитель Брайант и какой-то Стоун, которого Салливан раньше видел (в тесном сообществе выживших Бейкон Хиллз все друг друга видели), но с которым ни разу не общался. К стенам крепились сетки с вещами типа еды-оружия-спальников, на потолке горели нажимные светильники на батарейках – без выпендрёжа посаженная на клей пластмассовая лабудень из магазина ”всё за 99 центов”.
В бывшем мусоровозе Салливан и Нидермайер оказались единственными ”совсем гражданскими”, и он знал почему. Наркота. Грёбаная наркота, за которой он полез вместе с Картером, Нидермайером, Смитом и Бейлом. Чёртов Бейл, его, ублюдка, была идея. Сейчас Салливан сам не понимал, какого рожна сунулся, но тогда ему до смерти хотелось надраться, а выпивку было не достать. Он же никогда не ширялся, никогда, даже в старшей школе! В итоге их засекли, посадили под замок почти на сутки. Нидермайер распсиховался, всё паниковал, что их теперь выпнут из города. Не выпнули, но пасти принялись даже в очереди к ведру биотуалета – от привилегии посещения цивильного нужника их освободили, как и ещё от нескольких, существенно усложнив бытовуху.
Салливан, если честно, в глубине души даже радовался мелким неприятностям, считая, что это их наказание. Лучше пожиже жрать среди людей, чем самому стать жратвой вонючему трупу. Но теперь он понимал: нет. Вот их наказание. Они, все пятеро, оказались в составе второй группы, раскиданные по трём из четырёх машин, отправленных на зачистку толп инфов. Узнав об этом, Салливан проклял свои успехи в тире, которыми так гордился ещё в апреле.
Инфы, инфицированные. Хорошее слово. Никто в Бейкон Хиллз не осмеливался назвать их зомби. Пугалка из ужастиков, в прошлом вызывавшая усмешку, даже в чём-то пошлая, теперь вызывала только страх. Не зови беду по имени, услышит да придёт. Все быстро подхватили непонятно откуда пошедшее ”инфы”. Про себя Салливан называл их мертвяками.
Картер и Смит сейчас ехали в первой машине, двумя километрами дальше по дороге, собирая на хвост основную толпу инфицированных. Салливан и Нидермайер застряли здесь, во второй машине: чёртовы мертвяки бегали с разной скоростью, среди них попадались что спринтеры, что медлительные или даже увечные. Задачей их машины было разобраться с самыми отстающими, желательно радикально.
Они уже участвовали в зачистке города, конечно, участвовали, все участвовали. Салливан в процессе заблевал и свой шлем, и куртку, и борт фургона, но над ним никто не смеялся, сами не лучше. Все блевали, плакали, истерили…
Не было ни одной задачи, на которую бы ставили в одиночку. Рядом с водителем обязательно сидел стрелок, который сбивал умудрившихся зацепиться за кабину мертвяков, а если человек за рулём шёл в разнос – останавливал его. Салливан сам видел, как водитель соседнего монстра со страшно перекошенной рожей втопил газ, наплевал на стрелков на крыше и стал гоняться за каждым мертвяком, и давить, давить, давить тварей! Его успокоил только удар в челюсть, от которого мужик, харкнув кровью, отключился, иначе через несколько секунд машина воткнулась бы в дом. Но этот хоть не попытался выпрыгнуть из кабины и броситься на мертвяков с голыми руками или затормозить и свернуться калачиком, как, по слухам, бывало у других.
Все отблевали, отплакали и отыстерили своё.
О`Рейли, в отличие от большинства, не плакал в первый день зачистки. Салливан тогда, утирая губы, думал со злобой: бесчувственный урод. С каменным лицом раскатывал, отстреливал, отрабатывал выданный маршрут. Весь день, от рассвета до заката, чётко, как робот. Грёбаный терминатор. А на следующее утро, перед самым выходом, вдруг взвёл курок на своём раритетном кольте и засунул ствол себе в рот. О`Рейли успели поймать прежде, чем он нажал на спусковой крючок, и на зачистку он всё же вышел, но уже не в этот день, а потом, когда зачищали здания.
Салливан истово ненавидел бывших военных и подростков, которые посмели привыкнуть первыми.
Тогда пугала каждая машина, каждая дверь, каждый угол, столб, забор. Облако на солнце набежит, сразу кажется, что вон та тень – это инф, который ждёт тут конкретно тебя. Выйдет, раскроет слюнявую пасть, уставится бельмами, захрипит и бросится, вытягивая вперёд руки с отросшими когтями.
Лучшая позиция при обыске – открывать дверь и сразу прятаться за ней, одновременно убираясь с траектории и прикрываясь дверным полотном. Иногда после того, как прятался, раздавался этот треклятый хрип и выстрелы. Чаще – тишина, в которую до боли вслушивались всем отрядом.
Все рано или поздно слетали с катушек, все, потому что это был сущий ад на земле, дурной кошмар. После ужина людям давали выпить какую-то горькую дрянь, типа успокоительного, только ни хрена оно не помогало, всё равно народ с трудом засыпал и орал ночами. Со временем перестали, большинство отупело от усталости. Потом зачистка закончилась и началось строительство, которое приняли с облегчением, даже наживая кровавые мозоли с непривычки, вкалывая, как рабы в каменоломнях. Салливан, работая на бетономешалке, страстно надеялся никогда больше не участвовать в зачистках.
Подставил его Бейл, дрянь, как же он его подставил… Картер тоже хорош: какого хрена согласился, никуда бы без него, твари, не попёрлись.
Первые полчаса пути прошли спокойно, что не удивительно: вокруг Бейкон Хиллз вилось не так много дорог, за два месяца все ближайшие окрестности успели хорошенько почистить.
А потом машину тряхнуло как на ухабе.
Нидермайер вскинулся.
– Ч-что это было?!
– Мусор, – мрачно бросил Салливан, до побелевших костяшек вцепившись в скобу на стене.
Через минуту тряхнуло снова. Ещё через пять дробью прошлось по борту, почти на уровне коленей.
– Мусор, – повторил Салливан, не столько напарнику, сколько самому себе. – Много мусора. На дорогах сейчас завалы мусора…
В кузове было светло от закреплённых на потолке ламп, сквозь вентиляционную решётку виднелся кусок чистого неба, раздражало музыкальное сопровождение.
Сверху раздался выстрел, затем второй, они на секунду перекрыли навязчивую попсу, просачивающуюся сквозь стенки. Певичка, имя которой Салливана никогда не интересовало, выла громко, но заметно тише, чем при зачистке города, чтобы часом не перетянуть на себя мертвяков от головной машины.
Заставив себя отцепить пальцы от скобы, Салливан поддёрнул ворот своей кожаной куртки гламурного розового цвета. Она досталась ему от забывчивой кузины, гостившей в Бейкон Хиллз лет пять назад, ещё при жизни матери. Ублюдки в убежище шутили по поводу цвета, но Салливан знал, что это чисто из зависти: в вещь, способную выдержать клыки и когти мертвяков, каждый зубоскал вцепился бы намертво.
– Это ведь инфы, – заскулил Нидермайер. – Инфы же, да?
– Заткнись.
– Они там, снаружи, верно? Господи, я… Я не хочу опять!
– Заткнись, ты! – взревел Салливан, вскочил, хватая Нидермайера за грудки, но тут, зашипев, ожила приклеенная к стене рация.
– Кабина – грузу, что у вас за шум? Приём.
Салливан отпустил Нидермайера и, продолжая, буравить его злым взглядом, отошёл к рации.
– Груз – кабине. Всё нормально. Приём.
– Ну так не отвлекайте, чёрт бы вас побрал! Отбой.
Нидермайеру потребовалось время и бутылка воды, наполовину вылитая на штаны, чтобы взять себя в руки. Он молчал и, похоже, стыдился своего срыва.
Раз в час рация оживала, каждая из машин второй группы сообщала свои координаты, корректируя расстояние между собой: сильно отдаляться или сближаться было нежелательно.
Их мусоровоз то ускорялся, то, наоборот, сбрасывал ход, иногда выписывал кренделя, и явно не из-за завалов, те разгребала ещё первопроходная разведка. Тряска быстро превратилась в рутину. Выстрелы сверху слышались редко: башенная двойка явно берегла патроны, что и понятно при ограниченном боезапасе. Магазины и склады с оружием группы сборщиков прошерстили в числе первых, но тратились патроны быстро, а добывать новые было сложно.
Ещё через два часа машина затормозила, открылся люк, на голову свалился Гловерби с усталыми морщинками вокруг глаз:
– Парни, смена караула.
Салливан и Нидермайер, переглянувшись, полезли наверх. Неловко стукнулись шлемами о край люка, прицепились карабинами к поручням (не дай бог на ходу вылететь от толчка из гнезда), повертелись, приноравливаясь, взялись за оружие. Ещё не спустившийся Мартинсон проверил все крепления, повторил, что где находится, и отправился к напарнику.
– Кабина – гнезду, готовы? Кабина – грузу, готовы? Приём.
Голос был другим – видимо, водитель тоже сменился.
– Готовы.
– Готовы.
– Поехали, отбой.