Глава 11. Простая просьба (1) (1/2)
Лучше пусть тебя просят, чем благодарят: зависимые полезнее любезных.</p>
***</p>
В глубоком детстве Рон многое не понимает. Откуда у матери на шее фиолетовые пятна. Почему старшая сестра задерживается в школе до ночи и даже уроки уходит делать в школьную библиотеку. Верит матери, что отец «устал», поэтому злится. Что на самом деле, он всех их любит.
Мать горячо, до боли, обнимает Рона только чтобы исступленно просить со слезами — «ты должен быть хорошим мальчиком, пообещай всегда держать слово». Сестра отрывает руки матери от Рона, кричит: «Отстань от него, дура». Уводит на задний двор, брезгливо обьясняет: «Ей этот мудак опять обещал исправиться. Не бери в голову». Обычно, вспышки любви матери особенно ярки в те дни, когда на ее коже появляются новые фиолетовые пятна.
Потом к Рону приходит понимание — после первых драк в столовой за домашний сэндвич, после сломанного носа, обходных маневров по пути из школы домой — чтобы не достаться шайке вечно голодных соседских хулиганов, цепляющихся назойливо, как комары — что те пятна были синяками.
Отец стареет. Мясокомбинат выжимает из него все соки. К пятидесяти он сухой и тонкий, как лист жмыха, вышедший из-под пресса. По вечерам отец «устает». Засыпает на диване в той части дома, которую было решено называть гостиной, храпит, уронив бутылку, и громко ругается по утрам на затекшую шею.
Сестра сбегает буквально на следующий день после совершеннолетия. Выскакивает замуж так стремительно, что Рон едва успевает запомнить брошенное впопыхах имя ее парня, и уезжает, забрав столько вещей, сколько помещается в один чемодан.
Для соседей это — «сказка любви» и союз любящих сердец. В Десятом округе не принято заглядывать в чужие окна. Может, потому что начинка у всех здешних семей — дальнобойщиков, рабочих и трудяг строителей — одна и та же. Мало кому нравится собственное отражение. Но тогда Рон верит, как будто ему снова шесть. Верит сестре, ее рассказам, надеждам на лучшую жизнь, ее счастью и только потом понимает — что это был самый настоящий побег.
Один из законов вселенной — правда часто оказывается куда непригляднее желаемого. Как фото рядом с картиной. Или вроде агитационных листов о том, что полиция — лучшее место для честных людей, а полицейские — золотые ребята, лучшие в десяти округах.
Рон кривится, достает из зубов застрявшую мясную жилу. Бургеры в местном кафе на картинке тоже куда лучше, чем по правде. Только сидит эта правда по темным углам — глубже тараканов. Сразу не рассмотреть.
— Деньги решают многое, — вздыхает Фишборн.
— Наверное, — Рон даже не спорит, не пытается строить из себя принципиального. Если бы у матери были деньги на новый дом, или у сестры, или у него самого: сбережения кроме жалованья — разве кто-то из них терпел бы? — Вы мне денег дать хотите?
— За услугу, — не берется ломаться Фишборн, — хотя, какая ж это услуга…
— Скажете — мой долг?
Вообще-то Рону плевать, и все, чего он хотел: это бургер. А старик точно не торгует бургерами. У него карманы набиты обещаниями. И в забегаловке, переделанной из оцинкованного дорожного фургона, им не место: ни приторным, как облитые блестящей глазурью пончики, посулам, ни самому мистеру Фишборну, похожему на ухоженного Санта-Клауса — с треугольной бородкой, в бежевой пиджачной тройке. На такого так и просится жирное пятно.
— Долг. Не ваш. Но всем нам иногда приходится лезть не в свое дело. Назовите это порывом. Посылом… Если больше нравится.
Официантка ставит перед стариком кофейник и забывает чашку. Как милосердное избавление от необходимости глотать вонючий разбавленный кофе.
— Так что вам нужно?
— Развейте мои сомнения, мистер Янг, — Старик счастлив — это ведь счастье, когда тебя, наконец, понимают. И готов раздавать конфеты. Рон помнит, как отец, когда приходил пьяным, дарил ему конфету — одну. И наставительно требовал: «Поделись с сестрой», — вы близки с Йеном Хайдигером. Скажу сразу. Я не скотина. Я не получаю удовольствия в том, чтобы утопить другого благопорядочного члена нашего общества. И я не хотел бы обращать на эту историю внимание КОКОНа… Но… Мистер Янг, позвольте не выбирать выражений. Молодым людям свойственно увлекаться и забываться. Особенно, людям вроде Йена Хайдигера легко поверить, что им все дозволено. И я слишком уважаю мистера Хайдигера, чтобы тыкать его носом в груду компоста, собранного на его же заднем дворе, образно выражаясь, но творящееся безобразие надо пресечь…
Фишборн говорит хорошо — длинно. Рон почти успевает доесть, поглядывая на запруженную машинами улицу через пыльное окно. Только образы у него странные. Лучший собеседник тот, кто не мешает.
— Может, вы скажете в чем дело, а я перестану зевать?
— По моим сведениям ваш друг, Йен Хайдигер, состоит в неподобающих отношениях с одним из своих гладиаторов. Кличка — Доберман. Вы знали?