Глава 8. Сломанные куклы (3) (2/2)

«Не ест из чужих рук».

— Я всегда на арене. В тренировочном центре, когда нас только выколупали из капсул — у меня был друг. Тоже гладиатор. Мне казалось, на него можно положиться. Он поддерживал. А еще мы часто ходили в связке и неплохо считывали друг друга.

Рон убирает сигареты, награды за хорошее поведение не будет. Потому что Доберман все-таки начинает — выставлять его, Рона, сердобольным наивным дураком.

— И что?

— Ничего, — Доберман улыбается. «Скалится ублюдок», как говорит Йен, — под конец нас выпустили на финальный тест. Главное шоу. Всех гладиаторов сажают в боксы по двое. Заставляют работать в паре, проходить все это блядство с притиркой и сыгранностью. А потом ставят друг против друга. И в тот раз — я проиграл. А моему напарнику велели меня пристрелить. Потому что это важно: по приказу хозяина убить любого. И хоть вы раньше трижды были в одной команде, ты должен слушаться. И должен знать, что дружба ничего не стоит.

— И он?

— Выстрелил. Дезинтегратор заклинило. Такое случается, если разогретый боек выставить с очереди на одиночные. Мне охрененно повезло. Но выстрелил бы любой, кого ни спроси.

Доберман кривится, лезет под майку, щупает, не сползла ли повязка. Мелькают бинты на бледной коже. Швы не кровят, но могут болеть при ходьбе и нагрузке. Рон слышал, как медсестра объясняла, что лучше так, чем дать имплантам одеревенеть.

— Тогда зачем ты Йену?

— Я?

— Для чего-то ж он притащил тебя сюда? У меня нет команды, но даже я понимаю, что гладиаторов, как комнатных собачек, в квартире не держат.

Доберман выставляет перед лицом Рона пятерню с длинными узкими пальцами и начинает их загибать:

— Я дорого стою, я хорошо убиваю, у меня высокий рейтинг, я — «перо», которое ему недостает…

— Сейчас. А раньше?

— Что — раньше?

— Раньше, зачем был нужен?

Доберман наглый и развязный, когда не притворяется послушным. А такое бывает редко.

— Когда мы с Йеном только встретились… — Рон чувствует себя сказочником, — он был под следствием по делу о беспорядках на арене. И все отрицал. Пока не услышал о расстреле восставших. И тогда он потерял ко всему интерес. Все, о чем он меня просил — отвезти его на арену. Я думал… Я не знал зачем, но когда мы прибыли, он буквально ползал на коленях, обыскивая останки, и искал… Богом клянусь, тогда мне казалось — лучшего друга, не меньше. А потом выяснилось, что гладиатора. Тебя. Йен хотел убедиться, что ты не в числе погибших. В обмен он даже обещал во всем признаться. Подтвердить свою причастность к беспорядкам в обмен на очную ставку с тобой. И мне интересно, — Доберман перестает улыбаться, когда Рон сам загибает ему пятый палец, и вместо открытой ладони перед глазами Рона остается плотно сжатый кулак, — неужели ты — последнее «перо» на земле с высоким рейтингом, что Йен так боялся тебя потерять? Есть версия?

— Ага. Идинахеровая.

Доберман зло кривится, хочет убрать руку, но Рон перехватывает его за запястье. Оба сидят, наклонившись над журнальным столиком, держась друг за друга, и выглядит это, наверное, глупо со стороны, но важно в этот миг только одно: Доберман теряется.

— Интересно, — повторяет Рон, — может ли хозяин подружиться с гладиатором? И если да — чем это закончится?

Иногда Доберман задумывается. Особенно когда Йен на него рычит. Смотрит устало, как человек, тщетно пытающийся решить уравнение в надежде на новый исход и в сотый раз получающий один и тот же неутешительный ответ.

— Тем же, чем и любая дружба на арене. Один из нас пристрелит другого.

Замок пищит. Доберман вырывает руку из захвата. На коже остаются красные царапины от ногтей.

Хайдигер заходит в гостиную, раздеваясь на ходу, видит Добермана в своей одежде, и жвалки у него на скулах приходят в движение.

— Та-а-ак…

Иногда Рон готов поклясться, что «Доберман» — это тоже маска, под которой прячется кто-то «другой». Но кто именно — Рон не видит.