Глава 8. Сломанные куклы (3) (1/2)

***</p>

— Жить надоело?

Доберман оттягивает на животе темно-синее фирменное поло кэжуал и придирчиво изучает сверху вниз.

— Мне не идет?

Для гладиатора в Добермане слишком мало почтения и страха перед хозяином.

Рон не знает правильной меры, но сразу чувствует, что игра идет далеко не в одни ворота.

— Тебя Йен прикончит.

— У него еще куча таких. Или заключим пари?

Доберман азартен. Иногда ему трудно тормозить. Иногда он словно не хочет тормозить, как обдолбавшийся методиозолом байкер, для которого вопрос не в том, разобьется ли он, а лишь — на каком повороте.

— Пари, обрадуется ли хозяин тому, что ты зашел в его спальню, влез в его шкаф и взял без спросу его вещи?

— А вдруг? Вдруг бедняга Йен каждый день мечтает вернуться и застать меня в своей спальне. Или ему хватает как вы с ним… — Доберман складывает губы трубочкой, издает пошлое влажное чпоканье и тут же развязно улыбается.

Он любит провоцировать. «Дергать кота за усы».

Рон замечает это с самого начала, с первого дня. Невольно. И не то чтоб сильно хотелось. Просто в голове сигналит нечто профессиональное, въевшееся намертво за много лет службы, отодрать которое получится разве что с кожей, привычка — анализировать по крупицам чужую личность, выстраивать картину из кусков, рисовать портрет по блеклому наброску.

— Йен — мой друг.

Пожалуй, в чем-то Доберман не отличается от наглых хамоватых парней с окраин, шарящихся стаями по Десятому округу, залезающих ночью через чердаки в магазины — вытрясти мелочь из кассы и взламывающих игровые автоматы. Рон каждое утро видел таких, спящими на лавке в спецприемнике в участке и на улицах, когда поздно возвращался домой с дежурства.

С такими нельзя выходить из себя, нельзя поддаваться на подначивание и нельзя говорить как с равными.

Доберман садится в кресло. Нарочито задумывается.

— Дружба с первого взгляда. Я вот не пойму. Нахер вам дружить? У Йена туча адвокатов и всяких дерьмовых поверенных. Зачем ему коп?

— А по-твоему дружат только зачем-то?

Первые дни Добермана не видно. Он почти не встает с кровати. Потом, спустя какое-то время, начинает понемногу выползать. Он бледен, тяжело дышит, но не похож на умирающего. Медсестра ходит делать уколы, меняет повязку, снимает швы с ноги. Доберман все чаще мелькает на кухне, сидит на диване перед плазменной панелью по вечерам, лезет в бар за текилой, за что получает по рукам. Из холодильника исчезает купленный Роном мясной рулет, хотя Йен уверяет, что не трогал, а Доберману вроде и нельзя. В ванной на полу валяются грязные бинты. Рон брезгует поднять — отфутболивает в угол — душ занят, хотя границы были четко обозначены. Доберман как плесень — вылезает из своего угла и расползается по всей квартире.

Доберману зачем-то будто жизненно важно быть на виду.

После шести за окном темнеет стремительно. Шоссе вдоль парка загорается желтой неоновой полосой. Электрический камин потрескивает как настоящий. Часы заходят на седьмой круг — Йен вернется совсем скоро. Увидит разграбленный гардероб — начнется скандал, один из тех, которые Рон про себя успевает окрестить «семейными». Тогда поговорить не получится. «Дельфины» рвутся к победе во втором тайме, но Рон ставит матч на паузу.

— А дружбы без выгоды не бывает?

Доберман пожимает плечами. В его ухмылке — странное болезненное удовольствие.

— А зачем — если нет пользы? Любая связка — это выгода для обоих. Дружбу заканчивает тот, кто теряет выгоду.

— Ты не на арене. У людей все по-другому.

Рон кладет пачку сигарет на журнальный стол. Доберман следит, но не берет.