Глава 7. Все еще люди (1) (1/2)
Жизнь состоит не в том, чтобы найти себя. Жизнь состоит в том, чтобы создать себя.</p>
***</p>
В жилом боксе душно и пахнет потом, как в спортзале, запахом двадцати тел, которые находятся здесь постоянно.
Дэниел каждый полученный на обустройство энжен пустил в дело: застолбил целый этаж, заставил распорядителей перекрасить стены из болотного зеленого в уютный бежевый цвет, установить новые двухъярусные кровати с толстыми мягкими матрасами и вместительные шкафчики на всю заднюю стену для личных вещей. Расстарался даже на телевизионную панель и отдельную, от общей для всего блока, душевую. Но все равно жилые боксы на арене — это всего лишь жилые боксы — с узкими окнами, смахивающими на щели в стене, и плохой, сколько ее не продувай, вентиляцией.
— Значит так, — говорит Хайдигер, — объявление… — и видит: ничего не получится. Лондон мрачнеет на глазах, Факел выглядит так, словно безмолвно просит добить поскорее. В хорошие новости никто не верит. Да и не новости это уже, похоже.
Хайдигер отгоняет мысль о том, как много слухов о нем и Добермане гуляет по боксам после прошлогодних событий. Связал ли их кто-то?
Дэниел за спиной тихо кашляет в кулак, как бы предлагая без слов: «Давайте я?».
— С нового сезона в команде двое новых участников, — Хайдигер старается говорить как можно более холодно и безразлично, — титан и прикрывающее «перо».
— Вот и приехали, — бормочет Лондон.
— Тишина! — рявкает Дэниел так громко и резко, что Хайдигер сам поневоле вздрагивает.
— Дьюк и Доберман.
Воцаряется тишина. Младшие распорядители удивленно переглядываются. Дэниел окончательно становится похож на грозовую тучу. Команда встречает объявление горячим протестующим молчанием.
— Так Доберман вроде сломался с концами, — наконец подает голос Гатлинг, — а Дьюку бы конец этого сезона осилить, — сокомандники отмирают, одобряюще кивают, мол, правда, — значит, это не точно еще?
— Три шага вперед, — требует Дэниел, раньше, чем Хайдигер успевает ответить, —
Я не понял! Что за обсуждения? В карцер захотели? Устрою. По-хорошему не понимаете? Осмелели? Или вас как сук — надо плетью стегать, время от времени, чтоб слушались?
Дэниел Гатлингу по плечо. Это становится еще заметнее, когда тяж, под два метра ростом, покорно шагнув вперед, застывает в позе повиновения, опустив подбородок на грудь и скрестив руки за спиной.
— Простите, сэр, — говорит он, — слово хозяина будет последним, сэр, но если разрешите высказаться, вам следует понимать…
Внезапно, Хайдигеру становится скучно. Шестым чувством он угадывает, о чем пойдет речь, слышит — слово в слово — будто уже прозвучали: «подонок», «сука», «психованный» и ему становится скучно — слушать по второму разу то же самое, вещи, которые и без Гатлинга очевиднее и проще детской азбуки.
— Что Доберман — одиночка, не работает в связках и, к тому же, ублюдок каких поискать? Я знаю. В команду нужно «перо». Через три недели его выписывают, и он прибывает к месту предписания, сюда — на реабилитацию и тренировки. До конца сезона находится на восстановлении и выступать не будет — там уже до весны. А в новом сезоне и на внерейтинговых боях в межсезонье будет выходить в связке с Дьюком. Так что, забота не ваша. Начнет кидаться или психоскан выявит отклонения — пойдет на «успокоение». Будет сучить слишком сильно — думаю, сами разберетесь с ним. Как обычно. По-тихому.
Гатлинг поджимает губы:
— Зря вы так. Доберман «выгорел». У него мозги как тогда съехали, так нормально до конца на место и не встали. Он тоже не виноват.
— Выгорел?
— Давно. Тут такое со всяким случиться может. А вы говорите, ублюдок…
Дэниел переводит взгляд с Гатлинга на Хайдигера — ждет сигнал, как пес ждет свистка хозяина загнать непослушную овцу в загон к остальным. Спорить с хозяином для гладиатора — непозволительная роскошь. «Выгоревших» с нормальными не держат.
— Значит, это, по твоему мнению, мне следует понимать?
— И это тоже… — голос Гатлинга становится сухим, скупым, и говорит он тихо, хотя наверняка держит в голове: любой гладиатор из столпившейся позади команды, если захочет — накинет пару процентов синхронизации и услышит. Но хозяева — всего лишь люди. А людям проще, когда им кажется, что они имеют дело с такими же людьми. В этом Хайдигер с Гатлингом согласен. Даже если это притворство только для вида. — Против Дьюка здесь никто ничего не скажет. С ним проблем не будет. А за Добермана я вам не ручаюсь. Я присмотрю, драк не допущу. Наши первыми к нему не полезут. Но ему здесь никто не рад. В командной цепи он — слабое звено. Ему не верят, он — ненадежное прикрытие. Если что-то случится, если он кого-то подставит… Я могу не успеть вмешаться.
Наверное, про другого гладиатора Гатлинг бы так не сказал. И предупреждать бы не стал. «Вы оставляете его на меня, но я не гарантирую ему безопасность». Старший по команде следит за порядком, дисциплиной, старший — вожак, который сумеет подчинить, встряхнуть, заставит собраться. И точно не опека кому-то одному. Но Гатлинг ведет себя так, будто ему вручают нечто ценное и просят сберечь. Хайдигер снова думает, как много деталей из случившегося разлетелись слухами по арене. И понимает, что не хочет этого знать. Иначе, с чего бы Гатлингу думать, что хозяин ждет от команды к Доберману особого отношения.
— Я Доберману няньку не ищу, — Хайдигера злит говорить это вслух, чертов Гатлинг допек таки. Но уж лучше сразу расставить точки над i, — мне нужно результативное «перо». Сделай так, чтобы Доберман спокойно прибыл, без крови, обжился, а дальше уже все зависит от него.
— Если все зависит от него, тогда без крови точно не обойдемся, — почти удрученно тянет Гатлинг, и даже Дэниел за спиной понимающе хмыкает.
***</p>
Хайдигер ненавидит больницы и в этом находит для себя отличное оправдание, почему к Доберману он приезжает лишь спустя две недели после операции. Белые стены навевают тоску и ощущение клетки. Западни, попав в которую, по своей воле просто так уже выбраться не сможешь.
Главный хирург — доктор Джон Бренер, должно быть, тоже не в восторге, потому что в пику белым коридорам свой кабинет делает настолько ярким, насколько могут передать цвет оранжевые занавески, зеленый ковер и рисунок тропической голубой рыбы в рамке на стене.
Прежде чем Хайдигер успевает открыть рот, Бренер стучит ручкой по столу и, как профессор на лекции, приторно придирчивым голосом спрашивает: