Глава 6. Хорошие дети плачут молча (2) (1/2)
***</p>
Доберман «выгорает» моментально, уже на вторую неделю своего пребывания на арене, всего через пару дней после первого боя.
И хотя Атлас с Джаггером куда общительнее, а Дьюк так и вовсе семь месяцев торчал рядом с самого «рождения», из всех в боксе сюрпризом это не становится только для старшего по команде — вечно хмурого нелюдимого Совы.
Все происходит быстро и без причины. Арена Добермана почему-то не отпускает. Дьюк приходит в себя после первого боя уже через несколько часов. Настроение выравнивается, мысли успокаиваются и дела входят в обыденную колею.
Доберман, даже спустя сутки, все еще на взводе. У него мелко дрожат руки, когда утром он перебирает винтовку. А вечером Дьюк подходит к нему по какой-то ерунде и натыкается на совершенно дикий безумный взгляд. Без предупреждения и без угроз Доберман атакует. Дьюк отшатывается, но получает удар кулаком в голову, спотыкается, летит кувырком через койку. Кровь из носа мгновенно заливает тренировочную куртку. Доберман подбирается, готовый снова броситься, но спасает Сова. Пока остальные вскакивают, пытаются понять, что случилось, он подлетает сзади, сбивает Добермана с ног, валит на пол, и дальше они катятся по боксу, сцепившись, круша все на своем пути.
Доберман дерется насмерть, Сова взвинчивает синхронизацию до семидесяти процентов, как в настоящем бою. Дьюк не успевает следить, что происходит. В какой-то момент Сова отшвыривает Добермана, тот не успевает схватиться, врезается в ячейки для личных вещей, на железной дверце остается вмятина. Подоспевший Атлас набрасывает на шею Доберману петлю из скрученной наспех жгутом простыни, берет в захват, душит, пока Доберман не начинает хрипеть. И вот тогда Сова уже наваливается на него сверху, прижимает к полу всем своим весом и кричит оторопевшему Дьюку:
— Веревку!
За веревкой кидается Слизь. Связанного по рукам и ногам Добермана Атлас хватает за шкирку — униформа жалобно трещит — и волоком тащит в душевую. Затаскивает в кабинку, бросает на пожелтевшую от времени плитку, включает на полную холодную воду и поливает из шланга с ног до головы, как садовник какую-нибудь герань.
Дьюк плетется следом, становится в проходе. Сова здесь же — отплевывается в раковину, поглядывая то в зеркало, то на съёжившегося под ледяной струей Добермана. Лицо у Совы расцвечено быстро проступающими лиловыми пятнами, выбит зуб, рассечена бровь, и кровь стекает по щеке. Доберман выглядит не лучше. Но с тех пор как его связали, он застывает не шевелясь, глядя в одну точку, .
— Нало «пятнашей» вызвать, — тянет Джаггер, — а то нам караулить теперь его по очереди. И один хер пропустим, когда снова слетит с катушек. Пусть лучше уберут его.
— Ага, — соглашается Атлас, направляет шланг Доберману в лицо, тот медленно, словно нехотя, отворачивается от струи воды и закрывает глаза, — слышь, Сова, он если «выгорел» — то всех тут положит.
— Критический порог выгорания — семь, восемь лет, — осторожно замечает Слизь из-за спины Дьюка.
— Ага. Ну, видать, парень решил: нахер тянуть с весельем.
Убедившись, что с Добермана течет так, словно его макнули с головой, Атлас закручивает кран, вешает шланг и вытирает руки:
— Ты турнирную сетку видел? Через четыре дня его выпускают на квалификационный бой. Дадут обвес — он положит без разбора и своих, и чужих. Че делать-то будем?
— Ты, — Сова отбирает полотенце у Атласа, кидает Дьюку, подходит близко и смотрит в упор, — останешься с ним. Остальным убрать бокс и спать. Все.
— Спину ему потри, — гогочет Джаггер.
— Полотенце сверху набрось. Чтоб он не закоченел тут. Веревку не трогай, — Сова оценивающе смотрит через плечо на мокрого насквозь Добермана и снова оборачивается к Дьюку, — ему кажется, он на арене. Развяжешь — он тебе шею сломает. Сиди рядом. Говори с ним. Если не «включится» — придется звать «пятнашей» и сообщать хозяину. Тогда ему крышка.
Атлас громко вздыхает, будто жалуясь, и уходит, Джаггер пожимает плечами и тоже исчезает, признавая, что старшему виднее.
Дьюк обходит Сову, идет к Доберману, набрасывает ему на плечи полотенце на манер одеяла, и садится рядом на пол, поджав ноги.
Доберман полулежит, привалившись к стене, не шевелится, не пытается освободиться от веревок — только дрожит.
Сова велел говорить. Дьюк не знает с чего начать и задает самый глупый вопрос из всех:
— Эй, ну ты чего?
Доберман молчит. Тогда Дьюк начинает рассказывать про свой день. Первое, что приходит в голову, перечисляет, куда он ходил и чем занимался, с кем разговаривал, какой обвес ему одобрила судейская комиссия, какого быть «тяжом» и почему он лучше стал бы пилотом титана.
Ночью за спиной бесшумно возникает Сова. Слушает несколько минут рассказ Дьюка об его тренировках в распределительном центре, потом молча ставит на пол стакан с водой, кладет рядом таблетки успокоительного и так же молча исчезает.
Дьюк осторожно, чтобы не лишиться пальцев, запихивает таблетки Доберману в глотку, заставляет проглотить и продолжает рассказывать. Добермана потряхивает, но дышит он ровнее и глубже, а к утру, когда Дьюк начинает неспеша перечислять свои любимые винтовки, неожиданно, слабым шепотом просит: