Глава 5. Тот, кто стоит за плечом (1) (1/2)

Человек всегда бывает в чем-то немножко виноват.</p>

***</p>

Хайдигер заходит домой и почти сразу спотыкается о чужую обувь. Из комнаты слышатся звуки новостного канала.

Хайдигер сдирает с ног узкие туфли и сразу чувствует себя на миллион процентов свободнее. В одних носках он идет в гостиную, где за высоким — во всю стену — окном, с высоты восемьдесят третьего этажа, как на ладони, зажигается лавовыми огнями панорама ночного города.

— Ты еще здесь?

— Уже здесь. По твоей вине.

Рон, развалившись в кресле, показывает ключ — как пропуск на запретную территорию:

— Знаешь, как это называется? Провокация. Там кофе.

Одинокая чашка сиротливо стоит на обеденном лакированном столе, под сенью острогранной вазы.

Каждый день в вазе свежие цветы. Обычно, круглые бело-розовые шары из мелких, как стрекозиные крылья, лепестков, Хайдигер не знает их названия. А иногда — обычные лилии.

Откуда берутся цветы — Хайдигер не задумывается, они давно превратились в привычный предмет интерьера. Скорее всего — приносит домработница. Уносит грязную одежду в химчистку и меняет цветы в вазах. Что не меняется никогда, какие бы цветы не стояли — запах ароматических смесей, распиханных на полках: «свежесть после дождя» — не слишком приторно и достаточно вьедливо, чтобы заглушить запахи кухни, кофе и прочего. Вкупе с необъятным кожаным диваном перед плазменной панелью получается запах новой машины.

— Тяжелый день?

Хайдигер смотрит на чашку кофе и, не прикасаясь, видит — она горячая. А значит, его ждали. Возможно даже подстерегали.

— Нудный.

Портфель и опостылевший пиджак летят на соседнее кресло. Кажется, он пропах Доберманом. Или просто вонь засела в легких — Хайдигер не уверен. Ароматизаторы справляются плохо. От одного воспоминания начинает подташнивать. Добермана изнутри так легко не вытравить и не заглушить.

— Ты ждал? Угадал или…

— Я ему сказала, — говорит Пэм, — не льсти себе, Йен, никто за тобой не следит.

Хайдигер оборачивается так быстро, что ослабленный галстук не поспевает: мотнувшись следом, как удавка висельника, шлепает по боку. Рон смущенно отворачивается и тут же берет себя в руки.

— Ты меня не ждал и не приглашал, — говорит Пэм, — но так совпало, что у меня тоже ключ. Ты забыл. Я была удивлена, встретив здесь твоего друга. Мне казалось, у тебя нет друзей.

— Ерунда, — Хайдигер пытается соображать быстро, но выходит не очень, — я рад, что ты пришла. Что-то случилось?

— Много чего, — Пэм садится на край дивана. Сегодня она безоружна: без обтягивающих черных платьев, цокающих шпилек, без строгости обворожительного очарования. Но даже в простом белом свитере и просторных брюках Пэм выглядит так, будто ее наряд стоит сто тысяч энженов.

Хайдигер так не умеет. Ему часто кажется, если его вытряхнуть из дорогих костюмов, то его не узнает родной отец. Сочтет разносчиком пиццы, постучись он в родной дом в старых джинсах и майке.

— Выпей кофе, — миролюбиво предлагает Пэм, — мы чуть не поругались, пока решали, кто лучше знает, сколько ложек сахара ты любишь.

Хайдигер подчиняется, пьет кофе, но бодрости не ощущает, напротив, с каждым глотком все больше чувствует себя выжатым, как лимон.

— Что здесь происходит? Вечеринка, на которую меня забыли позвать? Рон, моя… подруга детства, — все-таки подруга детства лучше — обязывает к меньшим подробностям, — Памела, а это Рон…

Пэм морщится:

— Как пошло, Йен. Мы уже познакомились. Нет, я хотела поговорить о нашем общем друге. И попросить тебя одолжить мне Майка ненадолго. Но, когда пришла, застала здесь Рона и даже не знала, возможно, стоило позвонить…

— Нет, нет, — Доберман, сука, сидит во всех и отравляет мысли всем, иначе с чего бы Пэм так многозначительно умолкала на высокой ноте, — это не то… Не то, что ты подумала…

Горячий кофе обжигает рот, Хайдигер проглатывает его второпях, чтобы иметь возможность возразить. Обожженная верхняя часть неба деревенеет.

— Рон мой друг. Он полицейский. Год назад он помог мне, когда… Все завертелось. И ничего такого.

— С ключом от твоей квартиры, — невинно уточняет Пэм.

— Да, я дал ключ ему только сегодня утром, чтобы… Он не ждал меня, если что. Мы посмотрели вчера игру и выпили, и…

Пэм смотрит скептически изогнув бровь, потом говорит:

— Это не мое дело. Уже нет. Не старайся, Йен. Лучше расскажи…

— Я видел его. И пытался обо всем спросить. Но он в таком состоянии, что уже не соображает. Хоть голову отпили — не поймет даже, что происходит, — Хайдигер вспоминает стеклянный взгляд Добермана, неживой голос, когда тот спросил: «Кто ты», — по моему, он даже меня не узнал.

— Мистер Фишборн?

— Доберман. Почему Фишборн? А… — Хайдигер трет лоб, — ты о Фишборне?

— Да. Ты вообще можешь думать не о Добермане? — Пэм злится, — юристы Фишборна связались со мной сегодня. Пытались запугивать, обещали кучу неприятностей, но в итоге… — Пэм разводит руками, — я боюсь они попробуют копать глубже. Поэтому, мне нужен ненадолго Майк. Для консультации.

— Да, мне тоже звонили, — поспешно соглашается Хайдигер, — потом отстали. Может, старик смирился?

— Может быть.

— Френсис Фишборн? — Рон слушает разговор, повернувшись в кресле вполоборота, — а я его помню. Год назад, снимал с него показания. По твоему делу, Йен. Он сказал, с моим лицом надо идти в актеры. Наверно, вроде как похвалил. А потом сидел в коридоре, жаловался лысому, который подавал ему таблетки, как он устал.

Пэм отвлекается на Рона ровно на столько, чтобы бросить раздраженное:

— Похож.

Рон замолкает, почти обиженно. Пэм как кошка — смотрит и слушает только то, что интересно ей самой. Хайдигер знает эту ее повадку с детства. Но она никогда не казалась ему обременительной. Может, потому что он-то всегда был у Пэм в центре внимания. Но теперь не ясно, как объяснить это Рону, чтобы не выставить Пэм чересчур самовлюбленной.

— Значит, я могу одолжить Майка?

— Конечно, если что — обращайся.

Пэм коротко кивает, смерив Рона напоследок еще одним взглядом, разворачивается уходить и бросает через плечо:

— Не провожай.

Хайдигер все равно идет следом.

— Вызвать такси?

— Я на машине.

Пэм смотрится в зеркало лишь убедиться, что за спиной никто не маячит. Но Рон остается в гостиной.

— Йен. Это странно. И твой новый друг мне не нравится. Он… Скользкий. Он не мог толком ответить, что делает у тебя дома. Я уже хотела вызвать полицию, когда он показал значок.

— Я правда сам дал ему ключ, — Хайдигер пытается вспомнить, была ли на то веская причина, — Пэм, Доберман ничего не сказал. И ты ничего не говоришь. Вокруг меня горы несуразного бреда, никто не может ничего объяснить, и меня как будто вот-вот под этим бредом похоронят. Я виноват, знаю, очень…

— Не сказал? Разбирайся с этим сам, Йен, — Пэм выглядит удивленной, а может свет падает под таким углом, — я сама толком ничего не знаю. Если твой друг коп — пусть он покопает немного, ради тебя. Или вы не настолько близки?

— Хватит, пожалуйста.

Надежда, что все кануло в прошлое, что не было этого чудовищного года, ссоры, что все, возможно, когда-нибудь наладится — тает на глазах, потому что Хайдигер видит: Пэм не просто помнит, она помнит обо всем случившимся постоянно.

— Тебе так лучше.