глава седьмая. (2/2)

За всё это время Александра успела нанюхаться нашатыря на год вперёд, выпить какой-то препарат от головной боли и бессчетное количество подумать о том, почему Аня всё ещё в отключке.

Саша сидела возле Аниной койки и слушала врача, смотря в обескровленное личико своей партнёрши.

— Что же, могу сказать, что вы обе легко отделались, — полноватый травматолог лет сорока усадил Сашу на кушетку, закрывая обзор на Аню, посветил в её глаза фонариком. Саша отодвинула его руку, часто заморгала, пытаясь избавиться от разноцветных пятен, неустанно мелькающих в её поле зрения.

— Я в порядке, док, лучше скажите, что с Аней, — нетерпеливо ерзая на неудобном месте, Саша тревожно хрустнула пальцами.

— Это нужные формальности, чтобы убедиться в Ваших словах. У вашей подруги из более серьёзного — перелом кости в районе лодыжки, — врач чуть пожал плечами, — Ну, то есть, не совсем перелом. Трудно объяснить простым языком.

— Я спортсменка, можно не простым. Если что-то не пойму, переспрошу, не переживайте, мне не занимать храбрости, — перебивает Саша, уже готовая к обилию терминов. Доктор, у которого на бейджике значилась фамилия Соколов, нашёл способ уберечь Сашины уши от подобного изнасилования.

— В машине её сильно зажало. Не знаю, как она сидела, но, должно быть, травмированная нога попала между креслом и дверью, которая потом была смята столбом. Это компрессионный перелом, который обычно характерен для позвоночника, но в целом так можно назвать любой перелом, где кость была деформирована или треснула в процессе сжатия.

— А почему она сейчас не в сознании? — снова спрашивает Саша, чувствуя, как что-то очень-очень вязкое обволакивает её горло. Тревога однозначно выходила на новый уровень, когда всё происходящее было настолько неопределённым.

— Ударилась головой. Ничего критического, просто попала под уязвимому месту. В течение пары часов она очнётся, и я думаю, что вам стоит быть рядом, когда это произойдёт, да и медики после аварии вас всё равно не выпустят раньше, чем завтра. Только если под расписку. Но это нюансы, и, думаю, о них вы узнаете позже в случае..

— Когда она встанет? — Саша трезвеет, Анины слова остаются в её памяти нечёткими отпечатками, превращая переживания в расчетливость.

— Обычно такие переломы заживают около четырёх месяцев, но всё индивидуально, и зависит от степени интенсивности процедур по восстановлению, — с лёгкой улыбкой произносит врач, но Александре в его словах вряд ли слышен повод для веселья.

— У нас до следующего этапа около двух месяцев, быстрее не выйдет? Если через четыре месяца она только пойдёт, то к олимпиаде вряд ли восстановит и половину своего прыжкового набора. Какой самый минимальный срок вы можете назвать? — у Александры в голосе не сквозит и капли соболезнования, только привычная отстранённость.

— Так она тоже спортсменка? В любом случае, юная леди, мы врачи, а не волшебники, и никаких других прогнозов я дать не могу. Может, она сможет стоять через две недели, а, может, согнет ногу только через полтора месяца. Меня ждут на консультацию, так что вынужден вас покинуть. Делайте выводы, думайте, решайте. Доброй ночи.

Александра через пару часов пребывания в палате может наверняка сказать, что в длину комната составляет десять шагов, а в ширину семь; что в телевизоре работает только четыре совершенно скучных новостных канала, а остальные восемь только с шумящими помехами, сквозь которые вряд ли разберешь хоть слово — Александра, конечно, пыталась, но ничего не вышло.

Когда с койки послышалось кряхтение, Александра в третий раз пересчитывала бахрому на шторах, перевязанную в узелки — к слову, их каждый раз оказывалось тридцать девять.

Александра сохраняет спокойствие и медленно подходит к Ане, потому что уже тысячу раз ей казалось, что Аня как-то иначе вздохнула или перевернулась на бок.

Предстоящий диалог был отрепетирован до автоматизма за исключением Аниных реплик, но как только Саша увидела Анины растерянные и испуганные глаза, в её голове мгновенно всплыли животрепещущие картинки из сна.

Александра, готовившая наступление и жаждущая искренне только одного — увидеть такую же пустоту в глазах, что была, когда бездыханное тело Ани лежало в жалкой комнатенке на кушетке, не смогла бросить в лицо заготовленную заранее фразу.

«Сообщи в штаб, как поправишься».</p>

Придумать новую Александра не успевает, потому что вопреки всем продуманным шаблонам Аня начинает разговор первой.

— Я живая? — её голос дрожит, и Александра пытается удушить в себе жалость, поднявшуюся из недр её стылой души, — Можно попить? — прокашливаясь, Аня пытается сесть, но всё её тело так болит и совершенно не подчиняется контролю, что ей даже не удаётся поднять руки.

— Живая, — говорит Александра и тянет с тумбочки бутылку, предварительно закусив язык, желающий выдать что-то в роде «Тебе же не отрезали ногу, так встань и возьми», — Ты хорошо помнишь, что произошло? — у Александры в целом только этот вопрос стоял ребром; из-за какого-то поцелуя и каких-то второстепенных чувств, на деле управляющих ей не хуже Этери Георгиевны, Александра не собиралась браться за Анину реабилитацию.

У неё впереди олимпиада, и вряд ли эта жертва времени и сил сможет себя оправдать.

Аня делает глоток и смотрит в Сашины глаза. С грустью выдыхает, потому что обнаружить в них решимость до последнего оставаться рядом не удалось.

Часть воды стекает из уголка Аниных губ, потому что дрожь в руках отказывается униматься.

Ане признавать в зелени глаз страх не хочется, но она постоянно забывает о том, что после первого поцелуя только в её мире наступает разрешение всех насущных проблем и избавление от боли.

Аня чувствует, что Саши нет рядом, и возведённые вокруг Саши стены лишь укрепились с новой силой вместо того, чтобы разрушиться до основания.

— Нет, — Ане легче, когда в глазах Саши читается спокойствие, и поэтому она врёт, сохраняя в памяти то крошечное мгновение искренности, — Помню только, как было больно, — Ане хочется добавить, что сейчас лучше не стало, ведь все её надежды рухнули в одночасье; так же, как и Сашин мир в две тысячи восемнадцатом.

— Все наладится, — Александра говорит это обыденно и словно из-за навязанных обязательств, поэтому поддельности в её словах гораздо больше, чем Ане хотелось бы слышать, — Врач сказал, что ничего страшного нет, и ты через четыре месяца сможешь ходить. Так что успеешь на следующую олимпиаду, — у Ани слова заканчиваются неожиданно и даже физически неприятно. Горло пересыхает, несмотря на то, что Аня не прекращала пить.

— То есть, ты хочешь сказать, что это всё? — Аня усаживается в кровати выше, чуть сжимает одеяло и на её лице на кратчайшую секунду все мышцы отображают ощущение боли. Загипсованная нога ноет, но гораздо хуже болит внутри.

У Ани не осталось никаких сил, она опускает голову и тяжело вздыхает, не рассчитывая на то, что в Александре заговорит Саша.

— А что ты ещё хочешь услышать? У меня важный год, у тебя перелом, и я даже при желании не смогу что-нибудь изменить, — в голосе Александры ни капли сожаления, и в какой-то мере Ане кажется, что с ней говорит абсолютно не знакомый человек, не способный к проявлению базовых эмоций, присущих любому.

— Даже так, — Аня улыбается, и Александре кажется, что так на неё повлиял удар головой, — Что же, тем лучше. Приятно, конечно, было сыграть роль твоей заводной куклы, которую так удобно использовать, — Аня поправляет волосы и разглаживает складки на одеяле, оставляет ладони лежать сверху.

— О чем это ты? — Александра отчего-то чувствует дискомфорт, и Аня, вполне ясно это понимая, не замолкает.

— О том, что меня можно сломать и выбросить, а позже купить новую, — Аня смотрит в окно, отводит от лица пряди и видит на тумбочке рядом с собой телефон с потрескавшимся защитным стеклом, — Уходи, — снова резко и неожиданно, но Александра теперь отчего-то вовсе не хочет уйти.

Аня тянется к телефону, не смотрит в сторону Александры и хочет скорее услышать звук хлопающей двери.

Чтобы перестать держать в себе накопившееся и избавиться от него самым простым, но таким действенным способом — выплакаться.

Чтобы разобраться с мыслями и написать родителям; точнее, чтобы ответить на триллионы гневных входящих с угрозами лишить Аню чего-то важного на длительный срок или до конца жизни засадить под домашний арест.

Чтобы придумать новую перспективу на ближайшие годы и отказаться от своей настоящей жизни — от спорта.

— Ты оглохла или как? Я, кажется, просила, чтобы ты закрыла дверь с другой стороны, — Анечка выпустила когти и почти шипит, превращаясь из домашнего котёнка в опасную хищницу.

— И больше не хочешь ни о чем поговорить? — Александра опирается бёдрами на подоконник, игнорируя всплеск агрессии в свою сторону.

— О чем, Саш? — Аня усмехается, но совершенно беззлобно и больше горько, — О том, что я за час стала прицепом, который тянет тебя ко дну, и вместо того, чтобы попытаться всплыть вдвоем, ты решила пойти по наименьшему пути сопротивления? — Аня переписывается с мамой и говорит о том, что ей очень хочется домой.

Ее настоящий дом сейчас выглядел нелепо, потому что в попытках найти ответ на Анины метафоры, Александра растерянно разводила руками.

И у Александры нет терпения и желания играть в спасательство, даже если жертва такая симпатичная.

Александра выходит из комнаты, пытается вдохнуть полной грудью, но воздух в больнице мутен, и кажется, что дело здесь вовсе не в Ане и её отсутствии.

Аня же не чувствует облегчения; жгучие слезы разъедают её щеки, а боль в теле кажется непреодолимой. Никогда прежде Ане не доводилось чувствовать себя столь ущемленной и уязвимой.

Открывая одеяло, Аня долго рассматривает гипс, и его силуэт от пелены, стоящей в глазах, кажется пламенным и нечетким.

Каждое слово Александры, услужливо всплывающее в памяти, бьет наотмашь, вызывая новые потоки слез.

Этот разговор вымотал Аню, выпотрошил и вывернул наизнанку, оставляя мерзкое ощущение под ребрами.

Голос Саши, охрипший и низковатый, бил по вискам и почему-то вспарывал Аню по швам.

Аня не понимала, как умудрилась сохранять на лице полное безразличие и саркастическую улыбку до того момента, когда за Сашей звучно захлопнулась дверь.

Остановить поток слез уже было невозможно; Аня методично растравливала себя до полного опустошения.

Ковырять болячку всегда приятно – до окровавленных шрамов и пальцев.

Аня честно пытается привести себя в порядок, держать лицо, улыбаться с высоко поднятой головой, но получается, откровенно говоря, плохо.

Что-то горячее нескончаемо капает, стекает на ключицы, и Ане кажется, что останутся борозды, глубокие и выеденные горечью, сошедшей из-под ресниц. Аня резцами давит на кончик языка, закусывает внутреннюю сторону щеки и до дискомфорта сжимает губы, пытаясь остановить слезы.

Александре легче дышать отчего-то не становится — ни за пределами больницы на свежем воздухе, ни в такси, ни в умиротворенной домашней обстановке, которая теперь кажется ей враждебно настроенной.

Пока Аня пишет Лене сообщения с заоблачным количеством слов, Саша не находит себе ни места, ни друга или хотя бы знакомого, с которым не стыдно было бы разделить подобного рода печаль.

Лена убеждает Аню. Лена пишет добрые слова и обещает разобраться; Аня с нетерпением ждёт, когда в её жизни наконец всё станет разложено по полочкам.

Александра знала, что её некому спасти. Более того, Александра собственноручно оттолкнула единственного человека, на такого рода героизм способного.

Анечка со смешинкой, прелестными ямочками на щеках и мягкими-мягкими губами с привкусом манго совершенно точно была нарасхват, даже если хотела утереть сопли о чьё-то плечо.

Александра, неказистая и изломанная, нуждалась в помощи но никогда её не принимала, до последнего пыталась вытянуть себя из болота за шиворот, но в итоге всегда тонула.

Но были у них и общие черты; доверие гороскопам и толкование в соннике сновидений являлись вторым жизненно необходимым моментом после спорта.

Аня всегда зачитывала схожие с реальностью отрывки вслух, а Саша стеснялась совпадений отрицательных характеристик, и потому предпочитала изучать столь сокровенные вещи в одиночестве.

Но Аня редко воспринимала всё слишком близко к сердцу, и поэтому носила чёрное на пятницу тринадцатого, ходила под лестницами и занималась прочей несусветной ерундой.

Из-за Сашиного доверия снам парное катание в какой-то момент становится одиночным.