глава третья. (2/2)
В конце номера Аня должна была сесть на колени, снова раздражая чувствительную кожу через тонкую ткань колготок. Опуская голову, она вновь чувствует, как чужие руки скользят по её плечам, обвивают шею и сдавливают. А чёртова музыка ещё три такта позволяет Александре довольствоваться собственным превосходством.
Наконец, этот ужас кончается.
— Девочки, хорошо. Очень даже. Давайте, сейчас пришлю к вам Глейха, сделаете подкатку, после недолгая ОФП и на сегодня можете быть свободны. Завтра вас ждёт адский день, так что отдохните хорошенько, раньше десяти точно не закончим. И возьмите перекус с собой, у нас в столовой затеяли ремонт, — уведомляет Этери и быстро скрывается с катка, загруженная документацией.
Короткий день закончился быстро, девушки толком не успели даже устать. Немного переведя дух после общей физической подготовки, обе направились в раздевалку. Александре казалась странной молчаливость Ани — обычно она радостно делилась чем-то из своей жизни, и не прекращала даже ловя раздражённые вздохи. Сейчас тупила взгляд в экран телефона и чему-то улыбалась. Александра попыталась заглянуть в переписку, но Аня вовремя это заметила и бросила мобильный в карман.
В раздевалке они стоят сначала спинами друг к другу, но Александра, чуть разворачиваясь вбок, чтобы убрать форму в сумку, замечает на худощавом теле непривлекательного вида синяки. Первая мысль — бьют дома, но осознание приходит быстро.
Это она сама, своими руками сделала, бросая её на лёд под видом неудавшегося хвата. Сама причинила ей не только моральную боль, но и физическую.
Анина кожа в подрагивающем освещении ламп кажется почти прозрачной, а гематомы растекаются под ней густым, почти чернильным синим.
Саша делает пару шагов вперед, пока Александра думает, а нужно ли ей всё это?
Саша тянет ладонь к чужой спине и ведёт пальцами между лопаток, спускаясь к ребру, медленно оглаживает один из ушибов, словно пытается прикосновением узнать его ближе, попробовать на вкус.
Александра хочет сжать кожу под пальцами, ударить ещё раз, чтобы увидеть на миловидном личике болезненную гримасу.
Аня стоит молча и затаивает дыхание, сминает пальцами не убранную кофту и прижимает её к груди, ощущая, как на эту мягкость хочется ответить.
Александра отворачивается к шкафу, что-то достаёт изнутри и снова возвращается к Ане, которая, кажется, перестала дышать.
— Жива? — коротко спрашивает Александра, открывая мазь от синяков, — Будет холодно, потом тепло, и пройдут быстрее. Расслабься, сегодня бить не буду.
— Жива, — с придыханием отвечает Аня, — Хорошо. Я постараюсь, но ничего не обещаю. Ты точно нигде не спрятала нож? — Александра щипает Аню за бок, заставляя ойкнуть, — Поняла, молчу.
Тишина впервые становится приятной.
Аня держалась молодцом, с благодарностью принимая чужую заботу. Именно такое отношение она хотела бы видеть, но уверенность в способности Александры на следующий день сделать вид, что ничего подобного не случилось, не оставляла её полностью умиротворенной.
У Саши от жара юного тела дрожали пальцы, горящие самыми высокими кострами и неприятно покалывающие на кончиках.
Саша склонялась ближе, неуверенно водила руками по податливой плоти, впитывая в себя каждый изгиб. Она ловила себя на желании касаться губами там, где только проводила руками, и плевать она хотела на лекарственную горечь заживляющей мази.
Аня не мешала. Она прикрыла глаза и жадно впитывала рваные прикосновения к своей спине, к плечам. Сашины пальцы скользили вдоль позвоночника, пересчитывали выпирающие косточки, тщательно втирая мазь в повреждённые места.
Закончив со спиной, Саша мягко разворачивает Аню за плечи, окидывает взглядом переднюю часть тела и вновь набирает мазь двумя пальцами. Аня, видя это, ловит себя на крайне неправославных мыслях.
Теплые ладони, немного влажные от крема, мягко касаются живота. Там не было синяков, просто Саше захотелось почувствовать под пальцами этот мышечный рельеф. Мазь остаётся на ребре, чуть ниже чёрного кружева бюстгальтера без вставок. Саша даже смущается от того, насколько хорошо видит очертания чужой груди из-под полупрозрачной ткани. Она вздымается и опускается вовсе не мерно, и это вызывает лёгкую улыбку. Закончив, Александра отводит взгляд, делая шаг назад.
Теперь Аня шагает вперед.
Она тянет свои тонкие руки к чужой талии, отбросив в сторону водолазку, придвигается ближе и смотрит в чужие глаза. Саша не может отвести взгляд, зачарованно следит за изящными движениями.
Аня ползёт ладонями вверх, невесомо задевает грудь, прикрытую бюстгальтером, ловит робкий вздох, сорвавшийся невольно с чужих приоткрытых и так чертовски манящих губ.
Аня шагает ещё ближе, и прижимается своей кожей к чужой; задирает голову и немного приподнимается на носочках, чтобы быть с Сашей на одном уровне.
Глаза в глаза, кожа к коже, и почти губы в губы. Саша перестаёт дышать.
У Ани острые ногти разгуливают по дрожащим плечам, и теперь она наслаждается сменой ролей — Александра вне льда под её чарами становится Сашей.
Сашей, у которой тысячи проблем в голове, звонко хрустящие кости, которые по льду вовек не соберешь.
Сашей с дрожащими коленями и желанием выплакаться в чьё-то плечо, оставить непроработанные травмы и наконец почувствовать себя живой.
Сашей, которую Александре раз за разом душить всё сложнее.
Аня пробирается в её нутро мягкостью взгляда, стальной настойчивостью и полной уверенностью в собственных действиях.
Аня и без её помощи легко становится Анной, чтобы усмирить всех
бушующих внутри Александры демонов. Пока ей удаётся заставлять их преклоняться без особых усилий — видимо, сама та ещё дьяволица под милым обличьем прячущая истинную сущ<s>ч</s>ность.
Медленный наклон чужого лица становится самым страшным мучением — Саше хочется, чтобы неизбежное либо случилось быстрее, либо Аня, <s>к сожалению,</s> передумала действовать и отстранилась, давая ей по-человечески сделать вдох.
Но чужое движение равномерно продолжается, и Александра жмурится, словно ждёт удара. То болезненное выражение лица, что до входа в раздевалку было у Ани, передалось ей, видимо, воздушно-капельным путём.
Гроза ударяет в абсолютно неожиданном направлении: сухие губы, потрескавшиеся от вечной ледовой мерзлоты, мягко мажут кожу щеки, едва затрагивая уголок Сашиных губ.
И то, что было самым большим страхом, становится тайным и совершенно животным, ярым желанием.
— Спасибо тебе, Саша, — говорит Аня, наконец увеличивая расстояние между их лицами, но всё ещё не отходя от Александры.
Теперь Аня сковывает Сашу в кофейно горячие объятия, ладонями продвигаясь по её спине, а голову укладывая на грудь, чтобы слышать, как судорожно пульсирует её сердце.
— Ты... Ты испортила все мои труды, и размазала по моему животу то, что должно было оставаться на твоём, — стараясь не давать порыву нежности, овладевшему ей в совершенной степени, вырваться.
Но руки Александры, до этого сложенные строго по швам, не были согласны с подобными поводами сдерживаться; они решили действовать отдельно от своей хозяйки, и поэтому устроились на хрупкой талии.
Сегодня Александра сдаётся на Ане, уповая лишь на Божью милость и то, что у кого-то из них случится провал в памяти. Она утыкается в чужую макушку, запоминает цветочный запах волос и смешивает его с кокосовым ароматом масла для губ.
Аня сладкая.
И эта Аня, довольно улыбающаяся до судороги, сводящей щеки, стремительно отпечатывает в памяти сегодняшний день, потому что знает наверняка, что он имеет всё шансы больше не повториться.
В закрытой раздевалке, где их в любое мгновение могут поймать в столь интересном положении, близость ощущается особенно ярко, остро и по-настоящему ценно.
Аня хочет, чтобы это никогда не заканчивалось, а Саша хочет вернуть былое самообладание.
я тебя сберегу, обещаю,
даже если придётся убить.
ты, наверно, ещё не знаешь,
что мне смерть, и тебе — не жить.
я тебя сберегу, обещаю,
напою поминальную песнь.
ты моя, и ничья другая,
ты лекарство, а я — болезнь.
я тебя сберегу, обещаю,
украду у ветров и родителей.
может, с жизнью навек распрощаю,
может, просто сотру — чтоб не видели.
я тебя сберегу обещаю,
сохраню в голове образ твой.
без тебя я в унынье впадаю,
мне не нужен никто другой.
</p>