Свадьба (1/2)

Этот месяц был самым сложным для жителей особняка Мориарти. Кто бы мог подумать, что организовать свадьбу так сложно! Один список гостей занял у Альберта больше недели. А когда Уильям вернулся, пришлось этот список проверять и дополнять. В общем, работы у старшего Мориарти было очень много. И возвращению брата с невесткой он радовался больше, чем чему-либо другому в этой жизни. Уильям и Элизабет, встретив исхудавшего Альберта с огромными мешками под глазами, испытали муки совести и на следующее утро занялись своими обязанностями жениха и невесты. Иными словами, отправились подписывать приглашения. Элизабет, всю жизнь много писавшая, никогда бы не подумала, что от подписания больше сотни приглашений может болеть рука. Но оказалось, что это было самой легкой частью подготовки к свадьбе. Ведь дальше было необходимо приобрести платье. И, конечно же, у него должен быть неповторимый дизайн и лучший портной. Потому Элизабет ждал в гостиной знаменитый лондонский портной мистер Брикман. Высокий мужчина с темными длинными волосами и излишне задранным подбородком. Он стал настоящим испытанием для леди Мадельтон. Мало того, что он чуть не задушил ее во время снятия мерок, так еще и мучил ее долгое время различными дизайнами платьев. Хорошо, что на помощь пришли Диана и бывшая мисс Адлер. Последняя даже вспомнила о том, что все-таки женщина, надела парик и отправилась вместе с подругой на встречу с портным. Между прочим, дизайн платья выбирали Диана и Ирен. Мистер Брикман как-то сразу понял, что невеста равнодушна к нарядам, потому каталог подал ее подругам, которые тут же принялись обсуждать, какие фасоны больше подходят леди Мадельтон и что сейчас в моде. Пока шли обсуждения, Элизабет сидела на диванчике и устало вздыхала. Она бы с удовольствием сбежала, да было некуда. Эта гостиная, которую выделили под примерки платья, находилась в самом дальнем крыле поместья, так что ее побег точно бы кто-нибудь заметил, ведь добираться до своей комнаты девушке бы пришлось больше десяти минут. Вот и приходилось сидеть и скучать.

Но лучше бы скука продолжалось. Так нет же! Дальше пошли примерки платьев. Элизабет, наверно, не получала столько синяков за всю свою жизнь, сколько наполучала от простых иголок и булавок. Девушка шипела от боли, и в ответ получала строгий выговор мистера Брикмана, просившего невесту не дергаться. А как тут не дергаться, когда спустя час уже затекают ноги, и ты чуть не падаешь. Но портного такие сложности не волновали. Он был уверен, что невеста должна выдержать все, что угодно, лишь бы на своей свадьбе быть самой красивой девушкой Лондона. Разубеждать его Элизабет не стала, но мысленно пожелала своему мучителю так свою дочь на свадьбу одевать.

От представляемой картины становилось чуть легче, пока на следующий день Элизабет не приходилось снова видеть мистера Брикмана в окружении лент и тканей. Диана и бывшая мисс Адлер только сочувствовали леди Мадельтон. Но сочувствие не мешало им следить за созданием платья и бурно обсуждать его. А когда зашел разговор об украшениях, о который Элизабет даже не подумала, их и вовсе было не остановить.

«Да, эта свадьба точно уменьшит состояние Мориарти раза в два», — устало подумала Элизабет, просматривая каталог вместе с подругами. Она пыталась намекнуть Альберту, что траты слишком большие (тут имелись ввиду даже не финансовые траты, а траты нервов), но старший Мориарти был непреклонен: свадьба должна быть роскошной, чтобы убедить всех в желательности брака и привлечь как можно больше людей. Элизабет приходилось страдать дальше.

Впрочем, страдала не только она. Уильяма тоже мучили со свадебным костюмом. Правда, Мориарти порой сбегал с примерок в университет, о чем говорить Элизабет было запрещено. Ругаться с невестой, даже если она фальшивая, мужчине не хотелось. К тому же, у Мориарти еще были дела. Надо было рассчитать время на выход из разрушающегося здания, найти несущие колонны, выбрать жертв. Еще подготовить свадебный подарок для Элизабет. Иными словами, дел у Уильяма было много.

Он не видел свою невесту больше двух недель и даже начал скучать по дням, проведенным в Брендтоне. Было здорово просто сидеть на полу с Элизабет и говорить ни о чем. Сейчас это казалось таким далеким, хотя и прошло всего две недели. Но эти недели были одними из самых сложных в жизни Уильяма. Думать надо было много, а спать некогда. Потому в одну из примерок Уильям просто уснул стоя. Его спящее состояние обнаружили не сразу. Только когда Мориарти в пятый раз проигнорировал вопрос портного, Уильяма тронули за плечо, и мужчина рухнул на пол. Это было худшим пробуждением Мориарти. Еще и лоб болел. Повезло, что обошлось без шишки.

Альберт мучился со счетами и письмами. Почему-то все высшее общество интересовалось у старшего Мориарти процессом организации свадьбы. Кто-то вежливо поздравлял будущих жениха и невесту и сожалел, что не сможет посетить торжество, кто-то пытался навязчиво намекнуть на приглашение, кто-то советовался с Альбертом по поводу выбора платья (причем тут Альберт, мужчина так и не понял. Он только счета оплачивал, да пригласил портного), а особо наглые люди, имеющие незамужних дочерей, очень настойчиво рекомендовали старшему Мориарти тоже задуматься о женитьбе. Такие письма Альберт сразу сжигал, а имена их отправителей запоминал. Если Уильяму понадобятся еще жертвы, он уже нашел нескольких.

Моран и Фред бегали по всему Лондону, закупаясь по длинным спискам Альберта. Продукты, украшения, одежда (мужчин тоже заставили приобрести для свадьбы приличные костюма), чернила, которые использовались в огромных количествах и многое другое. По вечерам (а покупки занимали почти весь день) Моран, вернувшийся в поместье, отдавал пакеты довольному Джеку и полз к себе в комнату, где открывал бутылку вина и давал себе обещание, что никогда не женится.

И только жизнь Льюиса и Джека не особо изменилась. Они так же занимались поместьем. Только теперь еще в их обязанности входило встречать и провожать портных, а также помогать Фреду и Морану разбирать покупки. Казалось бы, простая работа, но и она занимала время. Потому в свою комнату Льюис возвращался около двух ночи. Лежал немного в кровати в попытке уснуть, а потом со вздохом одевался и спускался на кухню, где сидела Диана. В первый раз младший Мориарти удивился такой компании. Во второй — хмыкнул. А в третий — предложил выпить чаю. Так их ночные посиделки стали уже традицией.

Сегодняшняя ночь не была исключением. Часы показывали ровно половину третьего ночи, а эти двое сидели на кухне и пили чай с оставшимися пирожками, приготовленными Дианой. Девушка специально утром припрятала порцию от вечно голодного Морана, который по утрам вихрем врывался в кухню, забирал все съестное и отправлялся за покупками. Судя по лицу Льюиса, было вкусно. И от этого на душе становилось тепло. Было приятно наблюдать, как этот мужчина ел еду, приготовленную Дианой, и довольно щурился.

— Осталось всего две недели до свадьбы. Как Элизабет реагирует на это? — вопрос застал Диану врасплох. Обычно они молча пили чай, а потом расходились. Но сегодня что-то пошло не по сценарию, и Льюис решил поговорить. Да еще и спросить о госпоже!

— Думаю, никак. Слишком сильно устает. Приходит около часа ночи и сразу же засыпает. А Уильям? — никогда бы Диана не подумала, что будет волноваться за криминального консультанта. Но ее и вправду заботила судьба этого мужчины.

— Так же. Только приходит позднее и встает чуть раньше. Если так продолжится, подсыплю ему в чай снотворное и запру в спальне, чтобы он точно выспался.

— Какая забота, — хихикнула девушка и тут же зажала себе рот рукой. Можно ли смеяться над самым дорогим для Льюиса человеком? Но младший Мориарти развеял ее сомнения, коротко хмыкнув.

— Порой с ним нельзя иначе. Он отдает всего себя делу, что порой плохо сказывается на его состоянии. И слушать ничего не хочет. Наверно тебе это знакомо. Элизабет похожа на Уильяма, — Диана кивнула в ответ. Было странно обсуждать ночью госпожу с мужчиной, которого она покусала при первой встречи. Но все-таки Диане хотелось выговориться.

— Очень похожа. Сколько раз она оставалась без сна, чтобы разобраться со всеми делами. Сколько раз заболевала и неделю валялась с температурой. Госпожа совсем не жалеет себя. На все нотации она лишь кривится и обещает, что это в последний раз. Но я-то знаю, что под одеялом у нее скрещенные пальцы, и уже через пару месяц ситуация повторится. Я даже удивлена, что в вашем поместье еще ничего подобного не приключилось, — со вздохом пожаловалась Диана и поймала сочувствующий взгляд Льюиса. Он прекрасно понимал девушку, так как сам постоянно сталкивался с подобным. И почему их самые близкие люди такие глупые упрямцы?

Диана потянулась за пирожком и внезапно столкнулась с рукой Льюиса, которая выбрала ту же цель, что и девушка. Неловкая пауза, взгляд глаза в глаза и робкое прикосновение, которое никто не спешил разрывать.

— Бери, — первой не выдержала Диана и отдернула руку. Конечно, это был последний ее любимой пирожок с ягодами, но она была готова уступить его в качестве благодарности за защиту. Еще свежо было воспоминание о Томасе, следящим за Дианой, и леди Грейс.

— Ты готовила, тебе и доедать, — благородно отказался мужчина, и Диана сразу поняла, что спорить тут можно до глубокой ночи. А провести на кухне всю ночь в планы девушки не входило. Можно было съесть пирожок самой и не спорить попусту, но Диана не была бы Дианой, если бы так легко уступила. Она, как и всегда, решила поступить по-своему и разломала пирожок на две части, протянув одну усмехнувшемуся Льюису.

— Госпожа всегда говорила, что еда становится вкуснее, если разделить ее, — пояснила свое решение Диана и сделала глоток уже остывшего чая. И сколько они уже тут сидели?

— Почему ты называешь Элизабет госпожой? Вы ведь так близки, и ей явно не по душе такое обращение, — вдруг Льюис задал вопрос, мучившей его уже очень долгое время.

— Привычка? — пожав плечами, отмахнулась Диана. А затем вздохнула и все же соизволила пояснить. — В первое время я звала ее по имени, и это злило и прислугу, и отца госпожи. Тогда мне объяснили правила и показали разницу между ей и мной. Я стала ее звать госпожой даже наедине, чтобы привыкнуть. И вот… привыкла. Для меня госпожа больше, чем просто друг. Роднее, чем сестра. Дороже, чем жизнь. Когда я зову ее так, то будто напоминаю ей о ее собственной важности в моей жизни. И да, я знаю, что ей это не особо нравится. Но это еще одна причина для госпожи стремиться к достижению ее мечты. Ведь я дала слово, что назову ее по имени, когда ее мечта исполнится. И поверь, я с нетерпением жду этого момента.

Диана искренне улыбнулась и прикрыла глаза. Кажется, она представляла себе тот момент, когда обратится к леди Мадельтон по имени, крепко-крепко обнимет ее и первой поздравит. Льюису хотелось бы это увидеть. А еще ему хотелось стоять рядом в тот момент вместе с Уильямом и тоже поздравить девушек. Хотелось извиниться перед Элизабет за свое к ней отношение и сказать Диане спасибо за помощь с готовкой. В последние две недели именно она готовила завтрак, пока Льюис и Джек убирали поместье или работали в саду. Скоро должны были расцвести розы, и Льюису хотелось бы, чтобы Диана это увидела. Мужчина был уверен, что эти цветы должны были ей понравиться. Можно было даже составить из них букет для Элизабет (младший Мориарти был уверен, что возможность подарить букет госпоже больше порадовала бы Диану, чем сам букет, подаренный ей).

В последнее время желание порадовать Диану буквально преследовало Льюиса, не давая ему передышки даже ночью. В голове вечно всплывали воспоминания, где девушка упоминала о своих интересах или желаниях. Большинство из них, конечно же, относилось к Элизабет, и исполнить их Льюис не мог. Но были мелочи, которые Льюис был в состоянии исполнить. Например, купить ее любимые пирожные или найти нужные книги. Потому в список Морана и Фреда стали часто попадать вещи, никак к свадьбе не относящиеся (пирожные до свадьбы явно бы не дожили). Но уставшие мужчины вопросов не задавали, так как сил на них уже не оставалось, а Льюис не собирался посвящать друзей в свои планы. Только Джек что-то заметил и бросал порой лукавые взгляды на своего ученика. Младший Мориарти эти взгляды старательно игнорировал и делал вид, что ничего в его жизни не изменилось. Но, на самом деле, менялось многое. И в первую очередь — отношение Льюиса к Диане.

Если бы кто ему в первую их встречу сказал, что он будет пить ночью чай с Дианой и думать, как ее порадовать, он бы насмешливо фыркнул и посоветовал этому человеку сходить к врачу. Но вот как обернулась жизнь. Сейчас Льюис сидел на кухне, смотрел на замечтавшуюся девушку и думал, что она красивая. Ее красота отличалась от яркой красоты Элизабет. Если леди Мадельтон привлекала к себе взгляды своими рыжими волосами, покоряла голубыми глазами и заставляла всех замолчать своей фигурой, то Диана завораживала взглядом серых глаз, пробуждала желание коснуться каштановых волос и манила улыбкой. Но чтобы это увидеть, надо было долго и пристально наблюдать за Дианой. У Льюиса ушло на это больше трех месяцев, но он смог рассмотреть в этой девушке красоту. И больше всего эта красота расцветала в такие простые бытовые моменты, как совместное чаепитие или поход по магазинам. Диана даже самые простые вещи делала с какой-то изящностью. За ней было приятно наблюдать.

Но всему хорошему приходит конец. Часы показывали четыре часа утра. Пора было ложиться спать, так как дела никто не отменял. Но Льюис все равно хотел задержаться тут еще хотя бы на минуту. Только Диана ему такой роскоши не позволила, взглянув на часы и резко подскочив на месте.

— Я пойду. Спокойной ночи, — и, не слушая ответных пожеланий, Диана выскочила с кухни, оставив Льюиса одного. Мужчине в одиночестве здесь делать было нечего, потому он тоже отправился спать, успев подумать, что стоит для завтрашнего чаепития купить тех булочек с маком, на которые засматривалась Диана.

***</p>

В предсвадебной суете Элизабет совсем потеряла счет времени. Встать, быстро позавтракать, отправиться на очередную примерку платья, выслушать предложения Дианы и Бонда по поводу украшений, мельком пересечься с Альбертом, чтобы обсудить траты, быстро перекусить под строгим надзором Дианы, а затем на пару часов отправиться к себе, чтобы поработать с бумагами (проверить письма из поместья, заняться очередным переводом, разобрать документы и т.д.), чтобы после вернуться на очередное обсуждение нарядов и планов на свадьбу. Снова и снова одно и то же, что порой путаешься в днях.

Вот и в тот злополучный день Элизабет не могла вспомнить, среда сегодня или четверг. Ей надо было сегодня отправить перевод, или это может подождать до завтра?

Пока Элизабет сидела в кровати, пытаясь разобраться в своих мыслях, в комнате появилась Диана. Тоже заспанная (после посиделок с Льюисом уснуть получилось далеко не сразу), девушка поприветствовала свою госпожу и подала ей одежду. Из-за примерок Элизабет могла позволить себе легкие домашние платья без корсета. И, наверно, это была единственная радость в подготовке к свадьбе. Хотя до этого Элизабет спокойно ходила по особняку в штанах и рубашке.

— Осталось совсем немного. Платье почти дошито, приготовления тоже почти завершены, — пыталась успокоить госпожу Диана, помогая той одеться. Элизабет лишь вяло улыбалась, понимая, что до конца мучений еще далеко. Но переубеждать подругу не стала. Вместо этого леди Мадельтон отправилась на кухню, где начиналось привычное расписание дня. Позавтракать и отправиться на очередную примерку — вот планы Элизабет на сегодня. Но они впервые были нарушены чьими-то криками.

— Отпустите! Я здесь, чтобы спасти леди Мадельтон! — этот звонкий голос Элизабет узнала сразу же, как и недовольную ругань. И спустя несколько секунд в столовой появились источники этих звуков: Моран, державший за ворот рубашки нарушителя спокойствия, и вырывающийся из хватки Себастьяна Эдмунд.

— Что случилось? — тихий голос леди Мадельтон мгновенно утихомирил двух спорщиков и даже заставил Морана разжать руки.

— Он не хотел меня пускать, — недовольно буркнул Эдмунд, кивнув в сторону Морана и поправив мятый ворот рубашки. Кажется, парню было неуютно под столькими взглядами. А ведь это еще не все жители особняка собрались.

— Вопрос не отменяется: что случилось, что ты здесь появился? Что-то случилось в поместье? Твоей маме стало плохо? — обеспокоенно спросила Элизабет. Она знала, что без уважительной причины Эдмунд бы никогда не побеспокоил ее в особняке Мориарти.

— Нет. Я просто беспокоился за Вас. Скажите, он заставил Вас выйти за него замуж? Вы же всегда пренебрежительно относились к браку. А тут вдруг заявили о своей помолвке! — Эд говорил так быстро, что окончания слов проглатывались, превращая речь в бессвязный поток причитаний. Но даже так Элизабет смогла понять, о чем он говорил. Как мило, что этот ребенок так беспокоился за нее.

— Все в порядке, Эд. Это было и мое решение тоже. Никто меня не заставлял. Я просто не ожидала такого решительного шага от Уильяма, — Эдмунд не спешил верить леди Мадельтон. Он нахмурился, окинул подозрительным взглядом всех собравшихся в столовой и хотел возразить, но ему не позволили сказать и слова, так как в дверях столовой показался старший Мориарти.

— Элизабет, мистер Брикман очень недоволен твоим опозданием и просил поторопить тебя, — тут Альберт заметил нового человека в особняке и вежливо улыбнулся ему. — А вы?..

— Это Эдмунд. И я хотела бы попросить тебя присмотреть за ним, пока я занята примеркой платья. Эд, побудь с Альбертом. Я потом приду, и мы с тобой все обсудим, — Эд хотел заявить, что он не ребенок, чтобы с ним так обращались, но, заметив усталый вид леди Мадельтон, решил промолчать. Она явно устала, а тут еще он создавал проблем. Потому Эд, как взрослый мужчина, решил взять на себя ответственность и остаться с графом Мориарти, хоть одно его присутствие вызывало в парне раздражение.

— И почему же Вы, молодой человек, решили спасти Элизабет от нас? — вежливо поинтересовался Альберт, когда Элизабет ушла. Остальные присутствующие в столовой люди поспешили последовать примеру леди Мадельтон, и вскоре Эдмунд остался наедине со старшим Мориарти.

— Не верю в эту свадьбу, — Эд гордо вскинул голову, показывая, что ничуть не боялся Мориарти. — Леди Мадельтон не тот человек, который стремится к браку, чтобы так неожиданно заключать помолвку. Но вдруг она переехала сюда, а теперь еще и решила выйти замуж. Слишком подозрительно. Может быть, Вы привыкли получать все, что захотите. У Вас есть статус, деньги, власть. Но у леди Мадельтон тоже кое-что есть — друзья, которые не дадут ее в обиду! — пафосно закончил Эд и в доказательство своих слов даже стукнул кулаком в грудь. Высокий, с взъерошенными волосами, с нескладными для юного мужчины телом (хотя Альберт был уверен, что года через два этот паренек станет объектом женских мечтаний) в великоватой ему одежде смотрелся немного смешно, но вызывал уважение у Мориарти. Обычный человек, готовый отстаивать то, что ему дорого, перед аристократом. Если бы хотя бы половина жителей Великобритании была такой, то Уильяму, возможно, не пришлось бы идти на такие крайние меры.

— Никогда не знаешь, когда нагрянет любовь, — хмыкнул Альберт. — Если ты не заметил, то и Элизабет, и Уильям похожи. К тому же Элизабет столь красива и умна, что в нее сложно не влюбиться. Не считаешь?

На последней фразу Эд как-то странно закашлялся и отвел взгляд, неоднозначно пожав плечами. Он уже пожалел, что пришел сюда. Глупо так. Леди Мадельтон умна, ею бы не смогли так просто помыкать. Значит, она и вправду была согласна на свадьбу. И это было не желание спасти, а банальная ревность. Ведь Эдмунду отчаянно хотелось на место Уильяма Мориарти! Только куда ему было тягаться с ним. Эд не мог предложить леди Элизабет ничего, кроме своей верности, когда Уильям Мориарти дал ей дом, определенную свободу и защиту от других настойчивых кавалеров.

Когда Эдмунд бежал сюда, он был уверен, что сможет помочь леди Мадельтон. Пара слов, и она откажется от брака с Мориарти, поняв, что допустила ошибку, вернется в свою квартиру или же и вовсе отправится в поместье. Откуда только такие глупые мысли? Леди Элизабет достаточно умна, чтобы взвешенно принимать решения, и Эдмунд не в силах эти решения изменить. Парень чувствовал себя дураком.

— Мой брат не обидит Элизабет. Как и все мы, — кажется, мысли Эда отразились у него на лице, так как Альберт усмехнулся и похлопал его по плечу. — А если кто-то ее и посмеет обидеть, она сумеет за себя постоять.

Тут Эду нечего было возразить. Ему тут вообще было больше нечего делать. Парень неловко потоптался на месте, пробурчал извинения и хотел уже уйти, как в столовой появился отчаянно зевающий Уильям.

— Ты пришел просить приглашение на свадьбу? Оно должно было прийти, — кажется, появление Эда ничуть не удивило Уильяма.

— Нет, я…

— И почему ты раньше не пришел? Кажется, ты говорил, что защитишь ее лучше меня, — Альберт на такие едкие заявления только покачал головой. Зачем так издеваться над бедным влюбленным пареньком?

— Я… — Эд сжал челюсть. Ему было нечего сказать в свое оправдание. Хотелось просто сбежать и навсегда забыть об этом дне! И как только после смотреть в глаза леди Элизабет?

— Ты храбрый, но совсем не думаешь головой. Есть множество способов защитить Элизабет. Например, всегда оставаться на ее стороне, — голос Уильяма неожиданно смягчился. Он не хотел расстраивать этого ребенка. Лишь убедиться в его верности Элизабет и напомнить, что в этом мире не всех зависит от него. — Ты хочешь управлять своей аптекой в Брендтоне, так? Для этого надо больше знаний, опыта и денег. Последние два пункта зависят от тебя, а с первым я могу помочь. Альберт, проводишь нашего гостя в библиотеку?

Альберт кивнул с усмешкой и провел смущенного Эдмунда в библиотеку Мориарти. Парень оказался просто покорен ею и отказался покидать ее, пока не дочитает справочник. Пришлось просить Элизабет убедить Эда отдохнуть. Только ее он и послушал. И то не сразу: долго извинялся за свое поведение. Оказалось, что он узнал о свадьбе только сегодня, так как уезжал с мистером Джоном за травами. И сразу же рванул в поместье Мориарти, желая помочь.

— Простите. Я усомнился в вашем решении и подумал, что смогу Вас защитить, — голос Эда дрожал. На какой-то миг Элизабет даже показалось, что он заплачет.

— Мне приятна твоя забота, но больше верь в меня, — девушка рассмеялась и привычным жестом взъерошила волосы Эда, не заметив его обиженно-тоскливый взгляд. Для нее он только ребенок. Хотя если бы она и увидела в нем мужчину, стал бы он ее достоин?

— Обязательно. Я верю в вас и всегда буду на вашей стороне, — дал тихое обещание Эд. И у Элизабет стало на одного поклонника меньше.

***</p>

Впервые за долгое время Элизабет проснулась с улыбкой на губах. Мучения девушки подошли к концу. Сегодня была последняя примерка, после которой девушка была свободна. Как только с нее сняли свадебное платье, она тут же сбежала обратно в комнату, чтобы переодеться. Привычный черный парик, скромное серое платье, чуть больше румян, и в девушке уже сложно узнать Элизабет Мадельтон. Теперь она была самой обычной жительницей Лондона, на которую никто не обращает внимания.

Вот только Уильям, спускающийся с лестницы, на Элизабет внимание обратил и остановил ее одним взглядом, в котором леди Мадельтон с легкостью прочитала его неодобрение.

— Обещаю, это в последний раз, когда я использую этот облик. Просто у меня осталось одно незавершенное дело. Честно слово, я вернусь к девяти вечера, и мы еще раз повторим план! — быстро проговорила Элизабет и тут же пробежала мимо Мориарти к выходу. И все, что оставалось мужчине, — это смотреть беглянке вслед с легкой усмешкой. В этом вся Элизабет: своевольная, непокорная, стремящаяся к своей цели любой ценой. Ее невозможно удержать в оковах, да и Уильяму этого совсем не хотелось. Только иногда на секунду становилось тоскливо, когда девушка в очередной раз убегала.

Но сегодня у Элизабет была серьезная причина для побега. Надо было сдержать свое обещание. Прошел ровно месяц со встречи с братом, и леди Мадельтон отправилась к нему за ответом. Что Генри вспомнил? О чем он думал? К какому решению пришел? Столько вопросов, на которые хотелось узнать ответы.

— Снова вы, мисс? — Элизабет настолько задумалась, что не сразу услышала чей-то голос. Подняв голову, девушка поняла, что с ней говорит извозчик кэба, который Элизабет остановила. И этот парнишка был ей знаком. Именно он месяц назад отвозил ее в больницу к брату.

— Снова я, — с улыбкой согласилась девушка и села в кэб. — Мне туда же, куда и в прошлый раз.

Парнишка улыбнулся и с интересом спросил:

— А заплатите столько же?

— А как же скидка постоянным пассажирам? — насмешливо поинтересовалась Элизабет, и парень рассмеялся. — Я не ожидала, что ты меня запомнишь. Тебе каждый день приходится видеть столько людей…

— Ну, не каждый день мне платят столько, что можно не работать больше недели. Да и вас трудно не запомнить. Есть в вас нечто, что заставляет оглядываться вслед.

Элизабет, наверно, впервые смутилась от чужого комплимента. Так и не найдя слов для ответа, девушка молча уставилась в окно, сжимая в руке кольцо отца, которое везла в подарок брату. Правильно ли она поступала? Этот вопрос все еще тревожил Элизабет, но, как сказал Уильям, не бывает правильных или неправильных чувств. Они просто есть, и с ними надо как-то жить.

«Я сначала послушаю ответ брата, а потом приму окончательное решение», — нашла для себя выход девушка и прикрыла глаза, вскоре задремав.

Разбудил ее тихий стук. Видимо, уже приехали.

— Мисс, прошу, — услышав в кэбе шевеление, паренек позволил себе открыть дверь и подать девушке руку. Элизабет воспользовалась его помощью и показала монеты, который паренек мог бы заработать, если бы подождал девушку. Паренек был понятливым, потому сразу же кивнул и, насвистывая незатейливую мелодию, отправился на прогулку.

В этот раз никаких препятствий на пути Элизабет не было, и спустя три минуты леди Мадельтон уже стояла перед дверью палаты брата. Сделав глубокий вздох, Элизабет постучала три раза и вошла.

Генри, сидящий на полу, тут же подскочил и попытался что-то спрятать под матрас, но, поняв, кто пришел его навестить, облегченно вздохнул и слабо улыбнулся. За этот месяц Генри сильно изменился. Исчезли круги под глазами, кожа приобрела здоровый оттенок, щеки уже были не такими впалыми, а волосы были вымыты и убраны в хвост. Все портила только мешковатая серая одежда, но от нее было нельзя избавиться, так как это вызвало бы слишком много подозрений. Хотя облик Генри теперь и так был подозрительным. Он был слишком здоровым для больного. Но волновало ли это врачей? Они давно поставили на своих пациентах крест и лишь изредка наведывались к ним ради «лечения», больше напоминающего жестокие эксперименты.

— Элизабет, рад, что ты сдержала обещание, — голос мужчины чуть дрожал, а его взгляд был направлен в стену. Присмотревшись, Элизабет смогла разглядеть на ней метки. Генри считал дни до встречи?

— Сомневался во мне? — чуть надменно фыркнула Элизабет и склонила голову, чтобы лучше рассмотреть брата. В комнату плохо проникал свет из единственного небольшого окошка под потолком, потому девушка не сразу заметила светлую щетину мужчины. Удивительно, но ему даже шло.

— Нет. Просто очень ждал, — девушка ожидала что угодно, но точно не такого ответа. Элизабет думала, что брат усмехнется и съехидничает в ответ или же просто промолчит. А он честно признался в собственной слабости и зависимости.

Элизабет взглянула на кровать, где из-под матраса выбивался смятый лист бумаги. Заметив взгляд сестры, Генри вздохнул и вытянул спрятанные листы. Их оказалось около десятка, и на каждом было изображено чье-то лицо. Неровные карандашные штрихи складывались в портреты знакомых Элизабет людей.

Вот портрет мачехи Элизабет. Леди Катрин на портрете привычно хмурила брови и поджимала губы. Ее суровый взгляд на миг даже заставил Элизабет. Девушка не забыла, как эта женщина в детстве издевалась над ней. От воспоминаний об этом даже заболел шрам на спине, о котором Элизабет успела позабыть. Хотелось скомкать рисунок, разорвать его на куски, но леди Мадельтон сдержалась. Как бы она ни ненавидела эту женщину, для Генри она оставалась матерью. А брат и так настрадался из-за Элизабет. Хотя он заслужил это. Но было бы слишком жестоко уничтожить последнее напоминание о рано умершей матери. Наверно, это было единственной схожестью Элизабет и Генри — они оба рано лишились матерей. И Генри свою мать любил. Это было видно по рисунку: несмотря на суровое выражение женского лица (а никакого другого Элизабет и не могла припомнить), в мелких деталях можно было разглядеть восхищение художника. В элегантно свисающей пряди у виска, в мягкой линии губ, в длинных пушистых ресницах, в величественном наклоне головы. Было легко понять, что несмотря на суровый характер женщины, она была любима художником.

Такую же любовь можно было разглядеть и на следующем портрете. Улыбающееся лицо отца Элизабет узнала сразу, несмотря на прошедшие годы. Тонкие губы, стянутые в легкую, будто бы неловкую, улыбку, прямой, излишне крупный для аристократа нос, выразительные глаза со скрытой в них печалью. И, конечно же, взлохмаченные волосы. Как бы отец ни старался, его непослушные волосы всегда торчали во все стороны, придавая мужчине небрежный вид. Щетина же лишь усиливала впечатление. Если бы не дорогая одежда (которой на портрете не было видно), в бароне Мадельтон было невозможно признать аристократа. И на портрете мужчина смотрелся самым обычным человеком. Немного усталым, скромным, неуверенным в себе. Сложно представить, что этот человек управлял поместьем, и его боялись слуги. Элизабет никогда этого страха не понимала. Отец никогда не повышал голос, не умел действовать решительно и не обладал подавляющей аурой. Самый обычный мужчина. Пройдешь мимо такого в толпе и не заметишь. Но все же было что-то в этом портрете, что притягивало взгляд. Может, глаза мужчины, скрывающие целую гамму эмоций. Или же его морщины, пробуждающие в душе какую-то странную тоску. А, возможно, все дело было в том, что человек на портрете — отец Элизабет, которого она убила?

Тряхнув головой, чтобы прогнать ненужные мысли, Элизабет взяла в руки следующий рисунок. Он был словно зеркало, так как девушка смотрела на саму себя. Только на бумаге она была младше лет на пять. Хмурая, отводящая взгляд в сторону, с припухшими губами, будто бы пару минут назад их все искусали. Прядь волос лежала на щеке, а челка немного закрывала правый глаз. Так хотелось прикоснуться и убрать волосы с лица, но тогда девушка бы точно отвернулась и исчезла с листа бумаги. Казалось, что девушке не нравилось на рисунке, и она хотела с него сбежать. Линии лица были неуверенными, будто художник долго сомневался имел ли он право рисовать портреты этой девушки. Взглянув на брата, Элизабет убедилась в своих подозрениях. Генри нервно кусал губу и смотрел в пол, но рисунок вырвать не пытался.

Только сделал прерывистый вздох, когда девушка отложила в сторону свой портрет и взяла в руки следующий рисунок. Хмыкнув, Элизабет с интересом стала рассматривать автопортрет Генри. Так вот каким он себя видел… Так Генри выглядел до смерти отца. Длинные светлые волосы рассыпались по плечам, выгодно подчеркивая заостренные скулы. Выразительные глаза смотрели на мир с легкой насмешкой, но, если присмотреться, можно было заметить в них скрытую тоску. Чуть припухшие, будто бы от поцелуев, губы изгибались в подобие слабой улыбки. Казалось, что мужчина хотел улыбнуться, но никак не решался. Словно от его улыбки мог бы перевернуться целый мир.

Элизабет задумчиво подняла портрет и поднесла его к лицу брата. Генри вздрогнул, но не стал отворачиваться. Только слабо улыбнулся и взъерошил волосы. Да, автопортрет и настоящий Генри отличались друг от друга. Реальный Генри был уставшим, измотанным жизнью, уже с не таким насмешливым взглядом. Теперь в его глазах залегли печаль и задумчивость. Да и голову Генри больше так гордо не задирает. Смерть отца провела черту ДО и ПОСЛЕ, и автопортрет стал напоминанием о прошлой жизни.

Он скучал по тем временам или же просто хотел возродить свои воспоминания? Зачем он нарисовал их семью? Он тосковал по ней? Тогда хотелось бы увидеть и портрет матери Элизабет. Хотя, как Генри мог нарисовать его, если тоже совсем не помнил ее. Когда она умерла, ему было всего пять. Но, если бы он помнил, то нарисовал бы ее? Ради Элизабет?

Девушке хотелось задать этот вопрос, но она боялась получить на него ответ. Генри ведь был не обязан рисовать женщину, которая чуть не разрушила брак его матери. Но Элизабет хотелось бы получить такой подарок. Да, теперь у нее была фотография матери, найденная мистером Сноу, но рисунок — это всегда нечто большее. Более живое и желанное.

— Я долго все вспоминал. А потом заметил, что говорю вслух с отцом и матерью. Вот и решил нарисовать их портреты, чтобы не казаться себе таким сумасшедшим, — смущенно протянул Генри.

— Хорошо вышло. Ты не растерял свои навыков, — протянула Элизабет, рассматривая следующий рисунок. На нем уже была изображена незнакомая девушка. Красивая, с загадочной улыбкой, она бы с легкостью привлекла мужское внимание. Элизабет была уверена, что эту незнакомку всегда провожали восхищенные мужские взгляды. Все-таки Генри был прекрасным художником и умел в рисунке передать и характер своей музы. Не за его ли художественный талант он нравился девушкам?

Элизабет сразу вспомнились случаи, когда Генри подходил к девушкам и предлагал их нарисовать. Даже если девушки смущенно отказывались, он все равно делал на листке набросок и дарил его. И ни одна девушка после этого не осталась равнодушной! Даже Диана не выкинула подаренный рисунок Генри.

Вспомнив о подруге, Элизабет слабо улыбнулась и взяла в руки последний лист. Мимолетно взглянув на рисунок, девушка замерла, несколько раз моргнула, но ведение не исчезло. На бумаге и вправду была изображена Диана! Младше лет на пять, с меньшим количеством веснушек и взглядом в пол, но это была Диана! Она отводила от зрителя взгляд и прятала в уголке губ мечтательную улыбку, от которой веяло теплом и нежностью. Весь образ девушки был пропитан этой невесомой нежностью, словно художник был влюблен в свою натурщицу. Но ведь это было невозможно, правда?

— Я не помнил, чтобы Диана когда-нибудь мне улыбалась, потому пришлось пофантазировать, — заметив интерес Элизабет, Генри поспешил пояснить детали. — Она всегда пряталась за твоей спиной и никогда не смотрела мне в глаза. Я узнал, что у нее серые глаза только от одной из горничных. Скажи, этот портрет хотя бы немного похож на настоящую Диану?

На последнем вопросе голос Генри все-таки дрогнул. Элизабет недоуменно обернулась и поняла, что брат стоял к ней почти вплотную и с какой-то странной тоской смотрел на рисунок.

— Такой она была пять лет назад. Знаешь, много времени прошло с тех пор, и Диана повзрослела. Она стала выше, увереннее в себе, с большим количеством веснушек на лице и заразительной улыбкой, — Элизабет прикрыла глаза, возрождая в памяти образ подруги, потому не заметила, как Генри затаил дыхание, жадно ловя каждое слово девушки.

— Значит, с ней все хорошо, и вы до сих пор вместе, — хрипло произнес Генри и облегченно вздохнул. Он будто бы переживал за ту, которой причинил столько боли.

— С ней все прекрасно, — пожала плечами Элизабет и только сейчас заметила интерес брата. — А тебе какое до нее дело?

Генри замялся, тяжело вздохнул, сел на кровать и, не глядя на Элизабет, тихо произнес:

— Ты, наверно, не поверишь, но мне нравилась Диана. Правда, очень нравилась. Милая, сочетающая в себе нежность и дерзость, она сразу же зацепила мой взгляд. Только она совсем не смотрела в мою сторону, и я…

— Решился насильно привлечь ее внимание, — фыркнула Элизабет, скривившись от воспоминаний. Ладно, хватит обсуждать рисунки. Девушка здесь не для этого. В первую очередь она приехала получить ответ на свой вопрос. — Так что ты вспомнил?

Генри сразу помрачнел и опустил голову. Он ждал этого вопроса и боялся его. Хотелось хоть как-то оттянуть свой ответ, но мужчина понимал, что это было бесполезно. Тишина, повисшая в палате больше похожей на тюремную камеру, давила. Хотелось сказать уже хоть что-то, чтобы разорвать ее, но не получалось издать ни звука. Генри несколько раз открывал рот, силясь ответить, и тут же закрывал его. Нужные слова никак не хотели подбираться, а блеять, словно баран, мужчина не желал. Он и так чувствовал себя отвратительно, чтобы еще и такое унижение стерпеть. Нет, надо собраться с силами, посмотреть Элизабет в глаза и честно ответить. Поднять голову Генри так и не решился. Его руки нервно подрагивали, а голос звучал тихо-тихо.

— Я даже не знаю, что тебе ответить, — Генри сделал глубокий вздох, собираясь с силами, и продолжил. — Я ничего не забывал. Просто думал иначе. То, что оказалось преступлением, для меня было чем-то естественным. Я даже подумать не мог, что делаю нечто плохое…

Элизабет возвышалась над Генри и внимательно слушала его, не перебивая. Только сжимала руки в кулаки в попытке сдержать свои ехидные комментарии и слушала исповедь брата.

— Мне всегда говорили, что ни одна женщина не может устоять перед красивым мужчиной с высоким статусом. Если она отказывается, то просто пытается набить себе цену. Я верил в это. Верил, что для всех неотразим. Мне ведь четыре года никто не отказывал! Первой стала Катрин. Тогда я поцеловал ее без спроса, получил пощечину и разозлился. Взял свое силой. Тогда это казалось правильным. Но сейчас, когда Катрин мне все рассказала… я чувствую себя дураком. Я правда не хотел причинять им боль и… насиловать. Мне просто и в голову не могло прийти, что кто-то мог от меня отказаться.

Каждое слово давалось Генри с огромным трудом, но он не останавливался. Пусть и запинался порой, но продолжал говорить, хотя больше всего на свете ему хотелось отрезать себе язык и навсегда забыть о своем позоре. Но Генри никогда не был трусом, потому продолжал покаянную речь. И, когда слова кончились, наступила пугающая тишина. Мужчина не смел поднять головы, чтобы посмотреть на Элизабет. И спросить тоже ничего не решался. Так и молчал в ожидании вердикта.

Он ожидал криков, обвинений, оскорблений или презрительного молчания. Но чего он точно не ожидал, так это громкого раскатистого хохота. Наверно, так должен смеяться приговоренный к повешиванию, когда его петля рвётся, и он падает на землю. Отчаянье, горечь, страх, облегчение и непонимание. Элизабет выплескивала все эти эмоции пугающим истерическим смехом.

Все это время она ненавидела своего брата. Считала его аморальным жестоким человеком, не ценящим чужую жизнь. Для нее он был равнодушным тираном, чье существование казалось противоестественным. А Генри оказался всего лишь избалованным ребенком, которому забыли объяснить, что хорошо, а что плохо.

Мысль, что все это тщательно спланированный спектакль даже не пришла Элизабет в голову. Пусть ее брат и не блистал умом, но такую глупость даже он бы не придумал. Порой самые абсурдные мысли — и есть правда. И это был тот случай. В этом Элизабет не сомневалась. Вот только принять тот факт, что все издевательства над девушками совершил взрослый ребенок… это было выше сил девушки. Одно дело знать, что в твоих бедах виноват жестокий человек. Такого можно убить и не пожалеть об этом. Но что делать с ребенком, который не осознает своих зверств? Генри был именно таким ребенком, и Элизабет не знала, что с ним делать. Кричать на него? Ударить? Молча уйти и навсегда забыть о его существовании? Ни один из вариантов не казался девушке правильным. Логика и рассудок сложили свои полномочия и толкнули Элизабет во власть эмоций.

Впервые за столько лет леди Мадельтон позволила чувствам управлять собой. Она громко хохотала, запрокинув голову, и била кулаком по стене в жалкой попытке успокоиться. От смеха саднило горло и болела грудь, но девушка никак не могла остановиться. Истерический хохот снова и снова вырывался из горла, а по щекам стекали слезы.

— Ты… из-за этого… уничтожил столько… женских судеб, — первые связные слова долетели до Генри сквозь хохот. Он до крови закусил губу и едва заметно кивнул. Лучше бы Элизабет ударила его, чем так смеялась. Мужчина уже начинал бояться, что его сестра сошла с ума, и теперь она тоже станет жительницей этих стен. Надо было ее успокоить. Но как?

Помощь мужчины не потребовалась. Элизабет сама умолкла, отсмеявшись, и теперь равнодушно смотрел в пол, на котором были разбросаны рисунки брата. С одного из них на Элизабет смотрела юная Диана. И, наверно, именно ее образ заставил леди Мадельтон окончательно успокоиться.

Элизабет усмехнулась и обессилено сползла по стенке на пол. Генри дернулся помочь ей подняться, но тут же остановил себя. Он не был уверен, что имел право прикасаться к Элизабет и что-то ей говорить. Потому мужчина остался сидеть на кровати, нервно сжимая руки в кулаки. Элизабет же не спешила что-либо говорить. Она сделала глубокий вдох и устало прикрыла глаза. В горле все еще саднило, а грудь сдавливало от нехватки воздуха. Да и руки все еще тряслись.

В наступившей тишине было слышно тяжелое дыхание Элизабет и шелест сминаемых Генри рисунков. Изредка из коридора доносились чьи-то шаги, а за стеной в соседней камере слышалось чужое ворчание. Это ворчание напомнило Генри о недавних размышлениях.

— Знаешь, когда я здесь очнулся, то никак не мог понять, что здесь делаю. Почему это произошло именно со мной? Разве мог я оказаться в такой ситуации? Я был уверен, что все это дурной сон. Только он никак не хотел заканчиваться. И тогда мне пришлось признать, что все это реальность. Тогда я впервые задумался, что я обычный человек. Я тоже могу заболеть или даже умереть. Могу оказаться запертым в клетке, из которой никак не выбраться. Мне всю жизнь внушали, что я аристократ с благородной кровью, а значит, особенный с рождения. Другие люди — лишь пустышки по сравнению со мной. Но здесь я впервые усомнился в этом, — Генри усмехнулся и с горечью постучал по стене. — За этой стеной лежит мужчина. Он часто смеется и говорит с пустотой. Выглядит хуже любой прислуги нашего поместья. Но к нему три раза в неделю приходят жена и старшая дочь. Они подолгу разговаривают с ним и даже приносят конфеты. Он, самый жалкий человек, которого мне приходилось встречать, имел больше, чем я, рожденный с благородной кровью. Его любят и всеми силами верят в его выздоровление. Меня же никто не навещал и даже едва ли вспоминал обо мне. Почему так? Почему обычный человек счастливее меня? И тогда я с горечью понял: я ничем не лучше него. Мое происхождение не делает меня совершенным человеком. Не обещает безграничное счастье и любящую семью. Я ничем от него не отличаюсь. Даже не так: я несчастнее его…

Генри неожиданно опустился на пол рядом с Элизабет, стараясь не прикасаться к ней, и тяжело вздохнул. Сложно признавать свои ошибки. Особенно сложно признавать, что ошибкой была твоя жизнь, убеждения и решения. Сложно и страшно разглядеть в себе чудовище, которое ненавидят. Генри боялся ненависти единственного близкого ему человека. Он не мог найти в себе смелости посмотреть на Элизабет, но сумел хотя бы обратиться к ней.

— Прости… я знаю, что мои извинения ничего не исправят, но прости меня. Мне правда жаль. Если бы я мог, то на коленях просил прощения перед Дианой и всеми остальными девушками, — Элизабет чувствовала, что Генри не врал. Это было легко понять по его дрожащим плечам, надломленному голосу и рукам, отчаянно тянущимися к юбке Элизабет. Такой детский жест, выражение привязанности и желание защиты. Именно так делала Диана, когда нуждалась в заботе своей госпожи. И сейчас эту заботу желал получить Генри, но не смел признаться в этом, считая, что не имеет на это права. Он вверил свою судьбу в руки Элизабет, и теперь только ей предстояло решить: помочь Генри или же оставить его тонуть в своих грехах.

— Мог бы для начала встать на колени перед Катрин, — охрипшим голосом наконец произнесла Элизабет и взглянула на бледного брата.

— Когда мне открыли на все глаза, я именно так и сделал. Но она тут же бросилась меня поднимать на ноги, говоря, что я достаточно пострадал, чтобы меня простили. Но я не думаю, что заслужил это. Наверно, с моими грехами мне никогда не расплатиться, но я хотел хотя бы попробовать, — Генри закусил нижнюю губу и все-таки посмотрел на Элизабет. Голубые глаза смотрели на него с усталой злостью и какой-то тоской. Ни презрения, ни ненависти, которые так боялся увидеть во взгляде сестры Генри, не было. И это вселяло надежду.

— Помнишь Хвостика? Ты купил у проезжающего мимо торговца щенка и притащил его домой. А он вымахал в огромную собаку, с которой никто не мог справиться. Он носился по гостиной, ронял вазы, картины, срывал шторы. Но ты никогда не кричал на него за это и не бил. Всегда говорил, что не его вина, что он не понимает, сколько неудобств причиняет хозяевам. Его не воспитали нужным образом. Ты как никогда похож на Хвостика, — Элизабет прикоснулась к лежащей рядом руке брата и осторожно сжала ее. — Такой же большой, но глупый, не понимающий, что он творит, но причиняющий другим боль. Ругать бесполезно, но и не ругать нельзя.

— Прости… — едва слышно прошептал Генри.

— Я считала тебя кровожадным тигром, а ты оказался слепым котенком, — невнятно пробормотала Элизабет и тяжело вздохнула. Она ненавидела сомневаться, а сейчас не знала, как ей быть. Чувства смешивались, мысли путались, а слова не находились. Что делать и что сказать? Генри ждал ее вердикта, а Элизабет все не могла понять, как ей теперь относиться к брату. Раньше все было просто: ее брат — насильник, и он заслуживает только ненависти. Сейчас же ненависть ушла и появились сомнения, терзавшие решительную девушку. — Не мне тебя прощать. Я не ненавижу тебя, но никогда не забуду того, что ты сделал. И ты тоже должен помнить об этом. Живи со своим грехом и искупай его всю жизнь. Так должен поступить человек.

Генри прерывисто вздохнул и крепко сжал руку девушки, зажмурив глаза. В полумраке палаты Элизабет не смогла рассмотреть застывшие в уголках мужских глаз слезы, но зато почувствовала, как дрожала рука Генри.

— Спасибо. Я клянусь, что больше никогда не повторю своих ошибок. Не предам твое доверие, — с каждым словом голос Генри становился все тверже, будто бы высекал это обещание на граните, но тут же смягчился, когда речь зашла об Элизабет. — Ты выросла потрясающе красивой женщиной. Теперь я понимаю, почему мать так злилась, просто глядя на тебя. Если ты так похожа на свою мать, как все говорят, то любовь отца к ней не удивительна.

— Леди Катрин тоже была красивой, — покачала головой Элизабет. Ей не особо хотелось обсуждать с братом свою мать.

— Нет. Она знала, как подать себя. Умела выбирать платья, украшения, играла на контрастах. Но не была по-настоящему красивой, как ты, — Элизабет знала, что ее брат умеет говорить девушкам комплименты, но никогда не думала, что удостоится чести их получить. И ведь Генри не льстил! Он действительно так считал. — Она завидовала тебе. А вместе с ней и я.

— Чему? — от удивления Элизабет даже поперхнулась. Чему леди Катрин и ее сын могли завидовать бастарду, принятому в семью из-за отцовской милости.

— Тому, что отец тебя любил, в отличии от нас, — серьезно ответил Генри, но Элизабет его слова показались смешными. Любовь отца? О чем Генри вообще говорил? Он забыл, как Элизабет жила в поместье Мадельтон? Забыл ее комнатушку? Элизабет не выдержала и рассмеялась, получив в ответ обиженный взгляд.

— Ты ничего не перепутал?

— Нет, — Генри покачал головой и и внезапно протянул Элизабет портрет отца. — Он любил тебя. Всегда лично выбирал тебе подарок, поздравлял с днем рождения, исполнял все твои капризы.

— Мой день рождения — это печенье с чаем, приход отца с подарком и неловкое поглаживание по голове. Когда к твоему дню рождения приглашались гости, накрывался стол в большой гостиной, дарилась куча подарков, а самое празднество шло не один день. Ты действительно считаешь, что меня больше любили?

— Это все заслуга матери. Она вместе с няней занималась праздником и выбирала мне лучший подарок. Отец даже не помнил, когда у меня день рождения. Сам однажды услышал ссору родителей, когда отец честно признался, что забыл про мой праздник. И подарки он мне никогда не выбирал. А о твоем днем рождения никогда не забывал. До сих пор помню, как он вернулся из Лондона с книгой, а спустя три месяца преподнес ее тебе в подарок. Я тогда был так зол, что с друзьями забросал тебя грязью на прогулке. Ты тогда убежала и вернулась только на следующий день. Ох и досталось мне тогда от отца.

— Отец никогда не кричал, — покачала головой Элизабет, не веря в рассказ брата. Их отец никогда не повышал голос и уж точно не стал бы злиться на своего сына.

— Это только на тебя он не кричал, — хмыкнул Генри, явно что-то вспоминая. — Ты же его любимая дочурка.

— Не неси ерунды, — Элизабет в притворном раздражении ткнула брата в плечо и тут же получила в ответ такой же шутливый толчок.

— Из-за тебя у нас постоянно менялась прислуга, потому что никто не мог уследить за тобой! — на такое заявление Генри Элизабет удивленно подняла взгляд на брата и тут же получила по носу. — Да-да. Кто вечно сбегал из дома и появлялся в особняке только поздно вечером? Тот, кто не уследил за тобой, тут же увольнялся. А тебе отец даже слова плохого не говорил. Только сидел в кабинете и все смотрел в окно в ожидании твоего возвращения.

Элизабет пораженно покачала головой. Она была уверена, что вечные увольнении прислуги были из-за капризов брата. Неужели все дело и вправду было в ней? Мог ли Генри ей солгать? А зачем ему лгать?

— Кажется, ты совсем не веришь, — хмыкнул Генри и уже веселее добавил. — Отец даже предложил местным ребятишкам присматривать за тобой в обмен на вкусную еду. Неужели ты не заметила, что к тебе резко стали лучше относиться и даже стали приглашать в свои игры? Отец нанял для тебя лучших учителей, старался из своих поездок привозить тебе подарки и даже договорился о твоей поездке в Лондон. Поверь, он очень любил тебя…

Элизабет молчала. У нее не было причин не верить брату, но и принять такую правду столь легко девушка не могла. Всю жизнь считать, что отец был к тебе равнодушен, злиться на него, даже убить, а после узнать, что ошибалась. Конечно, отец не был примерным родителем, но и она не была идеальной дочерью. Если бы они просто поговорили, если бы не боялись показаться слабыми, если бы честно делились своими чувствами, могло бы все быть иначе? Мог бы отец остаться жив, а брат не упечен в больницу для душевнобольных? Но тогда Элизабет бы не познакомилась с Мориарти…

— Он очень любил тебя, — Генри принял молчание Элизабет за неверие и хотел убедить ее. — И теперь, глядя на тебя, я понимаю, почему. Ты и вправду удивительна. Зря отец так беспокоился о тебе, что хотел отправить в Лондон.

— Лондон? — недоуменно переспросила Элизабет. Отец никогда не упоминал ни о какой поездке. Он вообще никогда не выпускал дочь за пределы поместья.

— Я узнал об этом незадолго до… произошедшего, — Генри взял неловкую паузу и с трудом продолжил. — Тогда увидел у отца письмо к графу Ларкинс с просьбой отправить тебя в Лондон. Отец беспокоился, что здесь тебе не найти достойную пару. А я разозлился, что он решил отправить тебя, а не меня, и напился. Дурак…

Генри горько усмехнулся и рукой закрыл себе лицо. Скольких ошибок он мог бы избежать, если бы тогда сдержался. Он мог бы сейчас сидеть в столовой поместья, разговаривать с отцом и дразнить Элизабет. Мог бы быть свободным и счастливым. А вместо этого сидел в своей палате на полу и сгорал от стыда перед той, кого в детстве презирал. Сейчас же Элизабет была самым близким и дорогим ему человеком. Как же непредсказуема жизнь!

— Сейчас я понимаю, как глупо поступил. Я был наследником. Мне бы все досталось. А найти достойную партию тебе и вправду было мало шансов. Я имел все, а ты должна была бороться за любую мелочь. И как же смешно осознавать, что я осознал ценность всего, что имел, лишь когда потерял, — с губ мужчины сорвался смешок, и вновь наступила тишина. Никто не знал, о чем говорить. Элизабет, кажется, за сегодня узнала об отце больше, чем за всю жизнь. Поверить в услышанное было сложно, но девушка честно старалась усвоить новую информацию. Генри же, будто бы впервые открывший в себе человечность, теперь пытался примириться с новым собой. Получалось плохо. Вечно казалось, что внутри сидит какая-то мерзость, болезненно переворачивающаяся внутри каждый раз при воспоминании прошлого. Брат и сестра Мадельтон пытались понять себя и друг друга.

— Катрин рассказала мне о твоей скорой свадьбе, — в голосе Генри Элизабет уловила нотки обиды. — Поздравляю. Надеюсь, твой жених хотя бы догадывается о том, как ему повезло?

Элизабет только хмыкнула. Уильям точно знал, кого он решил брать в жены. Скорее, это леди Мадельтон достался черный кот в мешке, ведь девушка до конца так и не смогла разгадать Мориарти.

— В ином случае он бы не сделал мне предложение, — пожала плечами Элизабет и взглянула на безымянный палец без кольца. Сегодня девушка сняла помолвочное украшение, чтобы не привлекать внимание, и ощущала себя некомфортно без него. Узнай Уильям об этом, он бы наверняка довольно сощурился и поднес ладонь Элизабет к губам, чтобы насмешливо посмотреть на нее и оставить воздушный поцелуй на женской руке.

— Отец был бы счастлив, что ты нашла достойную партию. И я тоже счастлив за тебя. Только, — Генри тяжело вздохнул, будто бы набираясь с силами, и все-таки признался, — мне немного обидно, что о твоей свадьбе я узнаю от Катрин, а не от тебя. Понимаю, что я не тот человек, которому первым сообщают о такой новости, но я все-таки твой брат. И мне жаль, что я не смогу отвести тебя к алтарю. Сомневаюсь, что ради этого меня выпустят из больницы. Да и ты едва ли будешь рада такому родственнику на свадьбе. Но мне и вправду хотелось бы увидеть тебя в свадебном платье. Уверен, все будут поражены твоей красотой.

Да, Генри всегда умел льстить. Даже Элизабет на миг стало приятно, хотя ее внешность никогда не волновала. Толкнув брата в плечо, чтобы он перестал нести ерунду, девушка решительно встала и протянула Генри руку, помогая и ему подняться.

— Ты сам все понимаешь, — развела руками Элизабет и замерла, столкнувшись с неожиданным серьезным взглядом брата.

— Скажи, ты уверена, что он будет хорошим мужем? — в воображении Элизабет Генри мог бы спросить о влиянии Мориарти, о его состоянии, чтобы убедиться в выгодности брака. Но он точно не должен был спрашивать о таких глупых вещах, как счастье в браке. Наверно, впервые Генри повел себя как старший брат, а Элизабет впервые почувствовала себя младшей сестрой, о которой заботятся. Неловкое, но приятное чувство, будто бы ты можешь положиться на того, кто хочет защитить тебя от жестокого мира. Жаль, что это чувство удалось испытать тогда, когда ты в нем уже не нуждаешься.

— Уильям меня не обидит. Если я за кого и должна была выйти замуж, то именно за него, — сказала Элизабет и тут же поняла, что не лгала. Она никогда не думала о браке и не желала вверять свою жизнь в руки мужчины, но Уильям заставил ее изменить решение. Сильный, уверенный в себе, лишенный предрассудков и умеющий ценить человека за его качества, он мог бы составить Элизабет достойную партию, и девушка чувствовала бы себя равным партнером. Брак с таким мужчиной не казался чем-то страшным. В таком браке Элизабет даже находила все больше и больше плюсов. Будь у нее другая жизнь, она бы точно выбрала в свои спутники мужчину, подобного Уильяму.

— Рад это слышать. Надеюсь, он сделает тебя счастливой, раз никто другой не смог, — горько усмехнулся Генри и снова взял Элизабет за руку. — Знаю, что не был хорошим братом, потому надеюсь, что муж у тебя будет прекрасным.

Голубые глаза Генри, напоминавшие бездонное море, сверкали искренностью. Он правда от всей души желал Элизабет счастья, когда именно она была виновата во всех его бедах. Пусть и на миг, но сердце девушки кольнуло сожаление. Все могло бы быть по-другому. Но тогда в жизни Элизабет не появился бы Мориарти…

— Думаю, это у нас семейное. Я тоже не была хорошей сестрой, — хмыкнула девушка и попросила брата протянуть ей ладонь. — Я не в силах вернуть отца, но могу подарить тебе его частичку.

— Это же кольцо отца! У него их было всего два. Этим он особенно дорожил, хотя оно дешевое, — Генри с улыбкой надел кольцо на средний палец правой руки и бережно провел по нему кончиками пальцев. — Думаю, это был подарок твоей матери. Ведь отец так им дорожил, а моя мать ни за что не подарила бы такую дешевую вещь. Я буду беречь его. Спасибо…

На последнем слове голос Генри все-таки дрогнул. Мужчина не выдержал и всхлипнул, как маленький ребенок. И всхлип его был полон боли и отчаянной надежды.

— Думаю, мне пора, — Элизабет уже собиралась уйти, когда Генри схватил ее за руку и потянул на себя.

— Подожди! Прошу, извинись за меня перед Дианой. Скажи, что я сожалею и всю свою жизнь буду помнить о причиненной ей боли, — мужчина дрожащей рукой протянул Элизабет рисунок Дианы и, когда она его взяла, неожиданно крепко обнял сестру. — Спасибо.

Генри был выше Элизабет, шире в плечах, физически сильнее, но отчаянно нуждался в поддержке хрупкой девушки. Он обнимал ее, как ребенок обнимал бы свою мать: крепко и в то же время бережно, не желая отпускать. Его руки осторожно коснулись парика Элизабет, который в этот раз девушка не сняла, плавно опустились на женские щеки, аккуратно погладив их.

— Я горд иметь такую сестру. Жаль, что раньше не понял, какая ты. Я ревновал отца к тебе и совсем не думал о том, каково пришлось тебе. Надеюсь, все плохое осталось у тебя позади, — голос Генри все еще дрожал, но в нем появились бархатистые нотки уверенности. Кажется, мужчина принял для себя какое-то важное решение. Он мягко коснулся губами лба Элизабет и отстранился со слабой улыбкой.

— Я не буду врать, что горжусь тобой. Но сейчас мне кажется, что ты не такой плохой человек, — Генри усмехнулся и кивнул. Ему всегда нравилась честность Элизабет.

— Ты ведь навестишь меня еще раз? — вопрос брата нагнал девушку уже в дверях.

Кто бы мог подумать, что от простого кивка человек может стать таким счастливым. Генри широко улыбнулся Элизабет и помахал ей рукой, будто бы не он оставался в холодной тесной палате, пропахшей отчаяньем и слезами.

***</p>

Элизабет вернулась домой раньше времени и неожиданно для себя попала на собрание жителей особняка Мориарти. Они решили что-то обсудить?

— Мы уже заждались, — усталый голос Альберта подтвердил догадку, что собрались все в гостиной не просто так. Странно. Элизабет казалось, что они договаривались на девять вечера, а было еще только пять.

— Элизабет, прошу, — Уильям, как истинный джентльмен, подал руку невесте и усадил ее в кресло рядом со своим. — Хотелось бы всем напомнить, что завтра будет сложный день. Это не просто свадьба, а еще одно наше представление. И главными его героями, помимо нас с Элизабет, будут еще трое.

Уильям выложил на стол три фотографии. Двое мужчин и одна женщина. И у всех них были до отвращения слащавые улыбки. Именно с такими улыбками садисты истязали своих жертв. Именно такая улыбка была у брата Альберта, наказывающего горничных за любую провинность. Именно с такой улыбкой мачеха Элизабет избивала ее кнутом.

— Граф Брикман, виконт Дэвис и виконтесса Торнтон. Все используют детский труд на своих фабриках. Также были замешены в использовании людей для незаконных боев. У каждого равная доля в общем деле, так что придется убирать всех троих. Виконтесса Торнтон падка на красивых мужчин, так что ее внимание завладеет Альберт и разберется с ней незаметно. Граф Брикман — любитель выпить, так что им займется Моран. А виконта Дэвиса оставим Фреду. Если он переоденется его сестрой, тайно вышедшей замуж и сбежавшей с супругом, виконт Дэвис последует за ней куда угодно, — все знали, что сухие указания Уильяма будут выполнены безукоснительно. Иначе и быть не могло. — Что же касается разрушения здания… Сначала начнет шататься колонна. Это будет выглядеть пугающе для гостей, но никаких серьезных повреждений за собой не понесет. Само здание рухнет через минут пятнадцать-двадцать, когда все люди точно покинут его. И для успешной эвакуации вам необходимо выучить расположение выходов.

На стол лег план здания, а затем каждому в руки Уильям вручил его уменьшенную копию и снова напомнил план. Разошлись все только через час. Уставшую Элизабет вела под руку Диана. Она о многом хотела спросить свою госпожу, но, видя ее состояние, молчала. Только обиженно сопела.

— Ты хочешь знать, как прошла встреча с Генри? — в паре метров от своей комнаты спросила Элизабет, остановившись и оперевшись на стену. — Он просил передать тебе это вместе с его извинениями.

Диана нервно дернулась, принимая из рук леди Мадельтон сложенный пополам лист бумаги. Развернув его, девушка с недоумением увидела свой портрет. На бумаге словно бы была не она! Да, узнаваемые черты лица, но Диана, по своему мнению, не могла быть такой красивой.

— Вы простили его? — тихо спросила Диана, не смея посмотреть на госпожу.

— Я никогда не забуду, что он сделал с тобой и другими девушками. Но, думаю, он за это наказан сполна. И мне кажется, что он искренне во всем раскаивается. Простила ли его я? Нет. Ненавижу ли его? Тоже нет. Мне хочется верить, что он способен измениться. Но это мое решение и мои чувства. Тебе же надо определиться самой, — с мягкой улыбкой Элизабет погладила подругу по голове и первой ушла в их покои.

Диана же осталась стоять в коридоре, нервно сжимая свой портрет. Нет, она никогда не простит брата госпожи. Никогда не забудет его отвратительные мокрые поцелуи с привкусом алкоголя, потные руки, пытающиеся забраться под одежду, и бессмысленный взгляд. Не забудет и не простит. И давать ему второй шанс Диана не будет.

Вот только есть ли смысл в ее ненависти? Госпожа права: Генри Мадельтон сполна заплатил за свои преступления. У Дианы была любимая госпожа, место, которое она могла назвать домом, близость исполнения мечты и… Льюис. Последняя мысль смутила девушку, но отрицать ее Диана не стала. Надо было честно признаться самой себе, что ей нравился Льюис.

Сначала она посчитала его заносчивым равнодушным мужчиной, помешанном на своем брате, но оказалось, что Льюис довольно чуткий и внимательный человек, на которого можно было положиться. Его присутствие мистические образом успокаивало и придавало сил. А еще Диане впервые хотелось быть для кого-то красивой.

— Ты чего застыла в коридоре? — стоило вспомнить о нем, как Льюис тут же появился за ее плечом.

— Ничего, просто задумалась, — обернувшись, девушка задумчивым взглядом окинула младшего Мориарти. Красивый, даже очень. Вежливый, если того захочет. Надежный. В такого легко было бы влюбиться.

— Ты так смотришь, что становится страшно. Будто мерки для гроба снимаешь, — Льюис хмыкнул, а Диана фыркнула в ответ и надула губы. Вот только подумаешь о нем хорошо, а он тут же ляпнет какую-нибудь гадость! — Не злись. Просто ты и вправду странно на меня смотрела.

Льюис легонько ткнул девушку в лоб и неожиданно мягко улыбнулся. Такую улыбку Диана видела у него лишь однажды, когда он подкармливал бездомного котенка. Значит, она для него как котенок? А это вообще хорошо или плохо?

— Уже и задуматься нельзя, — протянула Диана и внезапно почувствовала прикосновение мужчины к своим пальцам.

— А это что? Кто-то подарил тебе портрет? — как-то слишком холодно спросил Льюис. Почему-то возникло желание спрятать рисунок Генри. А еще лучше было сжечь его!

Но что-то в душе девушки сопротивлялось этому, казалось бы, логичному решению. Наверно, Диана не была готова топтать чужие чувства, даже если ненавидела этого человека. Генри Мадельтона она никогда не простит. Но желать ему смерти не будет. Просто вычеркнет из своей жизни и забудет о его существовании. Ведь рядом есть тот, с кем те ужасные воспоминания меркнут.

— Всего лишь жалкие извинения, которые я никогда не приму, — сжимавшие рисунок пальцы, грозящие разорвать его на куски, расслабились и аккуратно сложили лист пополам под скептическим взглядом Льюиса. — Мне надо идти. Госпожа ждет.

С этими словами Диана резко сорвалась со своего места и уже через пару секунд исчезла за дверью спальни. Младший Мориарти мог только смотреть ей вслед, думая о том, что хотел сказать, но так и не посмел.

— Ты от кого убегаешь? — насмешливо спросила леди Мадельтон, когда Диана ворвалась в комнату. И почему сегодня все смеются над ней?

— Просто соскучилась по Вам, — глупое оправдание, но Диана так часто говорила подобное, когда госпожа уходила хотя бы на час, что Элизабет поверила. — Завтра будет сложный день. Хотите отдохнуть?

Еще не было даже семи, так что ложиться спать рано. Но можно было принять ванну, выпить чаю, размять плечи госпоже. Вариантов было много, но жизнь в лице вошедшего без стука Бонда предложила другой вариант.

— Вы так быстро ушли. А мне хотелось предложить вам отметить последний день Элизабет как свободной женщины! — в знак своих намерений Бонд поставил на стол бутылку вина и три бокала.

— Но нам завтра рано вставать, — неуверенно пробормотала Диана и посмотрела на госпожу.

— От одного бокала ничего не будет. И хоть отмечать особо нечего, расслабиться не помешает, — улыбнулась Элизабет, и это стало для бывшей мисс Адлер сигналом к открытию бутылки.

— Это хорошее вино. Стащила его из запасов Альберта. Ну, за нас, женщин! — тост был принят легким звоном бокалов. Диана, конечно, недоуменно покосилась на Бонда, который еще при первой встрече просил обращаться с ним как с мужчиной и вдруг вспомнил о своем женском происхождении. Впрочем, сегодня он был одет иначе: брюки, рубашка, смахивающая на женскую. И главное — грудь, не перевязанная в этот раз! Через расстегнутые верхние пуговицы это было прекрасно видно.

Раздался новый тост, и снова пришлось пить. А затем еще, и еще. Пили понемногу, но часто, так что спустя полчаса девушки расслабленно сидели на полу и блаженно улыбались. На душе было так легко, и предстоящая свадьба больше не пугала. Казалось, что весь мир готов был преклонить колени перед девушками.

— Знаете, госпожа, — даже под алкоголем Диана не забывалась и уважительно обращалась к леди Мадельтон, — а я даже немного рада, что вы выходите замуж за Мориарти. Ведь этим вы разозлите дочь графа Ларкинс, которой Уильям очень понравился. Надеюсь, их семье Вы тоже отправили приглашение? Хочу посмотреть, как она будет кипеть от злости!

Элизабет и Ирен хихикнули. Хотя мисс Адлер и не знала, о ком идет речь, это не помешало ее фантазии представить наглую аристократку, топающую ножкой и обиженно кусающей губы. В свое время Ирен много на таких насмотрелась. И, она была уверена, что загадочная дочь графа Ларкинс, ничем от них не отличалась.

— Диана права. Многие девушки тебе завидуют. Впрочем, их понять можно. Уильям хорош собой, — хмыкнула Ирен, допив очередной бокал вина, и с грустью посмотрела на пустую бутылку. Так и знала, что надо было брать больше!

— Красивых мужчин много. А вот, чтобы красота с умом сочеталась, — это уже редкость. Хотя какая разница? Брак все равно не настоящий.

— А тебе хотелось бы настоящего? — уточнила Ирен, нагло улыбаясь.