Башня плача (2/2)

-Пирог с бараниной и сулугуни, высушенных фруктов много, сладости, что она любит, — амазонка растеряно пожала плечами, пытаясь вспомнить что-то ещё. -А я смогу побыть с ней одна? Или она… она может быть опасна для меня?

Лекарка погрузилась в свои мысли, стала задумчивой, и глаза её снова стали уставшими. Продолжая вести девушек по коридорам, она ответила нескоро:

-Мясо она теперь не ест, — она тяжело выдохнула, проведя рукой по шее, разминая мышцы. — И мы будем за дверью, всегда сможем помочь, если что-то пойдёт не так. А впрочем, мы пришли.

Персефона почти уткнулась в деревянную дверь, но вовремя остановилась, качнувшись на носочках. Вокруг вдруг стало очень тихо, не было слышно даже поселившихся здесь птиц. Они были на террасе. По одну сторону, внизу был сад с бассейном, давно заросшим кувшинками и прекрасными лотосами, родившимися в мутной воде такими чистыми и прекрасными. По другую сторону, на приличном расстоянии друг от друга, двери, ведущие в неизвестные пространства.

Послышалось шуршание, а может, показалось, и Персефона, боясь даже вздохнуть, прижалась ухом к дереву, проведя по нему рукой, будто пытаясь что-то нащупать.

-Она там? — одними губами спросила гостья.

Лекарка медленно кивнула, сжав в сильных руках ключи.

-Открой, прошу.

Дверь скрипнула, когда амазонка потянула за железное, покрытое красной ржавчинной кольцо. Тишина казалось уже невыносимой, и единственный звук показался коротким плачем. Персефона замерла, вглядываясь в просторы комнаты, боясь переступить через высокий порог. На секунду ей захотелось развернуться и больше никогда не возвращаться в это место, не видеть родного человека в безумии, не видеть то, во

что она могла превратиться. Мысль эта была стремительной как стрела, и такой же острой, болезной и губительной. Можно ли сделать вид, что никогда не приезжала сюда? Если поверят другие, то как поверить самой? Как простить себе такое предательство. И она, пошатнувшись, шагнула вперёд.

Не успела девушка обернуться, как дверь тихо затворили. Свет стал более приглушённым, и глазам потребовалось время, чтобы привыкнуть. Пришедшая сжала в руках узел с угощением, и принялась искать хозяйку комнаты.

Покои оказались достаточно просторными, хоть и почти пустыми, с тремя большими окнами с кованой решеткой. Внутри было темно, ни одной свечи, ни одного огонька. В воздухе витали пылинки. На каменном полу было постелено несколько простых ковров с странным и непонятным рисунком. У стен стояли кресла с пирамидкой из мягких подушек. На высоком столе стоял поднос, где лежало несколько яблок. Ткань, опознанная как скатерть, валялась между деревянными ножками и напомнила очертание котёнка. Несколько абсолютно пустых шкафов стояли по стенам. В дальнем, самом темном углу, ступени вели к месту отдыха, где за тремя тонкими колоннами стояла широкая кровать, на которой множеством слоёв лежали скомканные, испачканные чем-то покрывала.

От этого рассматривания окружающего, Персефону отвлёк ударивший в нос зловонный запах. Спертый и тяжёлый, он походил на спекшуюся кровь и был буквально повсюду. Женщина сощурилась, подойдя ближе к коврам. То, что было по ошибке принято за неудачную вышивку, оказалось тёмными, крупными пятнами от почти впитавшейся в плетение темно-красной густой жидкости. Амазонка пискнула от испуга, отшатнувшись в стороны двери, ударилась о неё спиной. Стоя в углу, она отчаянно искала силы подать голос, но разум подсказывал молчать.

Наверное он не ошибся, ведь тишина позволила услышать едва различимый хрип из глубины комнаты, заставивший пришедшую содрогнуться, испугано оборачиваясь по сторонам. Когда в груди сердце начинает биться с бешеной скоростью, когда сбивается дыхание, и кружится голова, в болезненном звоне самые привычные вещи кажутся незнакомыми, и от того, столь жуткими. Персефона вспомнила, как пряталась с Пелагеей от придуманного ими монстра. В детском сознании он был огромный, темный, с длинными руками, тянущимися к детям. Каждый добавлял к образу новые детали, делая его всё ужаснее, а потом бежал в кровать ночью, спасаясь от собственной фантазии, которую, разумеется, никогда не видели даже на картинах. Уже забравшись под тёплое одеяло, начинали смеяться, вытирая слёзы испуга. Теперь Персефона боялась подругу так же, как того чёрного несуществующего силуэта.

Снова все тихо, но зуд в голове оглушал гостью.

-П-пелагея? — дрожащим голосом прошептала девушка, наконец сделав маленький шажок из угла, но все еще не решаясь оторвать горячие ладони от, казавшегося сейчас ледяным, камня.

Послышался шорох, из-за самой дальней колонны красноносо цвета виднелась белёсая ткань подола. Показалось белая рука, медленно обхватившая столб. На красном цвете, белая, кажется, ставшая почти прозрачной до того, что можно было заметить синие венки на ней, напомнила змею, поднимающаяся по толстому стволу дерева. Рука замерла, пальцы подрагивали.

-Пелагея? — снова выдавила из себя пришедшая, выйдя ещё немного вперёд, изображая бесстрашие.

Ладонь огладила камень и так же медленно сковалась за колонной снова. Послышался смешок, похожий на детский, но очень неестественный и немного хрипящий. Снова послышался шорох, и через несколько секунд прячущаяся вышла на свет. У Персефоны невольно вырвался приглушённый вскрик.

Совсем худая и совершенно бледная фигура стояла перед ней. Её прежне радостное, светлое лицо, полное внимания и интереса, осунулось, щеки впали, обнажив острые скулы. Тёмные волосы были грязными, спутанными в колтуны. Под глазами огромные, синие круги, а зрачки в сетке красных венок, уставшие и безумные, какие-то сухие и одновременно заплаканные. Теперь они казались непропорционально большими, и самое страшное, то что почти мёртвыми, смотрящими прямо на Персефону не моргая. Её потрескавшиеся губы были искажены самой страшной улыбкой, которую гостье когда-либо приходилось видеть. Кривая, неестественная, обнажающая уже пожелтевшие зубы, она будто изображала дружелюбие, но скрывала за собой все муки тяжелой болезни и отвращение к этому миру.

-Ты пришла, — отозвалась женщина, улыбнувшись ещё шире и ещё ужаснее. — Ха, только теперь ты ходишь почти на четвереньках! Ха-ха! Надо же!

Не вникая в смысл сказанного, уже вышедшая в центр амазонка, принялась осматривать то, что осталось от её подруги. Смеющаяся стоя покачивалась, белая тонкая ткань, качалась вслед за ней. Персефона опустила глаза чуть ниже, и как бы она хотела думать, что показалось, но от паха к самому полу текла менструальная кровь. Местами засохшая, но где-то виднелись свежие, алые струйки, измазавшие ноги. За собой идущая оставляла красные кляксы и полоски. Руки тоже были испачканы выделениями, кровь на пальцах уже запеклась и ярко контрастировали с бледностью.

-Родная, у тебя ведь…- Персефону прервал очередной смешок. — У амазонок кровь после родов приходит быстрее, чем у людей, разве ты не помнишь?

Но ответа не последовала, тихо смеющаяся женщина только растерянно посмотрела по сторонам.

-Мне сказали, что ты не даёшь себя трогать. Пойдём в бани вместе, я помогу. У тебя волосы спутались совсем, — пыталась обратить на себя внимание Персефона, хоть и понимала, что её испуганный, дрожащий голос был смешон.

Девушка ходила по комнате ссутулившись, помечая свой путь алыми разводами и не переставая коситься на пришедшую. Сделав так несколько маленьких кругов будто движусь по невидимой оси, она замерла, уставившись в окно.

Минута неожиданного молчания показалась Персефоне вечностью, но в то же время, она понимала, что совершенно не знает что делать, когда она закончится. Взглядом она продолжила изучать стоящую перед ней. Взгляд опустился чуть ниже, и амазонка снова невольно ахнула. От промежности, к самому краю подола ткань была измазана менструальной кровью, где-то уже запекшейся, впитавшаяся в волокно, а где-то материя светилась ярко-красным, мазала внутреннюю сторону бёдер, пачкала пол, оставляя за собой следы. И все же, хозяйку одежды это совсем не волновало, взгляд её был отрешенным.

Стоящая у окна снова тихо замычала. Руки у неё висели, как у ватной куклы и едва заметно покачивались навесу. Колени дрожали.

-Ты правда перестала есть мясо? Что ты ешь сейчас? Ты ведь не поправишься, если не будешь питаться как следует, — девушка положила на стол узелок с привезённым из дома.

-Как есть, когда эти летучие мрази меня совсем измучили? — подала растерянный, севший, почти старушечий голос женщина.

-Что? — Персефона и вовсе подумала, что ослышалась.

-А ты не знакома с ними? Вы почти семья! Ах-ха-ха! Бз-бжж-бз! — рассмеялась больная, обернувшись к пришедшей и сделала несколько шагов к ней. На лицо её падал слабый свет, отчего будто и без того бескровная кожа казалась совсем белой. Губы дрогнули, но чрез секунду снова повторили кривую улыбку.

Персефона застыла в шоке, пытаясь хоть немного вникнуть в произошедшее.

-А что ты сделала мне такую морду? — обиделась Пелагея, скрестив руки на груди и изобразив детскую обиду. — Я не учуяла отсюда, что ты придёшь, и они… Ха-ха! Вот же сволочи неблагодарные! Они улетели! Ах-ха-ха!

-А-а… Я что-то…- начала было амазонка, но её быстро перебили.

-Перестань! Ну что как маленькая?! — махнула рукой больная, хихикнула. — Ох, Персефона, ох затейница, ох, маленькая поблядушка! Ха-ха! Они не дали бы нам поговорить, да и к тому же так смердят!

-Кто? — наконец спросила Персефона, проигнорировав всё остальное. Голос её совсем ослаб и стал едва слышим.

-Мухи! — Вскрикнула женщина, будто объясняла это в сотой раз. Она цокнула языком и принялась расхаживать по комнате из угла в угол. Гостья молча стояла в оцепенение.

-Ха-ха! Ну, морда у тебя, конечно, кривая! Как будто тебе в уши влез козёл! Ах-ха-ха-ха! — Пелагея залилась жутким смехом, согнувшись вдвое. Из её рта обильно полетела слюна, она закашлялась, попыталась отдышаться, не переставая жутко хрипеть и улыбаться. Какое-то время она стояла так, сопя и вздыхая, а потом как ни в чем не бывало выпрямилась, выражение её лица стало почти нормальным.

-А что ты принесла? — поинтересовалась она, что осматривая кулёк на столе.

-Пирог! — быстро отозвалась Пересефона, вторая слёзы и радуясь, что слышит хоть что-то, похоже на их разговоры раньше.

-Пирог? — больная задумчиво потянула звук «о».

Пришедшая кивнула, принявшись развязывать нехитрый узел. У неё появилась надежда, и она то и дело оборачивалась к подруге, пытаясь выдавить из себя улыбку, всхлипывала. Пальцы её не слышались, ей на мгновение показалось, что онемели руки. Она развернула ткань, отбросив уголки в стороны. На плотной материи льна лежал недавно испечённый хлеб с ароматной мясной начинкой.

-Тебе, — пояснила девушка, расплывшийся в улыбке, указывая на блюдо.

Пелагея наклонилась к столу, будто принюхиваясь:

-В своей печи пекла?

Девушка кивнула. Пелагея приручалась снова, наклоняюсь ещё ниже, от чего её руки согнулиси, показывая острые локти.

-И что там?

-Ягнёнок с сыром, как ты любишь, — ответила амазонка, всхлипнув, но не переставая улыбаться. Пелагея же теперь радостной не выглядела вовсе. Она щурилась и, кажется, была чем-то напугана.

-Ягнёнок? -Повторила она серьезно, не отрывая взгляд от пирога.

Персефона хотела было кивнуть, но растерялась и замерла, думая, что могло так неожиданно вызвать недовольство подруги.

Повисла тишина. Долгая, однако, новая обитательница башни не переставала принюхиваться, как пёс. Глаза у неё, кажется, покраснело ещё сильнее, левая бровь дергалась.

Она вдохнула носом ещё раз, на этот раз очень громко, оперевшись при этом на ладони, и запрокинув голову. Наблюдающая за ней амазонка раскрыла глаза широко-широко, нижняя челюсть у неё слегка опустилась. Больная медленно повернулась вбок, прогнувшись в спине, уставившись на девушку совершенно безумными, красными глазами. Лицо её было словно у мертвеца, белое, лишённое эмоций. Губы были обрызганы слюнной, серые, сухие куски откусанной кожи, шелушились на губах. Руки, измазанные в запекшейся крови, сжимали толстую столешницу, грязные ногти царапали древесину.

-Бж-ж-ж-ж…- вполголоса изобразила что-то она, не двигаясь, пялясь на амазонку и уже почти прижавшись к столу, отчего поза её стала максимально неестественной, и напомнила высохшую на пекле ящерицу.

-Мразь! Сука! — вдруг заорала женщина, разом выпрямилась, опрокинула стол один движение. Загремел металл, и Персефона вскрикнув, бросилась к выходу.

Больная прыгнула на неё сзади, повалив на пол и сжав за руку, села на спину своей добычи и завыла:

-Мразь! Мразь! Мразь! — истерично орала в ухо ей, сжав волосы, держа пряди между тонкими длинными пальцами мертвой хваткой. — Как ты могла, сука?! Как могла?!

-На помощь! — взмолилась Пересефона, пытаясь сбросить с себя обезумевшую. Последняя навалилась на неё всем весом, ногти впились в кожу руки, проникли за секунду к мышцам на несколько сантиметров. Крик раненой заглушил звук поворота ключа в замке.

-Ты знала, тварь, скажи мне?! Ты тоже жрала мою девочку?! А-а! — напавшая получила крепкий удар локтем в голову, завизжала, но хватки не ослабила.

Дверь быстро открылась, вбежала лекарка, за ней вторая прибывшая.

-Я знаю, ты тоже ела его! Пошли вон, гадины! — она принялась отбиваться от пытающихся оттащить её, женщин. Персефона, прижатая к полу, видела плохо, что происходит, но рука отпустила её волосы и метнулась к лицу Реи, почти коснувшись остовыми когтями ногтей нежной щеки.

-Что ты принесла мне?! Отвали, сволочь! — отбивалась Пелагея, пытаясь вырваться из захвата, но амазонка приплывшая утром держала её крепко и отпускать вовсе не собиралась. Безумная, не переставая орать, уже переходя на хрип, плюнула в лицо лекарке, когда та поднимала Пересефону. Бешеная возня не прекращалась.

-Принесла мне её потроха, я мать, я это поняла! Думала, я не узнаю кишки своего ребёнка, тварь?! — Пелагея метнулась на пол, будто падая от потери сознания. Но тщетно — руки её все ещё были согнуты в локтях и заведены за спину. Рея связывала их своим поясом. — Если бы ты принесла мне тех ублюдков, рождённых мной до этого, гнида, я бы простила тебя! Простила бы! Ты ведь моя подруга! Но дочь! Зачем ты сделала с ней это?! Зачем?!

Негритянка уже поднялась, но сильной руки лекарки всё ещё не опускалась. Из предплечья ручьём текла кровь, внутри был только ужас. Всё кружилось и плыло, девушка будто задыхалась.

-Рея, привяжи к колонне, быстро! — приказала служащая башне амазонка.

Больную, не перестающую брыкаться и орать, потащили назад, она принялась размахивать ногами, будто вспомнила уроки борьбы, скулила, обнажая желтые клыки и даже пытать укусить стоящую позади.

-Подойди ко мне, я вырву твой умелый язычок, и проглочу его не жуя, блядь похотливая! Сожру его, как ты жрала мою девочку! Посмотрим, сука, долго ли ты будешь шлюхой царицы без него! Посмотрим, мразь!

Лекарка быстро потянула девушку к выходу, напуганная, вся побледневшая Рея принялась обматывать безумицу, бьёшуюся в истерике, веревкой, но та не унималась:

-Да пусти же, мерзкая ты стерва! Ох, какое кольцо на ручке! — Она рассмеялась, закинув голову наверх. — С тобой случится то же самое, если не оставишь меня в покое, дрянь! Брачная ночь пройдёт так же гадко, как у меня в том проклятом шат…

Персефона не расслышала, дверь с грохотом захлопнулась. Девушка пришла в себя лишь через несколько минут, сидя на полу, обхватив колени и прижавшись к стене. Дыхание сбилось, сердце бухало, ноги дрожали. За дверью слышался истошный крик, а снаружи пели птицы.