Суд (2/2)
-Для кого твой букет? Мой для мамы!
Но Персефона свою мать не знала. Она умерла при родах, поэтому вопрос застал её врасплох. Подумав несколько секунд, она пришла к единственно правильному ответу:
-Для своей лошадки, она съест их и будет скакать быстрее ветра!
Кажется, амазонка слышит их весёлый смех, так же чётко, как сейчас, но это лишь гул в ушах. В тот день пошёл дождь, девочки бежали к дому, пытаясь спрятаться от дождя под большим-большим листом. Но от них не скрыться, вот и сейчас капли на её щеках - лишь слёзы.
Как много они пережили вместе. Пелагея умела любить и умела прощать. Прощать за украденную от слепой детской зависти глиняную лошадку, нечаянно сломанную флейту. Её любовь была во всём: в принесённых фруктах для болеющей подруги, в подаренных без повода бусах, в тёплом дружеском объятии. Только сейчас Персефона осознала, что означает связь между всеми амазонками, и что означит их связь. Как слепа была она, говоря подруге в лицо, что семьи у неё нет, когда Пелагея была ей сестрой. Сколько боли она могла услышать в этих словах, сколько отвержения. И вот теперь, Персефона готова отдать всё, чтобы только поцеловать любимый лоб, обнять, сказать, как сожалеет, но поздно. Возможно, навсегда.
Девушка осмотрела складки одеяла, скрывающие дремлющую рядом. По шелковому узоры скакали отблески звёзды.
-Клеоника, ты уже спишь? - как можно тише спросила Персефона.
-Я сплю. А ты? - послышался сонным голосом лишённый смысла вопрос.
-Я хочу тебе кое-что сказать.
-Зачем? - Сонная Клео часто говорила глупость. Видеть её утром было очень забавно, умиляюще.
-Хочу сказать, что какое бы решение ты не приняла завтра, я уверена в твоей справедливости и мудрости. Любое твоё решение будет верным.
Послушалось шуршание простыни, Клеоника развернулась к девушке и посмотрела на неё едва открытыми глазами. На лбу у неё виднелись следы от складок ткани, волосы взъерошенные. На крота похожа. Коротко улыбнувшись она потёрла левый глаз, а затем спросила, сопя спросонья:
-Погоди, - Она наморщила лоб. - А что за сон ты мне рассказывала только что?
С самого детства храм Фемиды казался Персефоне неприятным. Его вид напоминал о том, что даже амазонки совершают пусть и столь редкие, но от того ещё более ужасающие ошибки. Вот и сейчас, стоя у подножья статуи ослеплённой судьи, девушка сжалась от пронизывающего холода. Проведя костяшкой мизинца по рельефу, она закрыла глаза. Здесь пахло воском, хвоей и старыми свитками, хранящимися в длинных шкафах. Уже почти закончившие обучение ученицы переписывали труды по философии и приносили их сюда. В этом пока ещё пустом, огромном ледяном зале она вслушивалось в каждый шорох. Закинув голову к своду и оглядев каменную повязку на лице богини, она шепнула:
-Я бы тоже лучше ослепла, чем видела всё это.
Постепенно в храм начали приходить женщины со всего острова. Первыми появились жрицы. Семеро девушек в длинных, белых одеяниях, полностью скрывающех очертания их тела. Встав на предназначенные для них места, они стали перешёптываться на латыни, изредка оборачиваясь друг на друга. За ними последовали стражницы, но по случаю дня они были не в привычном для их службы воинском одеянии, а в повседневном хламисе. Вид у них был измождённый, не произнеся ни слова они подошли к колонне в самом дальнем углу, как показывалось Персефоне, чтобы обсуждать происходящее, но губы их всё так же не двигались. Сердце екнуло, при виде хорошей знакомой. Агния, несущая под подмышкой набор для письма, блекло улыбнулась. Она была наставницей для самой старшей группы, известным философом, но в случае проведения суда, выполняла обязанности главного писаря, на памяти Персефоны это случалось три раза.
За массивными дверьми в храм послышалось множество шагов, и вскоре показались шесть высоких воительниц с копьями. Шурша мехом плащей и невольно постукивая копьями о каменный пол, они синхронно направились к креслу у подножья статуи. Среди них блеснула ярко-синяя мантия Клеоники, быстро идущей вперёд, не смотря на пришедших. Лицо её было как никогда напряжено, и глаза казались неестественно отстраненными. Заметив любимую правительницу, пришедшие в свящённое место зашептались, выполняя легкий поклон. Дойдя до возвышенного наоса, стража выстроилась своеобразным кругом, а Клеоника наконец обернулась к толпе. Персефона надеялась поймать её взгляд, но сегодня царица смотрела только куда-то вдаль, и выглядела, в самом деле, столь измотанной, несмотря не блеклую улыбку, что её стало как жаль. Проведя рукой по ножнам любимого кинжала, висящего на поясе, она потёрла рукоять, выпрямилась и поприветствовала пришедших:
-Я рада видеть каждую из вас, но в то же время скорблю из-за горя, которое привело нас всех в храм правосудия сегодня. Я бы хотела, чтобы справедливый гнев нашего закона обрушивался только на подлых захватчиков, на ничтожных поработителей и поверженных нами, пришедших сюда убийц, - Клеоника явно стала увереннее, слыша подбадривающие крики и возгласы женщин, но сделала паузу, чтобы обдумать последующие слова. - Но наши копья и щиты не защищают нас от кары Богов. Одна из нас стала жертвой злого рока, причинив нестерпимую боль каждой на этом острове.
Сидящая на ступеньках Агния вывела что-то на листе пергамента, переглянувшись с рядом стоящей женщиной. Высокую, широкоплечую незнакомку с строгим и тяжёлым взглядом Персефона заметила только сейчас. Кажется, амазонка была одной из советниц в этом месте, но имя её негритянка не помнила вовсе.
-Многие из вас, возможно, знают историю Пелагеи. Она пыталась обрести своё дитя четыре раза, но Боги имели иной замысел. Вчера на рассвете несчастная, совсем обезумев от горя, убила ножом главную лекарку. - Замерев от громких возгласов и криков толпы, Клеоника глубоко вздохнула, пытаясь справиться с волнением, но дрожащие пальцы, не перестающие непроизвольно царапать нежную кожу рук, выдавали подступающую панику. - Не стало нашей Юноны, так много сделавшей для каждой из нас. Она принимала роды и читала молитвы детям нашей благословенной земли, лечила их и оберегала, как своих собственных. Я объявляю семидневный траур, велю сложить погребальный костёр у алтаря Аида, главная кухня дворца начнёт готовить кутью для поминок.
-«Интересно, а когда умерла моя мать, где проводили её поминки?» - подумала Пересефона.
Неожиданно, тягучий, бархатный голос любимой женщины сменился хриплым и приглушённым. Советница, шурша свитками папируса, уточнила, сделала несколько мелких шагов вперёд:
-Сама Пелагея сейчас находится в лечебнице под наблюдением старших учениц храма. Она останется там, пока не будет принято окончательное решение.
Как странно было слышать всё это, видеть. Перед глазами проносились воспоминания о любимой подруге: их прогулки, совместные тайны, споры, как Пелагея готовила самый вкусный в мире ореховый пирог. Жизнь была такой тихой и размеренной, понятной. Всё рушится так быстро, рассыпается песком сквозь пальцы. Амазонка едва различила звук упавшей на плиты горячей слезы.
Суды на острове проходили быстро. Возможно, потому что опыта в этом деле было слишком мало. По традиции в храме Фемиды публично объявлялось решение, тем самым давая возможность пришедшим его оспорить. Но оспаривать была нечего. Женщины испугано вздыхали, кто-то плакал, кто-то изредка задавал вопросы. По залу разносилась боль и страх, эмпаты впитывали энергию, переживая её как собственную утрату.
-Чтобы огородить остальных от опасности и дать время Пелагее справиться с болезнью её разума, было принято решение о ссылке в башню плача.
Амазонки заголосили, испуганно зашептались. Вмешалась советница:
-Вы должны понимать, что это не наказание и не унижение. Как бы ужасно не было случившее, нельзя винить в этом душевно больного, сломленного человека.
В голове будто зазвенел колокол. Огромный, неподъемный даже для атланта, давящий. Его звон причинял немыслимую боль, выбивал слёзы. Персефона хватала воздух, как крохотная рыбка, выброшенная на обжигающий песок. Но дышать не получалось, только плакать от ужаса. Она наклонилась, посыпавшие вопросы обеспокоенных девушек, рассматривающих её, сливались в мерзкий гомон, всё поплыло и стало размытым, далеким. Темнота быстро накрыла амазонку и всё мгновенно стихло.