Часть третья (2/2)

— А то, что это могло стоить моей собственной жизни тебя не волнует?

Паша потупил взор, хотя пытался сделать вид, что просто устал. Отец был прав и Паше даже стало стыдно за то, что он сначала подумал о материальных ценностях, а не о нем. Старший Пчелкин был доволен произведенным эффектом, но виду не подавал.

— Собирайся, на вторую пару еще успеешь.

С этими словами Виктор вышел из комнаты сына, который продолжал сидеть и думать о разговоре с отцом. В последнее время их отношения совсем испортились: Паша не навещал отца, все больше прогуливал университет, а Виктор Павлович, несмотря ни на что, любил сына и все больше чувствовал, что все, что он строил со своими друзьями в девяностые, как рисковал жизнью ради Пашки и его будущего, было зря. Эти мысли пугали Виктора, но при этом он не мог им сопротивляться.

Иногда он даже жалел, что с Пашкой не получилось все так, как у Космоса с его Юлианой. Ведь была такой же оторвой, которая трепала родителям нервы и пропадала неясно где, а потом, когда произошла трагедия с Мишей, она переменилась и стала более серьезной и ответственной. Но, увы, Паша никогда никого не любил так серьезно, чтобы из-за него меняться. Точнее, человек, которого Павел любил, не умирал.

— Куда едем, Виктор Павлович? — спросил водитель, когда он сел в машину.

— В офис, куда ж еще… — пробурчал мужчина, поправляя любимое темно-зеленое пальто.

***</p>Утро наступило для Филатовой и Белова слишком быстро и девушка была очень этим недовольна. Сколько бы Иван не тормошил ее, Саша не хотела вставать и только недовольно мычала и ворочалась.

— Ты в курсе, что тебе отсюда до школы пилить и пилить? — воскликнул парень, натягивая на ноги носки и попутно продолжая будить девушку. Филатова, наконец открыв глаза, протерла их и обиженно надула губы.

— А ты меня не отвезешь? — спросила она, прочесывая медные волосы. В ответ Ваня тихо чертыхнулся, но все же отвезти согласился.

— Только ты вставай, а то мы опоздаем! — назидательно продолжил он.

Когда Ваня говорил что-либо таким тоном, Саша была готова на все, ведь больше всего она не любила, когда ее понукали. Казалось бы, что с таким свободолюбивым характером она бы не добилась больших успехов в спорте, однако у Филатовой было четкое разграничение: в обычной жизни ее никто не смел принуждать к чему-либо, а вот тренер имел карт-бланш.

— Прикинь, если бы твои родители прямо сейчас приехали домой, — вдруг задумчиво протянула Саша, стыдливо прикрывая грудь в поисках белья. — Вот был бы сюрприз!

— Не каркай! — нервно прикрикнул на нее Ваня, из-за чего Филатова, едва надев белье, удивленно обернулась в его сторону. Белов, почувствовав ее тяжелый взгляд, вздохнул и извинился.

Саша промолчала и, закутавшись в темно-синий мужской халат, направилась в ванную.

— Твою цепочку, если что, я взял! — крикнул ей вслед Белов.

Классический тяжелый будильник возле кровати Вани показывал половину восьмого утра. После столь бурной ночи вставать в такую рань было настоящим преступлением, на которое им пришлось пойти, чтобы сохранить тайну их отношений. Белов вообще последние полгода нервничал столько, сколько не нервничал всю свою жизнь. Понимал, что поступал неправильно, но Сашка так манила его своей искренней любовью, ради которой она была готова броситься за ним в самое пекло, что он просто не мог устоять. Де-юре их отношения находились на грани между законом и преступлением: Саша давно достигла возраста согласия, однако все еще не являлась совершеннолетней. Скользкое дельце, но его родители и родители Саши точно бы все рассудили сами. И никакой надежды на счастливый финал.

Из ванной Филатова вернулась немного посвежевшей, однако все равно выглядела недовольной ранним подъемом. Ваня тут же напомнил ей о цепочке и Саша подошла к нему, чтобы взять ее, но Белов вдруг вновь сжал ее в кулаке. Девушка, постояв минуту в молчаливом шоке, расплылась в улыбке и повернулась к нему спиной, перекидывая выкрашенные хной волосы. Золотая цепочка — папин подарок в честь ее первой золотой медали — тут же щелкнула сзади, а руки Белова бережно переместились с шеи на плечи, а после — на ребра. Слабо подвязанный халат спал вниз, а по коже тут же пробежался табун мурашек. Саша была легковозбудимой девушкой — тем более, от рук Ивана — и поэтому тут же тихо застонала.

— Вань, нам пора… — пересохшими губами прошептала она, чувствуя, как левая рука Белова вдруг оказалась под чашечкой ее лифчика. — Ты же сам говорил… Ай!

Саша дрожала, будто она находилась в таком виде прямо на улице, а когда другая рука молчавшего на ее слова Белова оттянула резинку трусов, Филатова не сдержалась и произвела что-то между воплем о помощи и стоном.

— Если ты хочешь возбудить и не дать, я убью тебя собственными руками! — закричала она, когда Иван вдруг прекратил свои ласки и продолжил собираться. Саша, по-прежнему дрожа, согнулась пополам и медленно, не в силах собраться, натянула черную водолазку на тело. Саша, одеваясь, смотрела на уже готового к выходу Ваню как на врага народа, а он обескураживающе улыбался ей.

— Я без ума от тебя, Филатова! — сказал он. — И на основании этого слезно прошу не убивать меня.

— Аргумент не принят. — хмыкнула девушка.

— Тогда такой вариант — если ты меня убьешь, то на вибраторах разоришься!

Мгновенно вспыхнувшая Саша закатила глаза вверх, хрипло смеясь.

— Погнали, я уже готов. — произнес Ваня, указывая на собранную сумку. Саша тоже взяла свой школьный рюкзак и пустилась за ним вниз, к машине.

***</p>Юлиана любила вечер. Вечер ассоциировался у нее со свободой, с шумной и сияющей разноцветными огоньками Москвой. Вопреки всем суждениям, Холмогорова не чувствовала страха, гуляя по синеющим в сумерках улочкам. Даже могла уехать в Царицыно, к дедушке Юрию на ночь глядя. Он ложился спать глубоко за полночь, поэтому если внучка приедет к нему, например, в десять вечера, то он только обрадуется.

Но этим вечером Юлиана направлялась не в Царицыно, а в Люблино, где жил Миша. Из такси она выпрыгнула едва ли не на ходу, как только увидела рядом ту самую многоэтажку. Расчет Юлианы оправдался: бабулек на лавочках уже не было. В мгновение ока Холмогорова пересекла расстояние от машины до двери подъезда. Подумав секунду, девушка нажала две случайные кнопки на домофоне. Пока шли громкие гудки, Юлиана осматривалась вокруг, чтобы предупредить какие-то незаконные телодвижения вокруг дома, ведь все-таки Люблино не слыло самым безопасным районом города и хрупкая девушка могла привлечь внимание не самых благородных людей.

— Кто это? — раздался звонкий женский голос из аппарата.

— Простите, пожалуйста, можете открыть дверь? Я ключи дома забыла. — стараясь придать голосу больше невинности, проговорила Юлиана. — У меня даже дверь квартиры не закрыта из-за этого!

— Ох, — вздох женщины отозвался шипением из домофона, которое буквально резало слух. — Сейчас открою!

Когда домофон издал приглашающую внутрь трель, Холмогорова, не сдержав улыбки, юркнула внутрь, в залитый желтым светом подъезд.

«А раньше здесь не было освещения. — припомнила Юлиана. — Если бы Мишу скинули с крыши вечером, это бы многое объясняло…»

Изнутри дом совсем не изменился, за исключением света на каждом этаже. Добравшись до последнего, Юлиана заметила знакомую лестницу, которая была приставлена к железному люку, ведущему на крышу. Раньше он никогда не закрывался, но теперь надеяться на то, что так и будет, было напрасно. Опасения Холмогоровой подтвердились — люк был закрыт на ключ и он мог быть только у тех, кто жил на площадке последнего этажа.

Последний раз она была здесь год назад, в том же месяце, когда произошло убийство. Тогда Юлиана была в шаге от того, чтобы самой сброситься вниз, но отец, который благоразумно пошел вместе с ней, не дал этого сделать. Тогда же Космос Юрьевич, пытаясь отвести дочь в сторону от опасных визитов в Люблино, через свои связи достал для нее дело об убийстве Миши и разрешил сфотографировать все материалы. Потом он устроил все так, чтобы на все лето Юлиана уехала из Москвы: то на море отправил с матерью, то на дачу к Беловым, которая досталась Ольге от ее умершей бабушки. Когда начался сентябрь и Юлиана решила поступать в Академию МВД, Космос Юрьевич загрузил ее репетиторами и курсами, лишь бы только дочка не нашла свободной минуты для визита на крышу.

И Юлиана была отцу благодарна, ведь иногда она задумывалась о том, что, вероятно, не смогла бы справиться с собой и тогда бы либо ударилась во вредные привычки, либо опять попыталась бы повторить путь умершего возлюбленного.

Холмогорова сунула руку в карман куртки и достала заранее заготовленную шпильку. Привычка просчитывать не один шаг вперед, а двадцать — по десять в разные стороны — была привита ей на курсах подготовки к экзаменам в Академии. Правда, какие именно движения нужно было совершать шпилькой, Юлиана не знала и надеялась на счастливую случайность.

Первый блин пошел комом и все кончилось громком хрустом. Холмогорова испугалась, что шпилька сломалась, однако ее инструмент остался целым и она продолжила попытки. Ощущение, что кто-то за ней наблюдал, не покидало Юлиану и она постоянно оборачивалась. Как назло, прямо напротив лестницы находилась дверь чьей-то квартиры и потому избавиться от пугающего чувства никак не получалось.

«Если бы за мной правда следили, то давно бы вышли и прогнали», — пыталась призвать себя к разуму девушка, ковыряясь в замке люка.

В какой-то момент замок все же поддался и люк со скрипом двинулся под ее рукой. В спешке Холмогорова пролезла вверх и взгляд ее столкнулся с ярко-синим небом, на котором пока что не было ни единой звездочки. Если повернуть голову влево и запрокинуть голову, то можно было встретиться глазами с яркой луной. Подтянув за собой ноги, Юля выползла на коленях на крышу и осторожно закрыла за собой люк, мысленно надеясь, что ее страхи — не более, чем придумка и тот, у кого есть ключи от него, не закроет ее здесь.

Подошвы кроссовок зашуршали по поверхности крыши — Юлиана не имела сил поднимать ноги и спокойно шла к тому самому месту, с которого, судя по фотографиям, и скинули вниз Мишу. В сумеречно-лунном свете, да тем более спустя год, она бы все равно ничего не нашла. Телефон в очередной раз за день пиликнул, сообщая о новом сообщении. И Холмогорова прекрасно знала, что там будет написано.

Ночью ей без конца приходили сообщения в соцсетях от пьяного вусмерть Паши. Сначала это были обычные смс-ки с невнятным потоком слов, в каждом из которых было множество грамматических ошибок, а потом… Потом пошли фотографии с незнакомой девушкой, в машине Пчелкина. Они целовались на камеру, просто улыбались в объектив фронталки и спустя десяток таких фото, с перерывом в час, ей пришло видео, где Паша и незнакомая блондинка отчаянно занимались любовью в его автомобиле. Досматривать видеоролик Юлиана не стала — гордости у нее было хоть отбавляй. Но осадок остался: Пчелкин, пытавшийся вызвать ревность у нее таким идиотским способом, заставил ее только лишь кинуть его номер в черный список. Пусть никаких особых чувств он не вызывал у Юлианы, однако своими похабными сообщениями заставил ее не спать остаток ночи. Внутри замешался клубок диаметрально противоположных чувств: хотелось и плакать, и смеяться; она почувствовала и гнев, и обиду. Эта провокация вызвала у Холмогоровой мысли о своей несостоятельности как женщины и ощущение, что за книгами и мыслями об убийстве Миши она совсем отстала от жизни, хотя она не забывала следить за собой, регулярно стриглась и делала маникюр, а уж ее навыках макияжа, которые она приобрела в прошлые годы, и вообще говорить не приходилось.

По ее мнению, Пчелкин хотел показать, что хотел бы видеть рядом ту Юлиану, которая сбегала с уроков, тусовалась на квартирах едва знакомых парней до утра, вызывающе одевалась и громко смеялась с его сальных шуток. И это усиливало обиду Юли на Пашу, потому что она, в свою очередь, проделала огромный путь к той себе, что была сейчас и он, главное, прекрасно знал об этом. Или… Или все произошло только из-за Миши и нынешний образ — только лишь следствие той трагедии? А так бы она кем была? Осталась бы той сорвиголовой, которая нравилась Пчелкину или Миша, даже не умирая, смог бы ее изменить?

Юлиана медленно подошла к краю крыши, который был огражден чисто символически, низенькой решеткой, которая едва ли доставала девушке до голени. Внизу шумели облезлые деревья, на которых еще оставались какие-то золотые пятна листьев, аккуратно двигались по парковке машины, а совсем рядом шумел торговый центр. Вопреки стереотипам, здесь была нормальная жизнь. Много нормальной жизни. Только вот смерть Миши была для Юлианы черным пятном на Совхозной улице района Люблино.

А что если… Если взять — и перешагнуть через решетку? Просто чтобы понять, каково быть там, напротив жизни и почти что в лапах смерти. В лицо Юле дунул холодный сентябрьский ветер и она тут же провела параллель с тем майским днем, когда был убит Миша.

«Умирать в такой теплый май — обидно. — думала она. — Вот если бы его сбросили отсюда сейчас, то было бы не так жаль. Или… Боже, о чем я думаю!»

Жизнь была бесценна в любое время года. Это было базовой истиной, о которой знал каждый человек на Земле, но почему-то сейчас, когда одной ногой Юлиана стояла за ограждением, в голову стрельнула эта безумная, глупая мысль. Ветер усиливался и длинные волосы девушки, которая она распустила после прихода с учебы, образовывали за Холмогоровой хвост, напоминающий хвост кометы или падающей звезды…

В кармане зазвонил телефон и Юлиана вдруг будто вернулась в реальность. Она буквально почувствовала, что ее мозг, которым она руководствовалась во все времена, вернулся к ней после долгого путешествия и теперь нога, стоящая на самом краю крыши, пугала Юлю и она ее тут же вернула назад. Осознание того, что дальше могло произойти страшное, напугало Холмогорову. Ей казалось, что в тот момент ее разум перехватило что-то, чего она доселе не знала и не видела, но то, что жило в ней всегда и ждало этого момента, чтобы заставить ступить за черту жизни.

— Да, пап?.. — дрожащими губами прошептала Юлиана, отвечая на звонок Космоса Юрьевича.

— Привет, дочь, а ты где? — спросил ее отец. Только спустя пару секунд она осознала, что он находился в ее квартире. а не по дороге туда. Страх, что ее посещение крыши в Люблино откроется, вспыхнул, как дрова от спички.

— Я… Я гуляю. — сказала первое, что пришло в голову девушка.

— На ночь глядя? — даже через трубку она поняла, что отец нахмурился и не сделал ни одного шага к тому, чтобы поверить ей. — И где ты гуляешь?

— Далеко. Вообще, я подумывала поехать к дедушке в Царицыно, но пока что я нахожусь в кафе…

— Скажи адрес, я заеду за тобой. Проведем вечер вместе, всей семьей.

Юлиана вздохнула и в спешке огляделась. Говорить о том, что она где-то в Люблино — безрассудно и потому нужно было судорожно вспомнить какой-то адрес возле дома деда.

— Липецкая, два. Там фастфуд, решила схомячить бургер с кофейком…

— А мамины супы нам не по нраву, да? — больше со смехом, чем с укоризной, проговорил Космос. — Ладно, сейчас заеду.

— Пап, подожди! А ты зачем вообще приезжал?

— Да так, навестить. — отмахнулся он. — Приеду — расскажу, в общем.

С этими словами она спешно бросила трубку и бегом направилась к люку. Нужно было успеть доехать на метро до Липецкой улицы, чтобы отец ничего не заподозрил.