Часть третья (1/2)

«Продинамила! Опять! В который раз уж мы ссоримся либо из-за моей тупости, либо из-за ее упрямства», — внутри Пашу буквально разрывало от злости и он ругал себя на чем свет стоит.

Эксперимент явно затянулся. То, что начиналось лишь как попытка подростка самоутвердиться, теперь превратилось в образ жизни: неправильный и унизительный. Пчелкин не мог уже отвыкнуть от беготни за Юлианой, через слово сыпал какими-то горячими словечками, которые, как он считал, просто должны были что-то возбудить в ней. Но что каждый раз получал в ответ Паша?

Прямые отказы и хамство. Причем, Холмогорова не стеснялась и говорила действительно все, что думала о нем и о происходящем в целом. Это было единственной чертой девушки, от которой она не избавилась после смерти Миши и, видимо, это было изначально заложено в ее характере. Когда-то Паше нравилась эта непосредственность, но теперь она ему только мешала.

Три года назад, 2011 год. Москва. </p>

Золотая осень вдохновляла только поэтов, которые жили кучу лет назад, а обычных школьников она едва ли не заставляла плакать. И если первая половина смиренно скучала на уроках, то другая бросала вызов учителям, родителям и прогуливала занятия. К этой половине подростков и относилась Юлиана Холмогорова.

Ее день начался с замечаний завуча касательно ее школьной формы, которой, впрочем, и не было. Одни только черные капронки, испещренные дырами и «стрелками» вызвали бурные возмущения Оксаны Игоревны.

— Ты куда пришла, Холмогорова? В школу или на панель?! — кричала женщина, не давая школьнице пройти в класс математики. Сама Юлиана глянула на нее устало из-под густо накрашенных ресниц. В сочетании с графичными стрелками ее взгляд становился более высокомерным, ведь Холмогорова понимала, что все равно правда будет на ее стороне.

— А че вы так со мной разговариваете? — нарочито громко пережевывая жвачку, спросила школьница. — Забыли, кто мой отец?

— Ты должна ходить в школу как положено, а не как… — задохнулась от возмущения Оксана Игоревна. — Как не пойми кто!

— Ну ладно, я тогда сваливаю. — легкомысленно пожала плечами Юлиана, поправляя висевший сзади на одной лямке рюкзак.

— Ты куда пошла? — окликнула ее завуч, но Холмогорова делала вид, что не слышала ее. — Я твоему отцу позвоню!

— Ага, звоните, звоните… Если дозвонитесь, конечно…

Осенняя прохлада, запах прелых листьев ударили в нос Юлиане, когда она, спешно натягивая кожаную куртку, бежала к калитке. Свобода была так близко, что безумно пьянило ее, а ощущение собственной безнаказанности (ну или хотя бы отложенного на время наказания за прогул и хамство) внесли свою лепту в стремительно поднявшееся настроение Холмогоровой. То, что отец не возьмет сразу трубку было понятно сразу, а если бы он и взялся перезванивать завучу, то было бы это ой как нескоро. Часов до девяти вечера Юлиана могла, что называется, спать спокойно.

Недалеко от школы находился большой парк, оснащенный всякими лазилками и качелями для детей. В такое время там не было даже мамочек с малышами, поэтому можно было спокойно пройтись по нему до метро, а потом уже решить, куда бы ей хотелось. Юлиана точно не хотела домой, поскольку там было скучно, да и родители могли нагрянуть за какой-нибудь документацией, поэтому выбор пал на торговые центры, ВДНХ — туда, где к моменту ее прибытия уже могла кипеть жизнь.

— Эй, Холмогорова! — вдруг послышался знакомый голос сзади. Юлиана обернулась и увидела бегущего к ней со стороны бешено трясущейся из стороны в сторону качели Пашу. — Погоди!

— Гожу. — равнодушно ответила Юлиана, смотря на Пчелкина снизу вверх.

— Время восемь тридцать, а ты уже домой валишь? Молодец, горжусь! — смеялся он, медленно идя вперед, куда и направлялась Холмогорова. Та рассмеялась в ответ на его слова.

— Оксана, сука такая, за шмот меня прижала. Ну я и решила прогулять денек. Да и вообще, там алгебра первым, а нахрена мне это надо? — рассказала Юлиана другу. — А ты тоже решил прогулять, смотрю…

— А у меня, по счастливейшему стечению обстоятельств, тоже алгебра первым, прикинь? — Паша говорил, не переставая при этом улыбаться и изучающе осматривать Холмогорову. Она же, заметив это, вдруг подошла к пустующей скамейке и поставила на нее ногу в высоком осеннем ботинке.

— Зацени придумку! — она откинула назад куртку и показала две металлические цепочки, которые она недавно пришила к ярко-красной клетчатой юбке. Пчелкин хмыкнул и показал палец вверх.

— Неплохо, — протянул он. — Ножки так вообще отпад!

— Придурок озабоченный! — Юлиана кинула в него свой школьный рюкзак, который Паша тут же словил и вернул ей в руки. — Кстати, как у тебя первым могла быть алгебра, когда она первым у нас?

— Ой, точно! — он картинно хлопнул себя по лбу. — Ошибся! Не алгебра, а химия!

— Ну одна херня… — недовольно отмахнулась Холмогорова.

Так они дошли до метро. Юлиана уже хотела спуститься вниз, как ее под локоть взял Пчелкин:

— Куда планируешь махнуть?

— Да не знаю… — сказала Холмогорова. — Наверное, в Сокольники. Или на ВДНХ… А ты?

— А я думал, мы с тобой здесь пробздимся маленько. — немного обиженно проговорил Пчелкин. Юлиана замялась.

— Ну-у-у, хочешь со мной? — протянула она, но Паша отмахнулся от предложения.

— Да не, я здесь до конца первого урока поболтаюсь, а потом, наверное, вернусь. У нас потом английский, русский, а мне это все надо для экзаменов.

Юлиана сначала широко распахнула свои карие глаза, а потом расхохоталась:

— Реально на уроки пойдешь? — смеялась она. — Уж от кого, а от тебя, Пчелкин, я такого рвения к учебе не ожидала.

— Ну все, десятый класс, надо быть посерьезнее. — важно заявил Павел. — Тебе бы тоже не мешало, все-таки в девятом классе уже!

— Да что в этом девятом классе такого? Экзамены необязательные<span class="footnote" id="fn_32445701_0"></span>, сдавать я ничего не буду, а к одиннадцатому решу, что мне вообще в этой жизни надо.

С этими словами она потянулась к другу, чтобы обнять его на прощание. Пчелкин затаил дыхание и протянул к ней руки, а Юлиана приподнялась на цыпочки и уронила ему голову на плечо, обхватывая его тело своими худыми ручками.

***</p>Ленинградка, Новая Башиловка, Лефортовский тоннель… Паша так мчался навстречу ночи алкоголя и плотских утех, которые помогли бы ему забыться, что даже при закрытых стеклах у него ветер свистел в ушах, отчего он на минуту подумал, что уже начал сходить с ума. Когда, наконец, показались огни «Газгольдера», свист утих и теперь его заменили шумы на парковке. Паша заехал туда весьма эффектно, громко скрипя шинами, которые неизвестно как до сих держались при всей любви своего хозяина к дрифту и резким движениям. Выйдя на улицу, Пчелкина вдруг зашатало от сентябрьской свежести, которая тут же проникла в его нос и резко контрастировала с запахами внутри спорткара. Проморгавшись, он закрыл машину и направился внутрь.

Все, чего он хотел, уже ждало его и буквально подсовывало себя под нос Павла: красивые девчонки, которые замечали его, приглашающе улыбались; за барной стойкой блестели бутылки с различным алкоголем. Все вокруг тонуло в свете софитов, больно бьющей по ушам музыке и общем желании нахреначиться здесь в слюни, чтобы почувствовать какое-то облегчение.

— Водки! — коротко скомандовал Пчелкин, присаживаясь на барный стул и рассматривая потенциальных «стрессоснимательниц». Слева от него сидела высокая девушка в ярко-красном платье, которая явно не подходила Пчелкину — он любил помладше или ровесниц, а у той лицо было, как будто ей под сорок. Слева сидела молоденькая блондинка, которая вообще не заметила его и была слишком сосредоточена на трубочке в своем коктейле.

Водка обожгла его горло и это ощущение Паша считал пропуском в сегодняшнюю лихую ночь. Будто без этого он не мог сделать то, что хотел, не влился бы в так называемый коллектив.

— «Лонг Айленд» сделай для девушки! — нарочито громко, почти что в ухо блондинке прокричал Пчелкин, отчего та вздрогнула и обернулась. Лицо у нее было совершенно чистое и невинное: большие голубые глаза, длинные светлые волосы. Даже яркого макияжа, как у большинства здесь, у нее не было. Образ дополняло светло-голубое короткое платье. Глядя на нее, Пчелкин по-доброму усмехнулся: — Я угощаю!

— Спасибо… — немного растерянно ответила ему незнакомка, пододвигаясь поближе. — Меня Юля зовут, а тебя как?

Едва узнав, как зовут блондинку, Паша будто вернулся в реальность, от которой сбежал сюда и о которой хотел забыть. Конечно, он понимал, что вероятность того, что Юля окажется Юлианой ничтожно мала, практически равна нулю, однако это все равно заставляло чувствовать его некий дискомфорт.

«А впрочем… Почему бы и нет? Раз с той Юлей ничего не получается», — подумал парень, опрокидывая вторую рюмку водки.

— Я Паша! — крикнул он, следя уже немного осоловевшими глазами за тем, как новая знакомая пила «Лонг Айленд». — Ты первый раз здесь?

— Да, меня подруга притащила, а сама куда-то уплясала. — с обидой в голосе ответила ему Юля. — Впрочем… Может, оно и к лучшему.

— Конечно к лучшему! — Пчелкин проигнорировал неумелое заигрывание, которое езе раз подтвердило его версию о том, что Юля — простая тихоня, которую подружка — напротив, бунтарка — притащила с собой в клуб, чтобы Юля расслабилась и увидела, что жизнь не заключается в одних учебниках.

Классическая, почти до противного заезженная история.

— Может, пойдем потанцуем? — продолжил Павел, кинув мимолетный взгляд на танцпол.

— Погнали!

Юля спешно допила коктейль и, натянув дружелюбную улыбку, направилась за парнем, уже слегка пританцовывая.

За все то время, что они провели в клубе, Паша не раз отмечал про себя, что, несмотря на внешнюю невинность, Юля умела красиво, а, главное, в такт музыке двигаться. Для него, как для музыканта это было важно. Да и потом, уже вне танцпола, Юля показала себя далеко не с самой плохой стороны и Паша даже остался доволен.

— Ты охренел? Уже в который раз ты прогуливаешь университет из-за своих свистоплясок в клубах!

Едва Паша услышал звук «будильника», то сразу понял, что по пьяни перепутал адрес и приехал не в съемную квартиру, а в родную, где до сих пор жил отец. В голове до сих пор был странный липкий комок, который наотрез отказывался думать и помогать парню этим нелегким утром. Тяжелая рука старшего Пчелкина «мягко» приземлилась на его щеку.

— Я за что плачу бешеные бабки? — не унимался Виктор Павлович. — За то, чтоб ты спал до обеда?

— Пап, ну хорош… — пробормотал Паша, пытаясь перевернуться на другой бок и поправить одеяло. — Все, я… я больше н-не б-буду так…

— Ты мне это говоришь каждый раз, когда я нахожу тебя в таком состоянии! — Виктор вдруг дернул на себя одеяло и Паша тут же почувствовал холод. Глаза его широко распахнулись и он, наконец, смог перевернуться хотя бы на спину.

Виктор Павлович смотрел на него так, будто вот-вот сорвется и прибьет сына к чертям. Презрительно осмотрев его, Пчелкин-старший тяжело вздохнул и сел на офисное кресло что стояло у письменного стола рядом с кроватью. Тот взгляд, которым он сверлил его, Паша знал преотлично: так отец смотрел на него, когда он не оправдывал его надежд.

— Я сейчас не буду тебе выговаривать за клубешники и девок, потому что тебе все тут же расскажут, что я в девятнадцать был не лучше. — начал Виктор Павлович. — Но если ты не перестанешь там тусоваться в ущерб учебе, я нахрен перекрою тебе все каналы. Понял? Я пошел у тебя на поводу, оплатил эту журналистику, хотя до сих пор не понимаю, с какого хера ты решил, что это твое, а ты тупо прожигаешь мои бабки непонятно где!

— То есть, тебя беспокоит не моя учеба, а слив твоих денег в никуда. — печально констатировал Паша, подтягивая обратно одеяло к себе, но ситуация повторилась, только теперь отец выглядел еще злее, чем до этого.

— Если б ты только знал, чего мне стоило тебя обеспечить всем, что ты так бездарно сейчас проебываешь…

— Я знаю, пап. — вздохнул Паша. — Это стоило дохрена человеческих жизней. Я бы мог сказать, что я не одобряю этого, но раз благодаря этому я сейчас не прозябаю в нищете, то спасибо тебе. Огромное!