Часть 3 (2/2)

— Чего?

— По Тимуру, говорю, не скучаешь? — спрашиваю, делая морду кирпичом, что под челкой легче легкого, а сам в момент покрываюсь испариной. Пиздец и эпик фейл. У меня Шакал головного мозга, что ли? Я же специально на улицу выбрался, лишь бы не думать о том, как он там обо мне и моих прогулках переживает, хотя на самом деле, конечно, нет.

Янка косится на меня подозрительно, но благородно делает вид, что ей послышалось. Смотрит внимательнее под ноги и бурчит в шарф:

— Уезжал, переспать пришел… На утро позавтракал и свалил электричкой. Поел — полная раковина посуды, даже одной котлеты из тех, что наделала, не оставил. Спать всю ночь не давал. А у меня на следующий день смена была на двенадцать часов. — Она фыркает горько: — Клево, забота…

В горле ком обиды за нее. Ну зачем ты так себя мучаешь, Янка?

— Знаю, что скажешь, — предупреждает она мрачным тоном, глаз не поднимая от дорожки. — Я пыталась с ним поговорить… Словами и просьбами как-то все поменять, вернуть как было — в начале. Не вышло. Думала, пришла к выводу, что оно, блин, всегда так было, просто я первое время не замечала, что выхлопа в мою сторону — ноль. Так что я соберусь… Обязательно соберусь, Сень. Время дай… Отрицание-принятие-смирение… — Она мотает головой, и кроличьи уши дергаются на капюшоне. Янка сильная, она справится, я в нее верю. И скрещу-ка пальцы за то, что ей подвернется тот, кто будет заботиться о ней, как она того заслуживает. Будет к ней внимательным. Будет интересоваться, где она и с кем. Давать ей хорошенько поспать и будет уверенным, что она нормально жрет и не загоняет себя до потери пульса. Янка вдруг говорит, видно, замечая, что я вот-вот начну тему педалировать, пусть она и просила спустить на тормозах: — Ладно, давай не будем о грустном.

— Давай не будем, — соглашаюсь со вздохом.

Мы слегка ускоряемся на повороте к дороге, потому что время не резиновое. Огибаем торговый центр, больше напоминающий трехэтажный рынок всякой всячины — футболка с гусями, кстати, оттуда — и ныряем по очереди в брешь в заборе-сетке, отодвигая и возвращая на место фанерный лист.

Тусовка, признаться, если пива для храбрости не бахнуть, максимально стремная. Компании сюда стекаются под вечер пятницы и субботы каждый раз новые, не угадаешь, когда нормальные, а когда не очень. Парни с девушками разных возрастов и разной степени визуально различимой опасности. Кто-то просто курит и семки лузгает под бессмысленный треп, присев на бетонные блоки, где вентиляция торгового центра выходит и потеплее. Кто-то в раздолбанных и фонящих колонках — смерть трезвым ушам — слушает русский рэп, кто-то выпивает легкого пива и винишка, а то и напитки покрепче. Кто-то обязательно бьет кому-то морду на этом узком, и, в общем-то, потому и выведенном из эксплуатации парковочном пятачке. Снег расчищают энтузиасты, облюбовавшие место под пьянки-гулянки, но занимаются этим с ленцой и через раз, поэтому под ногами вечно каша из снега, песка, бычков и мусора.

Мы с Янкой сюда редко заруливаем. Так, адреналинчика набраться, пива тяпнуть и сделать ноги до того, как первый перебравший быканет на кореша с грозным: «Че сказал, козлина?»

Сегодня один из таких дней. Янка не спрашивала, зачем мне, если предложил — значит, мне надо, ну а я… не признаваться же, что у меня шакалиный бунт и мне отказали в поцелуе, сделав страшно недовольную рожу.

Поэтому мы достаем пивасик и выбираем угол, где потемнее и никто не топчется, чтобы не нарваться на терки за забитое место. Пьем и, разумеется, от холода снаружи и внутри моментально коченеем, начиная дрожать, но слабоумия и отваги не теряем. Подпрыгиваем, как два пингвина на льдине, и болтаем о какой-то чепухе. О том, что скидываемся вредному преподу по статистике на коньяк к юбилею и к сессии, о новинках забугорных сериалов, о том, что Биму позарез нужны собачьи тапочки, пусть я и не знаю, кто в своем уме бриару тапочки покупает.

Пиво, падла, все не кончается: ледяное, залпом на морозе не выпьешь, приходится цедить. А выкидывать жаба душит — фигуральная, не наша, хотя наша вот вчера пыталась тоже, когда наговорил ей ереси у доски вместо нормального ответа, потому что сдуру решил, что на меня Шакал с дальней парты палит, и перенервничал. Спойлер: палил он в ответы, которые Жаба случайно вывела на доску, забыв отключить проектор, и благополучно их сдул подчистую к себе в тетрадь.

Морщусь и давлюсь остатками пива. Янка морщится и давится тоже.

— Пойдем, что ли? — спрашивает она умоляюще, и я киваю. Все, хватит приключений, набунтовался.

Но только мы двигаем обратно к бреши в заборной сетке, нас подрезает поц из соседней компании, перекрывая путь к скорейшему отступлению, и прокуренным сиплым голосом спрашивает:

— Ребят, на догнаться есть?

— Не, прости, на последнее выпили, — говорит Янка, косится на меня, губами выговаривая «Валим». По спине прокатывается капелька холодного пота — впрочем, оно и неудивительно, у меня все сейчас холодное.

— Да ладно, и пятьдесят не наскребете, что ли? — спрашивает поц с ленивым угрожающим намеком, который распознаю на раз.

Он делает скользящий шаг влево, когда Янка пытается протиснуться мимо него вдоль забора, и та отшатывается, мыкнув испуганно, и прячется за меня. Толку от этого, как прятаться от волка в соломенном домике.

Блин. Будь я один, удрал бы на сверхзвуковой, так что поц не успел бы произнести и «Какого ху…» Моя спортивная дисциплина — драпанье со всех ног, вы, наверное, помните. Но со мной Янка. Она в длиннющем пуховике за мной не угонится, поэтому не вариант. Бабки отдавать тоже не вариант. Я уже наученный. Дашь пятьдесят, хоть отчеканишь мелочь из воздуха, начнется: «Э, а чо пиздели? Нехорошо, ребята, посмотреть бы вам по карманам еще». Дашь двадцать — отожмет в недостачу первое же, что на тебе приметит, а еще и отпиздит напоследок. Вариантов мало. Нормальных — вообще нет.

И я думаю дольше пяти секунд истекающего терпения поца, потому что он решает за меня и говорит, резким выпадом сдергивая с меня шапку:

— Это возьму. — Сует шапку себе в карман под протяжный Янин выдох. Его кто-то из компании неуверенно окликает: «Саш, да ну ты чо?», но активнее никто, разумеется, не вступается. Вижу из-под челки, что на нас озираются, шепчутся, но возвращаются немедленно к прерванным разговорам. Музыка из раздолбанной колонки звучит громче. Саша указывает на рюкзак. — Есть что ценное?

И все. И я понимаю, что пропал. У меня там ингалятор, который Саша повертит и выкинет, и телефон, подаренный папкой в честь поступления на бюджет. Папка на него откладывал с трех зарплат. Я же себе не прощу, если проебу телефон в ночь откровенной глупости.

«Вш-ш-ш-ш…» — это я воздух с шумом через нос втягиваю. И я готовлюсь к драке. Готовлюсь, что меня отпиздят в мясо, но если повезет, я выиграю Янке время, а там вывернусь, драпану следом — и ночь пролежу с Бимом в обнимку, под хлюпанье в разбитом носу уча свой горький урок.

Сжимаю пальцы в кулаки. Саша хмурит кустистые брови. Чувствую, как Янка цепляется мне в локоть.

Но Саша вдруг оборачивается.

Не понимаю, в чем дело.

Потом, как в замедленной съемке, в мозг наплывают картинки происходящего. Шакал разворачивает Сашу на себя и дает секунды две оценить противника. «Ухбл-л-ле-а-пх…» — вырывается из Саши нечленораздельное, когда кулак Шакала врезается ему под дых. Бам! Бам! Еще пару раз прилетает в бок, а Саша дергается конвульсивно, от перехватившего дыхания, кажется, ни увернуться, ни ответить не в силах. «Шурх…» — моя шапка выскальзывает из кармана Сашиной куртки и оказывается в кармане серого пальто. Шакал хватает меня за руку и тянет к бреши в заборе-сетке. Хватаю за руку Яну. Мы вылезаем наружу, держась за руки, как в фильме «Мечтатели» — ассоциация на миллион, учитывая пересер галактических масштабов, — и шуруем этим веселым паровозиком, набравшим полный ход, к дороге. Пролетаем пешеходный переход на зеленый свет. Все шуруем и шуруем дворами, и не думая расцепляться. «Шорх-шорх-шорх…» — песок скребет у нас под ногами. Никто за нами не гонится.

— П-порядок? — только и спрашиваю, оборачиваясь на ходу на Янку. Глаза у меня, наверное, такие же круглые, как у нее.

— П-порядок… — шелестит Янка, качая кроличьими ушами на капюшоне.

Хватка горячих пальцев Шакала на моей ладони не ослабевает. Уверенное, крепкое сжатие, которое он мне дарит на повороте к нашему дому, одновременно обещает мне безопасность и пиздюли. Очко делает жим-жим. Почему-то уверен, что Шакал меня отчитает, хотя у нас так не принято, и от неизвестности того, что меня ждет, духа не хватает обнаглеть и спросить, какого фига он у торгового центра оказался — сталкерил, что ли?

Мы заходим в подъезд и наконец расцепляемся.

Ждем ползущий вниз лифт под протяжное «Вр-р-ру-у-у» по шахте. Янка нервно дергает уши на капюшоне и смотрит на Шакала с тем же немым вопросом «Ты как там оказался?» во взгляде и намеком на подозрительное «А главное — зачем?» Шакал хмуро разглядывает рекламный листок, предлагающий заказать суши по акции, и трет покрасневшие костяшки правой руки о карман, из которого торчит моя шапка.

Не знаю, что говорить. Если и говорить что-то, то не при Янке. То есть, ей, конечно, завтра придется много чего сказать, но сегодня я только поднимаю на нее глаза и… улыбаюсь. Нервы, наверное, играют. Нас спасли, мы живы, целы, мы туда больше ни ногой — пожалуй, этого достаточно, чтобы заплыть в кабину подъехавшего лифта с ненормальной лыбой до самых ушей. Мы доезжаем до Янкиного девятого этажа и прощаемся с ней на пороге ее квартиры. То есть, я прощаюсь, обнимая ее и на ухо «Потом» интригующе шепчу — ну, Ян, держи за меня кулачки. Чтобы я выжил до этого «Потом».

Спускаемся с Шакалом на мой восьмой пешком в гробовом молчании.

Останавливаемся под подъездной лампочкой, которая то вспыхивает тускло, то снова выключается. Две секунды темноты — две секунды света. Темнота — бледное лицо Шакала. Темнота — морщинка между его бровей. Темнота — в глазах сложносочиненное выражение, новинка в линейке взглядов, назовем ее, пожалуй, «Арсений, тебя природа уже обидела, я, так и быть, пожалею». Темнота — Шакал мне шапку протягивает. Темнота — берусь за эту шапку с тихим и проникновенным:

— Ром, бля, спасибо, я в курсе, что у тебя какие-то заебы с благодарностью, но…

Темнота — я прижат спиной к собственной двери, за которой скребется и скулит, услышав мой голос, Бим. Свет — смородиновые глаза Шакала мне душу выедают на короткой дистанции, а его агрессивное дыхание жжет по коже лица. Темнота — и его губы на моих губах. Свет — поцелуй грубый, злой и горячий, нетерпеливый почти, будто со светом включается рубильник «Да чувствую я, сука, ваши эмоции ебаные, чувствую!» у Шакала в голове. Темнота — обхватываю его шею руками и отвечаю с не меньшей злостью. Свет — он обнимает меня, пустив руки мне под куртку. Темнота — у его губ вкус крови из прокушенного языка. Свет — его пальцы убирают челку у меня со лба. Темнота…

— Бля… — шиплю, когда вой Бима за дверью уже напоминает вопль потерпевшего. Чует, жопа волосатая, что все самое интересное пропускает. — Бим, ты…

«Тудумс-тудумс-тудумс…» — мое сердце делает.

Темнота — две секунды на спрятать взгляд. Свет — ключ вставлен в замочную скважину.

Меня трясет. Слышу его громкое сорванное дыхание за спиной.

Умираю, как хочу послушать его сигарету.

— Ну типа… — мямлю, — сходишь… с нами? Ссыкотно, вдруг… тот поц проследил…

Темнота.

Свет.

— Ладно.