Глава 1 (1/2)

В пасмурную дождливую погоду самолёт снижается над Сеулом. Чимин часто дышит и смотрит на людей с привычной уязвимостью, той, что разбивает на атомы сознание; и в одно мгновение он сидит уже в такси — жёлтом, как изолента на месте убийств. Образ, который он научился различать в зеркале бокового вида — потускнел, сливаясь теперь со серостью и промозглостью осени, в которую Чимин укутался, как в колючий шарф — подарок Чонгука на день всех влюблённых.

На грани. Недавно в Сеуле повязали мужика, угрожавшего выкинуть годовалого ребёнка с десятого этажа. Люди, конечно же, поспешили записать его в уроды, но только Чимин оправдал мужчину, потому что посмотрел на ситуацию глубже — большинство людей в своих семьях, отношениях живут на грани; вот и у осуждённого улетел однажды чердак, было достаточно маленького триггера, чтобы он совершил необратимое — выкинул ребёнка.

Многие люди живут на грани, и жизнь на этой грани называют «семейным счастьем».

Жёлтое такси останавливается у высотки, не выбивающейся из единства стиля. Измена теперь кажется обыденной рутиной — Чимин достаёт ключи и идёт к дому, когда другая часть города ещё пребывает в зыблемой, сонной тишине лимба.

Таблетка по мокрому глоточному кольцу спускается вниз и через пищевод попадает в желудок, растворяясь в его соку, и вещество по законам фармакодинамики попадает в кровь, всасываясь через слизистую оболочку пищевой системы. Молекулы с ламинарным током крови попадают в мишень: блокируют рецепторы на яичниках омеги — вынашивание детей сегодня приравнивается к болезни: беременная матка в течении долгого времени атакуется иммунной системой, потому что плод, что прикрепился к эндометрию попадает под прицел киллеров-лимфоцитов, чья функция уничтожить инородное тело — ребёнок выживает лишь благодаря родовой памяти клеток мозга. Чимин сразу после замужества был готов стать папой, только Чонгук сделал ставку на свою карьеру: нежелание иметь детей от омеги больно ударило в солнечное сплетение однажды вечером, и слезами омрачило их брак.

За столько лет он изучил его губы, его любимую позу, когда он кончает и когда стоит простонать чуть громче привычного. Чимин знает своего мужа досконально.

Он стоит у широкой оконной панорамы, откуда открывается вид на спящий Сеул под ногами, и чудится ему в этом сонном городке — пасть железобетонного монстра, что разинув свой рот, готов сожрать несколько миллионов людей. Запустив длинные изящные пальцы в черней вороньего крыла волосы, мужчина заводит их назад, придавая себе немного волнующего вида, от которого у омеги сердце разрывает изнутри.

Диагноз: сердечная недостаточность, и какими бы белоснежными бинтами молитв и надежд в лучшее будущее он не закрывал раны на своём сердце, его сердце никогда не будет принадлежать кому-то другому — видимо так бывает; видимо в этом городе никто не живёт со своим истинным, не имея права на счастье: брак — голый расчёт.

— Чимин? — его вопрос — как укол — в мозг, вызывает удивление, мелькая в чёрных, потускневших от жизни в городе глазах мужчины.

— Я соскучился, — дождь печальной сонатой застучал по стеклу.

Чимин ощутил себя абсолютно нагим, и прижался к мужчине, обвив руками его стройный стан. На двадцать третьем этаже, где молочная полоса тумана скрыла за собой двух людей: никто не заметит двух совершено ничего не стесняющихся и занимающихся любовью — обычный утренний трах на завтрак перед длинным рабочим днём заместо завтрака — ну и какая она, безисходность?

— Невидимая.

Прижаться. Запустить пальцы в его пряди, утолив свою жажду касаний — Чимин будет изменять, Чонгук ему врать — «семейное счастье», как у всех. Хотя для многих у них по общепринятым стандартам всё идеально, не хватает только дитя — Чимин уже не хочет, Чонгук ещё не готов. Двадцать шесть и тридцать четыре — не патология, всего лишь здоровый вид эгоизма. И этот посыл принимает его другой альфа, аккуратно входя и расширяя чужую зону комфорта — толкаясь плавно с резинкой на эрегированным члене: дети не нужны двум взрослым, состоявшимся людям — секс всего лишь способ сбросить давление и разрешить себе немного побыть живым человеком, а не существом с камнем вместо сердца в груди.

Стонами разрезая сонную, разнеженную тишину, Чимин ощущает резь в лопатках — спину ломит от сильного изгиба или это крылья режутся наружу; но изменникам не дано ангельства, в глазах токсичного социума они — тёмные твари, не ангелы, нет, Чимину не быть серафимом: если спросить его, чего он хочет? Ответ: взлететь. Так высоко, чтобы увидеть, как восходит Солнце над этим миром.

— С Днём Рождения, — кофе, алкоголь не стирают боль, только аромат его тела и хоровод созвездий в отражении окна: Юнги смотрит каждый раз, мысли рассыпаются как песок, и он тоже боится исчезнуть, как будто он — всего лишь отражение.

Улыбка блеклым этюдом ложится, Юнги целует у линии волос, впитывая чужой аромат.

— Спасибо. Я вернусь сегодня вечером, займёмся сексом неторопливо, — шёпотом Чимин всё же спрашивает, что с ними будет дальше, и всё, как прежде: Юнги просто уходит от ответа.

Тишина спасает от лишних слов, но цена спасения — жизнь на коротком поводке.

В лифт заходит заведующий отделения хирургия; Юнги мажет по нему затуманенным взглядом, зажимая в кармане свой мобильник. Хмурый взгляд накидывает пару лет, Юнги давно выглядит старше своих лет — гордый, молчаливый и магнетически красивый. Такие мужчины становятся чьей-то болезнью.

Чонгук делает один глубокий вдох, осознание электрическим импульсом сальтоторно в мозг — аромат кофе, такой знакомый до тошноты, подступающей к горлу; вопрос — с каких пор доктор Мин перешёл на кофе остался горечью на языке. Все в больнице знают, что Мин Юнги не пьёт кофе, кофеину предпочитает зелёный некрепкий чай.

Тишина спасает от лишних слов.

В кабинете доктора Мина ждёт Ким Намджун из отделения хирургия: ранний визит обусловлен новым приступом, что случился за завтраком у его мужа.

— Доброе утро, что-то с Сокджином?

— Привет. Утром приступ селфхарма, опять порезал себе вены.

— Причины? — разве человеку с диагнозом нужны причины для самоликвидации?

— Не знаю. Вчера было всё хорошо. Как обычно: мы смотрели фильм…

— Что за фильм? — поправляя очки на строгой переносице, спрашивает Юнги, беря в руки историю болезни Ким Сокджина.

— Титаник.

Приступы у Сокджина в последнее время случаются не часто, но каждый раз омега режет свои запястья. Кровь сгущается на стенах, затапливая квартиру, и омега впадает в коматозное состояние: обои кусками плоти слезают со стен и с чавкающим отзвуком падают на пол. Титаник идёт ко дну.

Бритвенный взгляд, стоячий ворот рубашки под белым халатом, безжизненность в глазах — так выглядит муза психиатрии: Юнги знает, что ему не должно быть жаль своих пациентов, но Намджун ему не пациент, коллега, друг, бывший одногруппник, муж сошедшего с ума человека, у которого тоже улетел чердак в один день.

Голова — тёмный лес, зайдёшь без фонарика, заблудишься и погибнешь. Свою купель Юнги держит в чистоте и относительно здоровом состоянии. Психиатр погружается в раздумья. На плечи навалилась усталость. С самого утра.

— Нужно будет пройти курс в больнице, привози его в понедельник. Нельзя его оставлять так.

— Спасибо, — напоследок Намджун жмёт руку Юнги, и следом рикошетом прилетает вопрос: — Ты начал пить кофе?

Бледные щёки его начинают покрываться лёгким румянцем, глаза уходят от линии взгляда на друга. От него пахнет Чимином. Утром они ехали в одном лифте с его мужем. Юнги не пьёт кофе: кофеин суживает сосуды, а затем резко происходит расширение мозговых артерий, что чревато страшными последствиями, например, инсультом.

— Утром выпил чашечку, — Юнги не врёт и не пьёт кофе.

Доктора в синхронном жесте оборачиваются: внимание привлёк громкий голос за дверью кабинета. Секретарь говорит кому-то:

— Доктор Мин занят. Он сейчас не может Вас принять.

Ему отвечает человек, говоривший с сильным японским акцентом:

— Плевать я хотел, занят он там или нет. Мне нужно ему кое-что передать.

Намджун отходит в сторону, а доктор Мин поднимается с кресла, но в этот момент дверь открывается — на пороге стоит омега.

— Я тебя ждал целый месяц.

— Увидимся позже, Мин. Хорошего дня, — плевать на то, что Юнги просил его не прилетать, но интересы Юнги — кажется, мало кого волнуют.

— Что ты тут делаешь? — когда за Намджуном закрывается дверь его кабинета, Юнги уже мысленно лезит в петлю: бывший муж появился не кстати: с днём рожденья, Мин Юнги, кстати.

— Почему я узнаю от какой-то проститутки, что ты снова в отношениях? Кто он? — имеет ли смысл давать этому персонажу имя? Он ведь прошлое Юнги, у прошлого нет имён; Юнги стёр коды и пароли, поставил антивирус на свой жёсткий диск, который прямо сейчас дал сбой, и доктор не уверен, что бывший муж — не его оптическая иллюзия.

— Почему тебя вдруг начали волновать мои новые отношения? Мы в разводе, — кому контролировать эмоции обязательно, так это доктору Мину.

— Ты бросил меня!

— Разлюбил.

До поздней ночи они говорят о любви, её сложностях; Юнги считает, что все они надуманны, при этом он отрицает понятия верности, серьёзности отношений и тех обязательств, что возлагает на неё социум, объясняя бывшему мужу, что все эти понятия условны и бесплодны. Однако понимает, что его собеседник испытывает нежность и преданность — чувства, которыми пренебрёг Юнги и к которым сам сознательно никогда не стремился.

Омега жмурится, тихонько всхлипывая, и обнимает в ответ, утыкаясь носом в плечо Юнги. Сначала была симпатия, дикая, пьянящая, затем горячая, будто кровь, текила-любовь. А затем секс… Телесная близость, обнажённая чувственность, которая умерла, породив быстрый гостевой секс, ни к чему не обязывающий… Если любовь теперь одноразова, если чувства все обесценены — настоящие чувства, во имя которых люди могли совершать сумасшедшие, необдуманные поступки, запоминающиеся на всю жизнь — то ради чего любить?

Увы, они оба ошиблись, но это было прекрасное время, и теперь Юнги, сидя за барной стойкой, топит свои чувства в стакане крепкого, ржавого цвета виски со льдом. От безумной пляски света в стакане, у альфы всё двоится, плывёт, и, бармен, подливая новую порцию, троится перед глазами. Юнги ужасно пьян и, кажется, серьёзно болен, потому что в груди болит осколком льда замёрзшее сердце.