Глава 1 (2/2)

Юнги прикусывает нижнюю губу, прикрывая рукой влажные глаза, вслушиваясь в тихий шёпот своей души. Ловит тихую вибрацию её струн, осознавая, что бывший супруг много плакал, от боли и горечи, ведь на его красивом лице пролегла тоска, как будто он смог осознать глубину своего одиночества. А Юнги — что его вдохновение гибнет даром для мира, никем не воспетое и никому не нужное, и сквозь радостный гул толпы он слышит его тоскливый, безнадёжный призыв: живи! Живи!

Бывший ведь смотрел ему сегодня прямо в глаза — не без нотки удивления, губы слегка приоткрыв — и выглядел вдруг таким уязвимым, немного разбитым, болезненным… Что Юнги, сидя в ночном клубе с горьким виски, только и видит его… светлый образ.

Он обожает Чимина даже если уже не сможет об этом никому рассказать, даже если об этом говорить больше нельзя, даже если за окнами разные города. Он будет лгать, скрывая за маской свою искренность, потому что неправильно говорить всё, о чём думаешь. Важно — уметь молчать. И понимать, что нет никаких «вторых половинок» и любви с первого взгляда. Есть просто время, когда нам с кем-то хорошо. Но жизнь, лишённая любви, не что иное как просто существование.

В баре шумно. Едва только новый посетитель заходит в клуб, как его оглушает грохот какой-то тяжёлой и бьющей по нервам музыки. Несколько человек двигаются в такт этим звукам, пьяно, неуклюже, развратно. Цветущие, хорошенькие омеги тоже даром времени не теряют, выставляя на показ всё то, что должно быть скрыто от любопытных взглядом других альф.

Омега, что вошёл минутой раннее в тот же ночной клуб, где сидел сегодня Юнги, одет во всё белое. У него высокий лоб, маленький носик, и в общем лицо его не лишено известной правильности черт, и на первый взгляд даже может показаться, что в нём вместе с достоинством городской омеги сочетается некоторая приятность, которая также присуща и омегам из провинции. Однако очень скоро после знакомства с некоторыми альфами все будут неприятно поражены выражением самодовольства и заносчивости, в которой сквозит, ко всему прочему, какая-то ограниченность и скудость воображения. В поведении этого омеги чувствуется, что все его таланты сводятся к тому, чтобы раскрывать широко рот, и не столь важно перед кем именно.

Но каким бы гордым ни был Юнги, которого этот омега долго обхаживал весь вечер да строил ему свои по лисьи шальные глазёнки, даже он в конечном итоге не смог устоять. Алкоголь в крови взыграл, затуманив разум.

Телефон завибрировал в кармане кожанки, сообщение от Чимина:

«Я сбил человека».

«Я не знаю, как… он просто переходил дорогу на красный. Я не заметил. Не заметил!»

В этой тишине умирает суть: это мозг кричит или мир замолк. На часах пять утра — за окном тот же Сеул, в котором за прошедшую ночь стало на одного убийцу больше.

И Солнце восходит над этим миром.

Этим же днём, но часами позднее, нетерпеливо дожидаясь своего пациента в его палате, Чонгук так ничего и не понял.

Какого смысла хочет Чонгук? Жизнь — это страсть и странное стечение обстоятельств, а не смысл. Хорошо, что время быстротечно и приходит нового черёд: Чонгук, несмотря на вчерашнюю трезвость, проснулся абсолютно разбитый, словно распивал в баре с Юнги и сейчас обязан мучиться с похмелья.

Он впервые за долгое время остался ночевать в палате своего пациента.

На койке-кровати лежит всего лишь тело, мёртвая душа тянет бренную оболочку за собой. Пустыня внутри свернулась кольцами змея, за каждым его движением пристально следит; разбился хрусталь иллюзий — тепло так легко уходит: Чонгук ведь знает, как беспощадна и цинична жизнь — обманчивая красота сыграла злую шутку: два — ноль. Радужку затапливает утренняя заря, заливает палату пациента ярким рассветным светом.

И Солнце восходит над этим миром.

Ван Гог завещал: «Печаль будет длиться вечно», но даже вечность не бесконечна. Крепкий сон только у пациента. Чонгук разучился спать, довольствуясь пару часами на работе и пару часами дома. Звон ключей, поворот, пробка, красные стоп-сигналы, лифт, дверь, квартира.

Чонгук находит Чимина в гостиной на подоконнике, тот сидит, поджав ноги, и выглядит болезненно уязвимым, кидая на мужа незаинтересованный взгляд, как будто приглашая подойти, потому что Чонгук остановился на пороге. Он знает, что ему нужно сказать: «С возращением». Но вместо этого Чонгук молчит, как будто подбирает другие слова. Наверное, правда подбирает.

Тишина спасает от лишних слов.

— Как там Аргентина? Месси забил?

Сердечный механизм бьёт двенадцать часов — Чонгук ощущает, что он стал аномалией, квартира сливается с внутренним миром хирурга; вода спасает от ожога в полости сердца. Что ж: встреча истинного прошла насквозь Чонгука, зацепив натянутые струны — один короткий миг, одна всего лишь жизнь. Сюда он больше не придёт, не скажет: «С добрым утром, Чимин»; не бьётся механизм: прости его, Чимин, прости.

Лишь чашка на столе, и сломлена душа; всё так, как он хотел: одиночество и пустота.

После ночной промывки желудка виски ничего существенным образом не изменилось: Юнги пришёл на работу. Он сохранял веру в свою позицию и пока не думал говорить с доктором Чоном, но жизнь любит преподносить сюрпризы: доктор Чон сам пришёл.

— Не считаю нужным приходить без подарка, — передав коробку с бантиком, Чонгук сильно удивил своим жестом психиатра. — Знаю, что коллеги всегда вспоминают о бывших друзьях, когда появляются проблемы.

— У тебя проблемы?

— У меня — нет, — а вот у Юнги могут появиться; психиатр не сразу смог истолковать посыл Чонгука и его столь ранний визит, учитывая, что заведующего отделения хирургии в кабинете психиатра быть по определению не должно.

— Тогда откуда такая честь лицезреть тебя с утра в моём кабинете? Что-то с Чимином?

— Можешь помочь? — немногие в больницы знают, что Мин Юнги и Чон Чонгук являются сводными братьями по линии папы. — Это прозвучит как бред шизофреника, но мы же с тобой умные люди.

— Говори прямо.

— Я встретил своего омегу. Если это не бред, то что? — Юнги недоумённо захлопал глазами. — Я прооперировал его вчера, а потом пришло осознание, холодное, как лезвие скальпеля. Это не какой-то тамомега, он — мой. В мире полно всякого дерьма, но, извини, я не понимаю, почему сейчас.

— Как ты понял? Он выжил? Ты сказал, что прооперировал его. Что случилось?

— Машина сбила.

Если бы Чонгук сейчас взглянул на Юнги, то он бы заметил, как вытянулось лицо психиатра в тот самый момент, когда его коллега произнёс эти слова. Кое-как разуверев себя в том, что это мог быть Чимин, безбожно медля и путаясь в своих мыслях, Юнги всё-таки остался при своём мнении. Чонгук выглядит очень растерянным, разбитым, раздосадованным, но делает вид, словно ничего не понимает (а может не понимал? а что он вообще понимает?). Чонгук сам запутался, где правда, где ложь.

— Поговори с ним, как придёт в себя. Я знаю, что ты самостоятельный и моё мнение для тебя ничего не значит. Делай, как считаешь нужным. В конце концов, мы все учимся на своих ошибках.

— Мы не учимся, скорее расплачиваемся за них. Иногда до конца своих дней.

А за что ты расплачиваешься, Чон Чонгук?

Осуждение хмурого неба чувствуется затылком и морозное дыхание на коже шеи. Чонгук уходит работать.

Юнги не заметил, как кончился день, и, возвращаясь домой, последнее, что он ожидал там найти — это свой ночной кошмар. Чимин стоит у раскрытого настежь окна, запрокинув к ночному небу голову.

— Кто разрешал тебе открывать окна?

— Я себе разрешил. Мне захотелось немного свежего воздуха.

— Прошёлся бы. Забыл номер от дома и где лежат ключи от квартиры?

— Да, я бы хотел забыть обо всём на свете, например, что я в браке, но этот брак худшее, что случалось со мной в моей жизни, — никчёмность подобралась близко и незаметно.

— Мир не вертится вокруг тебя. Времена меняются, — настолько безразлично мог ответить только доктор Мин. И только от этого мужчины безразличие может ранить Чимина.

Чимину нужно исцелиться. Избавиться от эгоизма и гордыни — главная причина всех страданий — и душевных, и телесных. Заблуждение, что человек центр Вселенной, что мир вертится вокруг наших персон, что люди обязаны делать нас счастливыми и соответствовать нашим ожиданиям.

Именно из-за гордыни и эгоизма люди полны ложных ожиданий и требований — к мужьям, детям и родителям, друзьям и коллегам. И когда эти ложные ожидания и требования не удовлетворяются — человек злится и цепляется, оскорбляет и обижает, изолирует сам себя от жизни в своих обидах и недугах.

Кому Чимин вредит этим? Себе и другим людям. Своему мужу, своему любовнику.

Глаза распахнулись. Юнги медленно подходит, точно ленивый зверь, к окну. Пощёчина бы могла сбить всю спесь и наваждение, только бить самого себя — признак суицидальной склонности; значит где-то на подсознательном уровне такой человек не хочет жить.

— Спускайся, — Юнги протягивает руку, в простом жесте помогая Чимину не сойти с ума, сойти с подоконника.

Сделав несколько неуверенных шагов, Чимин останавливается в шаге от Юнги, и сдавшись, обнимает его, вдыхая терпкий запах шоколада, который так подходит ему, который предательски выводит его из порочного круга лимба… Юнги и секунды не мог представить, что когда-то этот мир отпустит его: самолёт снижается на Сеулом. Чимин часто дышит и смотрит на Юнги с привычной уязвимостью…