Глава 9. "Дитя Равновесия" (1/2)
— Смотри, как здорово! — я разворачиваю пелёнку, раскладывая её по животу. Для того, чтобы показать на постели, уже слишком сложно поворачиваться. — Мими передала. Слушай… А как мы его назовём? Или её?
Дино хмурится, но всё же находит в себе силы на улыбку, входя в спальню, и опускаясь на корточки напротив меня:
— Пусть родится для начала.
— Нет. Так дело не пойдёт, — поджимаю губы, проводя пальцами по его щеке. — Давай в честь твоей матери, если девочка. А если мальчик, в честь моего отца.
Усмешка:
— А назвать сына именем моего отца тебе претит? — он произносит это не с обидой, но упрямо смотрит в глаза, ожидая ответа.
В этот момент я понимаю, что не имею права даже взгляд отвести. Его потери несоизмеримы. Его предупреждали и всячески пытались от меня оградить, но он всё равно следовал зову сердца, не меняя своего решения, выбрав меня ещё в самом начале, оставаясь надёжным тылом. Назвать сына… Я сглатываю, представляя, как буду обращаться к белокурому мальчишке именем своего убийцы, и по рукам ползут мурашки страха. «Как корабль назовёшь, так он и поплывёт…» — проносится в голове.
И всё же… Всё же со вздохом киваю:
— Как скажешь. Если родится мальчик, назовём Фенцио.
— Ты неисправима… — Дино улыбается, ведя ладонью по моему животу, — Даже в черноте ищешь проблески сета… Несущая Равновесие… Мою мать звали Сафира… Думаю, достаточно красивое имя для девочки, если она унаследует твои глаза.
Улыбаюсь, счастливо, как никогда прежде, пожалуй. Чуть подавшись вперёд, тянусь к его губам. Неторопливый поцелуй и удивление от того, как широкая ладонь поглаживает живот. Внутри маленькая непоседливая жизнь, неизменно затихающая под его рукой, словно вслушиваясь в отцовское прикосновение. И я отчего-то верю, что мы всё смогли. Справились. Не могло быть иначе…
В комнате пахнет ромашками и чистым бельём, которое я раскладывала, когда он вернулся с работы. Сейчас нужно всё разложить по ящикам комода, ещё раз проверить, всё ли готово для детской, и доставили ли заказанное одеяло. Решили пока не брать много мебели. Всё равно, скорее всего, колыбель на время перекочует в нашу спальню. Бегать из комнаты в комнату ночами будет утомительно… Взгляд ещё раз пробегается по отглаженным пелёнкам и вещам, которые я заказывала на свой страх и риск.
Дино поднимается, и я протягиваю руки с немой просьбой помочь встать. Улыбка, и крепкие руки ставят меня на ноги… По которым спустя секунду течёт тёплая жидкость со сгустками крови… Отходят воды, и всё закручивается с бешенной скоростью. Уже через четверть часа в комнате слишком много народу. Повитуха, помощница, Дино, сидящий за моей спиной, лекарь из цитадели. Шум, суета, душно непередаваемо. Боль прокатывается волнами, и от меня требуют тужиться.
Час, второй, третий… В комнате темно, и я чувствую, как паника передавливает горло — что-то идёт не так, как необходимо. Дино пытаются спровадить из комнаты, но я не позволяю. Время тянется мучительно медленно, и родить не выходит. Только каждую минуту скручивающий спазм. Лекарь предлагает зелье, чтобы обезболить и дать немного передохнуть. Сил не хватает, но я терплю. Так нужно…
На исходе шестого часа появляется головка плода, ещё немного спазмов, и ребёнок издаёт первый крик, почти сразу переходящий в болезненный писк умирающего. Дино качает головой, и повитуха уносит девочку из комнаты.
— Зачем?! Дайте её мне! Ей же больно! — Сил обернуться нет, но я всё же кричу, срывая горло: — Дино! Дайте мне её… Ну пожалуйста! Не уносите… Умоляю… Умоляю-ю-ю!..
— Чш-ш-ш… Успокойся… — по лбу бегут тёплые пальцы, жмутся к виску губы, пытаясь успокоить, — Вики, всё позади…
— Почему её унесли?.. Она же плачет!.. Дай её мне, прошу тебя…
— Нельзя, — отрезает муж. — Прошу тебя, отдохни…
— Дай мне нашу девочку!.. — в губы утыкается кубок, и я непроизвольно делаю глоток, лишь спустя десяток секунд соображая, что в воде было снотворное. Сознание гаснет, и сил хватает только на шёпот сорванным горлом. — Дайте… дайте мою дочь… умоляю…
Всё затихает в голове и в теле. Беспамятство, которое невозможно остановить. Нет снов, только бесконечное движение вперёд в темноте, куда-то… Без цели. Вокруг темень и ни единого просвета. Где-то слышны стоны и всхлипы, которые невыносимо раздражают. Всё ещё душно, пахнет растопленным воском, кровью и настоями. Шёпот в макушку, умоляющий забыть этот день, эту ночь. Не получилось… Девочка умерла. Голос узнаю из тысяч похожих, но ответить не могу. Спёкшиеся губы и темнота. Снова всхлип, просьба о прощении, молитва, просьба быть сильной.
Не выходит…
Глаза открываются в темноте. В пустой комнате. Приоткрытое окно, в которое залетают снежинки мерзкой столичной погоды и сквозняк покачивает тонкие занавески. Я сажусь в постели, оглядываясь по сторонам, скидывая с ног одеяло. Бельё поменяли, рубашка другая… От холода не попадает зуб на зуб, но меня что-то разбудило, ведь так?.. А где Дино?..
Шум повторяется, заставляя с грохотом спустить ноги, вскочить с кровати и выбежать в открытую дверь. Детский лепет. Не плач, а именно голос младенца, который проснулся и ищет мать. Сердце ударяется в горло, и петля событий замыкается. Недоверчивые шаги к закрытой двери в конце коридора. Снова звук. Странный, с кряхтением, словно он тянется в колыбели. По ногам тянет прохладой… Торопливо сокращаю расстояние, памятуя кошмары, когда дверь оказывалась всё дальше и дальше. Но, не теперь… Провёрнутая ручка, лёгкий скрип петель…
Хочется ругаться — тут тоже не закрыто окно. Быстро захлопываю створки, задвигаю шпингалет, оборачиваясь к покачивающейся колыбели. На бортике нет одеяла, и под тюлевым навесом заметно движение проснувшегося от холода ребёнка. Пальцы подрагивают, но я отвожу тонкую ткань, опускаясь у колыбели на колени и разглядываю черноволосого голубоглазого младенца. Он осоловело хлопает глазами, зевает. Чуть приоткрываются от движения рук маленькие двуцветные крылья. Взгляды встречаются, и он протягивает ручонку, пытаясь дотронуться…
Мягкая чуть прохладная кожа и младенческие пальцы обхватывают мой большой. Ребёнок беззубо улыбается, чуть искривив губы в знакомой усмешке…
Тишину прорезает крик. Не умолкает, разрывая барабанные перепонки и остатки нервов, кажется, только недавно начавших восстанавливаться. Сон рассеивается, и голубоглазый младенец растворяется. Снова невнятное мычание и следующий за ним вопль.
— … привести в чувства, иначе…
— … что нужно. Отвечаешь головой…
Голоса пробиваются сквозь пелену, заставляя извернуться. Снова крик, уже охрипший. Доходит, что мой… Только вчера, кажется, я выпила отраву у фонтана…
«Снотворное позволит тебе выспаться весь остаток срока…» — пролетает в памяти. Хочется начать ругаться, но не могу. Снова знакомый спазм. Четыре года тому назад я доносила до естественных родов. Сейчас… Сейчас, чёрт возьми, я выпала из жизни на сколько? Семь? Восемь месяцев?.. В поясницу, кажется, впиваются иглы. Чьи-то руки разводят бёдра, заставляя упереться пятками в постель. На лоб плюхается холодная влажная тряпка. Осталось приложить усилие и открыть глаза.
Короткий знакомый смешок:
— Кажется, ты опоздал. Она сама решила, что пора пробудиться… Дай детокс на всякий случай… — слышится голосом Мальбонте.
— Господин, вам следует покинуть комнату, — бормочет лекарь.
— Я должен быть рядом, должен проследить, чтобы вы сделали действительно всё, что в ваших силах.
Вздох лекаря:
— Тогда хотя бы отойдите в сторону, или будьте с другого края постели, чтобы не ограничивать нас в манёвре.
Постель проседает, и уже у самого уха звучит насмешливая реплика:
— Как муж, буду поддерживать. В конце концов, это в моих интересах, и мой ребёнок… — меня вздёргивают подмышки в полу сидячее положение, — Я сказал, дать ей детоксиновый настой. Роды должны пройти естественно.
— Опасно. Она столько времени спала…
— Дай. Ей. Настой.
В губы утыкается кубок. Без заботы, не заморачиваясь тем, смогла я проглотить или нет. Привкус подсолнечных семечек и каких-то орехов. Вода холодная, и в голове наконец проясняется. Давлюсь, но проглатываю всё до капли. Глаза открываются со скрипом. В комнате, помимо меня, ещё четверо, как в прошлый раз, в первые роды. Муж, лекарь и повитуха с помощницей. Мальбонте за спиной, поддерживает под плечи, держа раскрытую ладонь на моём внушительном животе. В голове не укладывается. Для меня прошли сутки, не больше. И всё же спазмы схваток намекают, что сон был долгим, пропущена куча времени… Лекарь даёт ещё один кубок. На сей раз просто вода. По лицу скользит влажное полотенце.
Повитуха просовывает в мои зубы деревянный брусок. Под подол ночной сорочки проскальзывает мозолистая рука, проверяя… У смертных, кажется, это называлось раскрытием… матки?
— Началось… Младенец вот-вот появится… — скрипуче произносит старуха. Колючие цепкие глаза впиваются в мои, — Ты знаешь, что нужно делать, девочка…
Киваю, понимая, что выбора нет…
По команде — тужиться. Боль разрывает на куски, но всё равно легче, чем было в первый раз. Каждая попытка изогнуться пресекается. Удивительно заботливый жест Мальбонте, поглаживающего мою голову, что-то шепчущего в затылок. По комнате плещет аромат лавров и робкая энергия ландыша. В комнате невероятно светло. Кажется, только встало солнце. Снова шёпот, уговаривающий поднапрячься.
Снова требование хриплым голосом старухи. Помощница суетливо передаёт таз чистой воды и полотенца. Крови в разы меньше, чем было когда-то давно. Спазм, кажется, выкручивает позвоночник и бёдра, заставляя скулить от боли, но крепкая рука держит поперёк груди, вынуждая сохранить положение.
— Ещё немного, госпожа… — лекарь проводит под носом склянкой с остро пахнущей дрянью, заставляющей морщиться.
— Виктория, соберись, — требовательный голос Мальбонте из-за плеча.
Снова схватки. Хватаюсь за его запястье, запуская ногти в кожу, со смутным удовольствием слыша недовольное шипение за своей спиной. Лекарь распахивает окно, пропуская в комнату свежий воздух. Взмах крыльями, и появляется возможность вздохнуть. Спазм, и сорванное горло выдаёт новую порцию отчаянного болезненного крика с хрипом. Боль притупляется на секунду, чтобы возобновиться и стать сводящей с ума. Повитуха надавливает на внутреннюю сторону бедра, шире разводя мои колени.
— Головка… Девочка, ещё немного…
Вдох-выдох…
Стискиваю зубы, вцепившись свободной рукой в лежащую рядом смятую подушку до треска ткани. Вторая хватается за руку Мальбонте, сдавливая до треска костей, кажется. Чувствую улыбку мочкой уха, жгущее кожу горячее дыхание. Его триумф, очередная галочка в списке достижений. И всё же, схватки… Уже не крик, не вой… болезненный рык, срывающийся с моих губ, заставляет дрожать стёкла в высоких окнах спальни правителя. Разрывается наволочка, в затылок упирается горячий лоб, но соскальзываю, ложась головой на его плечо. Впервые видя глаза… мужа. Счастливые. Действительно счастливые от того, что наследник вот-вот появится.
Очередной крик разрывает пространство и время, и ему наконец вторит второй. Более высокий. Младенческий… Из-под подола рубашки показывается отёчное маленькое хрупкое тело в подтёках крови и выделениях, сопутствующих родам. Отчаянно пищащее, но я чувствую разницу между тем криком, который был сигналом о Нестабильности и боли моей маленькой девочки, и этим… Звонким, чистым плачем новорожденного. Мутный взгляд отмечает перерезанную пуповину, ещё какие-то манипуляции. Смещается на запертую дверь покоев.
Кажется, повитуха улыбается, косясь на меня, передавая младенца помощнице, торопливо купающей пищащего ребёнка. Почему-то я жду, что правитель вот-вот отпихнёт меня, но, кажется, он тоже заворожен происходящим, не меньше моего. Хочется подтянуться повыше, видеть больше, но нет сил. Никаких совершенно. Старуха вытягивает плодный пузырь. Прибавляется крови, но всё быстро отмывают, вытягивая из-под меня пропитанную кровью ткань, позволяют наконец слегка выпрямить и чуть свести ноги. Мышцы от перенапряжения ещё подрагивают, но это не имеет значения.
Взгляд всё ещё прикован к рукам молоденькой девочки, купающей ребёнка. Из таза показываются то маленькие крылья со слипшимися перьями, то головка, то спина… Наконец младенца заворачивают в пелёнку, и старуха мешкается, не зная, кому отдать его. Всё же свёрток с копошащимся ребёнком, продолжающим пищать, оказывается в моих руках…
— У вас сын, повелитель… и госпожа…
И я замираю…
Черты ещё не угадать. Пока отёчный… Это только через пару дней станет понятно — на кого похож в данный момент. Он затихает, смотрит через щёлочки едва открывающихся глаз. Пристально и упрямо. Чёрные густые волосы на голове, уже сейчас достаточно длинные ресницы и забавно изгибающиеся губы. Из пелёнки выбивается миниатюрная ручонка, шарит по своему боку, и словно флешбеком сходится на моём большом пальце. И я забываю о том, что происходило в этот момент. У меня родился сын… И на какие-то мгновения отступает даже понимание того, кто его отец, и какие мои ошибки привели к его рождению…
В поле зрения появляется широкая сухая ладонь. Горячие пальцы проскальзывают по высокому лбу сына, и он зажмуривается, снова зевая, засыпая, кажется. Чуть поворачивает голову, сопя и ложась щекой на мою грудь. Всё происходит с каким-то трепетом… В голове всё ещё плохо укладывается скорость развития событий. И всё ещё страшно подумать, что я едва не лишила жизни и его и себя. Где-то на задворках всё ещё затуманенного родами сознания мечется отчаянный стыд. И тем он отчётливее, чем крепче засыпает младенец в моих руках, поглаживаемый отцовскими пальцами по высокому лбу и тёмным волосам.
Боковое зрение улавливает шевеление. Лекарь передал повитухе мешочек с позвякивающими камнями, который та принимает с поклоном. Девочке-помощнице отдают второй мешочек поменьше, и они обе покидают комнату. Лекарь тоже суетливо собирается, поглядывая на всю застывшую троицу. Я не смотрю на него, но чувствую упрямый взгляд, пока в сумку сгружаются порошки и настои. Часть остаётся на столике, и старик делает наброски на куске пергамента с указаниями что и как принимать. Снова щелчок дверной ручки, и комната пустеет.
Вздох за плечом:
— Теперь понимаешь, какую ошибку ты едва не совершила?..
— Да… — едва шевельнув губами, отвечаю я, продолжая загипнотизировано смотреть на ребёнка, — Он… он красивый…
Усмешка в затылок:
— Гены хорошие, как считают смертные, — он помолчал, и чуть тише добавил. — Я назову его Гидеоном.