Глава 5. "Компромисс" (1/2)

Затуманенный разум, в котором, словно в попытке спасти, проплывают всё те же выцветшие снимки. Не помогает. Слишком часто не помогает. День, два, три, неделя… Тело уже подвластно не мне. Отключиться не позволено, остаётся лишь лежать, отведя взгляд туда, где не видно ничего, кроме качающегося мира. Порой я ощущаю жёсткую, свирепую ласку того, кто не обучен её дарить. Я не люблю…. Да и смогла бы полюбить хоть когда-то? Хоть кого-то… А его особенно… Особенно зная, что за неповиновение стану настоящей игрушкой в руках одичавшего животного.

Прикосновения — цветные пятна на коже. Совокупление — разбитая промежность, которой больно даже при принятии ванны. Поцелуи — изорванные губы, которые он терзает без остановки, словно добравшись… дорвавшись до того рубежа, где нет сопротивления. Стоит выйти Лейне, как всё повторяется раз за разом. Горячие руки поднимают из исходящейся паром воды, спустя секунду, переносят в постель и…

«Господи, если ты есть, Всеотец. Позволь умереть…» — шепчет разум. Боли нет ровно до тех пор, пока он не покинет комнату. И я не знаю — самоконтроль это, или понимание, что, навредив, он лишится одного из ключей к своему будущему… Не понятно. Затворница башни правителя, не имеющая права покинуть её без сопровождения стражи и помощницы. Никого не удивляет, кажется. Из того, что я знала, трепливый язык Торендо разнёс по цитадели новость о том, что Мальбонте и я сблизились ещё на балу зимнего солнцестояния. Снова интрига, приведшая к закономерному результату: то, что остаётся в стенах спальни «пары» — норма. И всем плевать, царит ли там гармония или насилие.

Я совершила слишком много ошибок. С самого начала и до этого дня. Покорная, не имеющая сил сопротивляться.

Мальбонте собирался, когда я лежала в постели, подтянув колени к груди, глядя в одну точку на стене. Багряные крылья, очередной чёрный камзол с вышивкой серебром на сей раз. Брошенные на постель взгляды собственника, довольного тем, что удалось сломить сопротивление и не дать пойти поперёк его воли. Я знаю, чем закончится день и с чего он начнётся. Едва за ним закроется дверь, меня переместят в ванну за почти аналогичной ширмой, дадут короткую передышку, пока перестелят постель. Дадут обезболивающее зелье, чуть подольют магии, чтобы стало не так больно физически от многочисленных совокуплений прошедшей ночи.

Сглотнув пересохшим горлом, я почему-то шёпотом спросила:

— Ты убьёшь его, когда он родится, чтобы впитать силу?..

Напряжённая спина. Вздох, приподнявший и опустивший массивные крылья. Монстр обернулся, неприязненно взглянув на меня:

— Разумеется, по-твоему я — чудовище, но не до такой степени, Виктория. Нет. Это слишком даже для меня. Но… — кривая усмешка предвкушения, — Я воспитаю своего наследника, который рано или поздно вознесётся так, как другие не смогут никогда даже мечтать.

Где-то внутри немного ослабился узел предвкушения беды. Одной из них… «Впрочем, солгать ему легче, чем вдохнуть…» — отчаянно проносится в голове. Нужно собраться с остатками сил, пройти в очередной раз предначертанный путь. Не мной выбранный. «Ребёнок будет жить…» — всё же успокаивается бушующее внутри от тревоги собственное существо, всё ещё протягивающее руки к свету в непроглядном мраке. И следом понимание, что даже родившись, только вдохнув воздух нового мира, ребёнок уже будет обречён на проклятие собственного отца.

Глаза закрываются, и под щекой расплывается влажное пятно. «Он сделает из своего ребёнка то, что с ним самим сделал Шепфамалум. Маленькое озлобленное животное, готовое уничтожать ради своих целей. Понимание этого приходит в голову болезненным шилом, но изменить, исправить… Я не могу. Едва ли мне позволят находиться рядом, как только исполню предназначение, которое тиран определил для меня. Снова на крючке, как в тот раз с обрядом объединения светлой и тёмной половин.

Мысли мечутся калейдоскопом предстоящих ужасов…

— Что опять?.. — морщится Мальбонте, слыша всхлипы.

— Ты сделаешь из него второе чудовище…

— Такова жизнь. Выживает жестокий, сильный и не приемлющий компромиссы и полутона. Либо всё, либо ничего. Он или она будет победителем в любой схватке, — он неожиданно пристально посмотрел на меня, расхохотавшись. — Чего ты опасаешься? Только ли чудовищных поступков, или того, что не сможешь повлиять на наш «плод любви».

Последние слова были произнесены с ощутимой горечью. Мальбонте отвернулся, оправив одежду и покидая комнату. Хлопок двери, и всё затихло. Я вздрогнула от чрезмерно громкого звука, подтягивая к лицу подушку. Рвущийся наружу крик боли и отчаяния она поглотила и не позволила ему выплеснуться. Тело снова болело и ныло, как и каждое предшествовавшее утро. Существование по инерции — сознательный выбор, я знаю, что будет каждый час, каждую минуту. Знаю с кем смогу поговорить, что мне ответят и к чему это приведёт. Возвращаюсь к тому, что ломаться уже даже не больно — дальше просто некуда.

Скрип провернувшийся дверной ручки. Тихие аккуратные шаги… В комнате запахло ландышами. Поначалу показалось, что проявилась давно молчащая собственная энергия, но нет. Это было нечто куда более обычное. Лейна поставила букетик в воду, оставив на столе. Я снова зажмурилась, молча, боясь, что, если открою рот — зареву к чёртовой матери… снова. Да так, что опять вырвется сила. По волосам прошлась сухая тёплая ладошка. Поглаживая заботливо, перебирая спутавшиеся пряди.

— Госпожа, нужно встать. Я должна…

— Ты ничего не должна. Никому.

— Вы тоже, — поджала губы девушка, гневно махнув крыльями. — Я думала, что хуже уже быть не может, но, как вижу, нет предела отвратительным поступкам…

Я всхлипнула:

— Молчи. Не подводи себя под кару…

— Кара — жить под гнётом, — Лейна хмыкнула, указав глазами на букет. — Это передал ваш секретарь. Генри, кажется… Думаю, если вы сможете собрать…

— Некого собирать. Я не готова жертвовать последними дорогими людьми ради собственной призрачной свободы, — зло смахнув слезинки, я приподнялась на локте, понимая, что слезами горю не помочь. Нужно всё же заставить себя встать. — Помоги мне.

Подняться на ноги — боль. Я согнулась пополам, держась за низ живота, чем вызвала очередное гневное шипение девушки. Короткий приказ страже для того, чтобы позвать лекаря. В голове снова водоворот событий. Сидя на постели, попытка надеть длинную рубашку, чтобы не светить телом. Дурнота накатывает беспощадными волнами. Хочется свернуться в клубок и умереть, но бессмертные излишне живучи, там, где не надо. Вода в кубке кажется слаще, чем есть на самом деле. Помогает очнуться, помогает собраться по кускам. В очередной уже раз.

Лекарь поджимает губы, осматривая повреждения. На лице читаются страх и ненависть. Ненависть не ко мне, а к тому, кто всё это творит. Это — такое же подневольное лицо, вынужденное держать язык за зубами ради собственной семьи и своей жизни. Настой, мазь, втёртая в бёдра. Ещё стакан с успокоительным порошком, обезболивающее и находятся силы на то, чтобы встать на ноги, чуть пошатываясь, добрести до уже наполненной ванны. Лекарь даёт какие-то рекомендации Лейне, оставляет несколько склянок и уходит, бросив на меня сочувствующий взгляд. В нём читается жалость и что-то ещё. Нечто, что я не могу определить в силу разбитости.

Знакомые манипуляции, выученные за прошедшие месяцы: ароматный пар горячей воды, массаж, короткое ворчание от следа зубов на шее, когда девушка его задевает и я дёргаюсь от боли. В ушах шумит, словно где-то поблизости бурные овации, но это просто усталость. Втирание в волосы средств, полотенца, халат… Накрытый на балконе стол с завтраком. Отмечаю который раз — всё исключительно полезное, всё, что даёт достаточно энергии и витаминов на случай, если… Если всё же «чудо» произошло в эту ночь, или в какую-то из предыдущих.

В попытке отвлечься, снова перебор произошедших событий. Надежда этого утра — ребёнок хотя бы не умрёт, убитый руками собственного отца. Кажется, не так уж существенно, но для меня это важно. В голове какая-то скрытая подсознательная радость — этот выживет. Быть может, я его даже увижу и смогу подержать. «Стоит быть покорнее, чтобы…» — сглатываю, мотая головой: — «Не поможет… Мне не позволят даже приблизиться, едва он родится…». По открытым предплечьям мурашки. Кусок застревает в горле. Утомляет быть ведомой. Утомляет, что даже будучи на вершине, почти на вершине, я ещё более слабая, чем была при жизни в мире смертных.

Над головой раздалось покашливание, и я дёрнулась, оборачиваясь:

— Госпожа… — Генри коротко поклонился, прижимая к груди папку.

Удалось выжать усталую улыбку:

— Здравствуй, — я повела рукой в сторону свободного стула. — Присаживайся.

Парень кивнул, устроившись на стуле, и открывая свою ношу. От работы меня не избавили. Впрочем, мудро — едва ли я бы осталась в трезвом рассудке, если бы ещё и этого не было. Снова перебор документации. Взгляд немного плывёт, и периодически ангелу приходится читать вслух, бросая на меня встревоженные взгляды. Лейна уносит опустевший поднос, протирает стол, позволяя нам расположиться с удобством.

Когда шум в комнате завершается щелчком дверного замка, ангел встревоженно оглядывается через плечо, но возвращается к документу.

— В букете склянка. Я… Я взял на себя смелость исполнить просьбу, которую вы написали на углу пергамента в прошлый раз, — он сглотнул. — Но, госпожа, если вы это сделаете… Станет ещё хуже. Мир окончательно рухнет. Повелитель обезумеет от гнева. Но я… я понимаю, что такая жизнь — хуже смерти.

Я прикрыла глаза:

— Обещаю, что обдумаю твои слова. И спасибо, что выполнил поручение, — очередная подпись в приказе. — Мне нужно быть сильнее, но не получается. Уже не получается.

Он коротко кивнул, вытаскивая из зажима новую стопку бумаг:

— Вас любят, госпожа. Народ любит. Даже те, кто никогда не признаются в этом. Вы всегда были добры и справедливы, а не опирались только на гнев и ненависть, которыми руководствуется повелитель, — вздох. — Быть может, всё же стоит…

— Бесполезно, — я поджала губы, читая приказ. — Оставим эту тему, пожалуйста. И ещё, передай серафиму Торендо, что я жду его в покоях. Думаю, нам есть о чём побеседовать…

Генри со вздохом собрал последние документы и покинул комнату. Вернулась Лейна, помогая зашнуровать корсет на самом невычурном платье. В голове снова и снова вращается хоровод образов. Впервые, пожалуй, взгляд матери в этой веренице кадров не надменный или гневный. Сочувствие и грусть. Едва ли она бы нашла в себе силы на такое при жизни. Но теперь… теперь только образы. Сглатываю, отмахиваясь от них — они нужны ночами, когда забыться и отстраниться от происходящего нет ни единого шанса. Не сейчас.

Снова балкон… Небо над цитаделью в очередной раз ясное и чистое. Январь, укутанный снегом город, но под защитой купола — сад и разнообразие ароматов поздней весны и раннего лета. Идиллия, если не знать о том, что происходит в стенах из белого камня. Жмурясь от яркого солнца почему-то улыбаюсь. То ли сумасшествие подкралось, то ли всё же стало спокойнее. Теперь есть яд. Нужно только вытащить его из букета и перепрятать. А дальше… Дождаться момента и… Убить. Не себя, нет…

Взгляд опускается на запястье — исцеление работает, синяки, ещё утром пестревшие на коже, исчезают бесследно, чтобы вернуться на тело утром уже в других местах, возможно. Уже даже не больно — привыкла. Мысли о мести не покидают. И я знаю, что одно слово Мальбонте снова превратит меня в подневольную куклу. Потребует — расскажу о том, что есть то, что способно его убить. Нас обоих. Мы оба принесли этому миру достаточно зла, чтобы поплатиться.

— Виктория, рад, что вы в порядке… — донеслось из-за спины, — Доброе утро.

Я изогнула губы в усмешке:

— Кажется, у нас с вами разное понимание «порядка», серафим Торендо, — я обернулась, облокотившись поясницей о парапет. — Полагаю, вы отомстили за нашу последнюю стычку сполна. Столица уверена в том, что я добровольно сошлась с полукровкой и добровольно делю с ним постель…

Серафим сглотнул, скользя взглядом по моим открытым плечам и рукам, где синяки ещё были достаточно заметны:

— Мне жаль, что…

— Не думаю, — перебила я. — Вы назвали меня чудовищем, совершенно позабыв, что сами делаете из меня это самое чудовище, неспособное к сочувствию. Что ж, оставим это на вашей совести. Однако, я попрошу рассказать всё без утайки. Сделать хоть один верный шаг за те тысячи, в которых вы оступились прежде. Что меня ждёт дальше?..

Торендо дрогнул, отводя взгляд. Раскрывать карты — себе дороже. Плаха неминуема, если Мальбонте уловит хотя бы отрывок этого разговора в его памяти. И всё же, хотелось верить, что слова достигли цели хотя бы отчасти. Серафим встал рядом со мной, чтобы не пришлось говорить излишне громко. Прислонённый к колонне балкона посох, и он упёрся руками в мраморный борт парапета, опустив голову. Снова плещущая энергия, пытающаяся скрыть тревогу и страхи.

Светлые, словно выгоревшие до белизны волосы скрыли его лицо от моего внимания, когда всё же заговорил:

— Признаться, я даже не знаю, с чего начать… Поначалу, мальчик был более разумен, но после, словно кто-то подменил. Началось с вашей первой беременности. Меня вызвали на аудиенцию. Требование искать выход, чтобы забрать силу, поскольку попытками родить вы убивали себя сами. После… После смерти девочки с белыми крыльями, он решился поговорить с Дино, настаивал сначала на том, чтобы вы перестали… бросили попытки. Потом, уже позже, требование отступиться и оставить. Серафим был упрям и всё же любил вас. Тогда я получил приказ… — Торендо осёкся, ещё ниже опустив голову, — Приказ, собрать «группу заговорщиков». Зелье составил сам. Был уверен, что Дино не казнят, а последует только заточение на долгий срок. Однако, напоминаю, безумие — мальчишка решил иначе, и все «заговорщики» угодили на плаху. Из страха за свою жизнь, я продолжал поиски выхода, перерыл библиотеку покойного Эрагона, обе школьные, библиотеку цитадели. Нашёл лишь одну деталь: при наличии рубца, силу забрать невозможно.

Я поджала губы, чувствуя снова поднимающуюся волну гнева и ярости. Тайна отлежалась, но меньше боли от этого не стало. Как и предполагалось –всё произошло от рук приближённого. Только лишь исполнение приказа. Не больше, но и не меньше. Винить было глупо. Дино это не вернёт, покой в мою жизнь тоже. Уничтожить… Что ж, можно попросить у Генри добыть ещё немного отравы, чтобы со временем отправить серафима к праотцам. «Ведь я же чудовище…» — насмешливо проносится в мыслях.

Сглотнув, проговорила:

— Дальше…

Серафим нервно хмыкнул:

— Странно, что моя голова всё ещё на плечах…

— В ваших интересах рассказать то, что мне нужно, чтобы так и оставалось в дальнейшем, — почти насмешливо ответила я.

Короткая пауза, вдох, словно силясь набрать воздуха, которого точно не хватит для завершения повествования:

— Когда в его голову забрела мысль насчёт ребёнка — я не знаю. Возможно, ещё в самом начале, когда понял, почему вы, Виктория, не могли нормально родить. Хуже становилось и от того, что сила в вас развивалась стихийно. И она действительно способна уничтожить… Как вы понимаете, вы — идеально совместимы. Рождённый полукровка, и принявшая Равновесие в себе. Никто никогда не сможет составить пару в этом мире ни вам ни ему. Отсюда — загвоздка… И вы сами понимаете какая, — Торендо умолк, всё же рискнув посмотреть в моё лицо. — Быть может, имеет смысл сделать то, что он требует добровольно. Я уверен, что, совместив усилия, мы сможем сделать так, что вас не отстранят от воспитания и позволят некоторые поблажки. Возможно, всё не так страшно…

Я скривилась, жестом прервав его:

— Вы сами говорите, что сила во мне развивается. Когда рубеж будет преодолён, как я понимаю, рубец не выдержит. Смерть, Торендо. Мёртвой я уже никак не помогу младенцу. Итог уже предопределён. Не нами. Снова не нами, — поджав губы, я взглянула через балконную дверь на букет, стоящий в вазе на прикроватной тумбе. — Что-то ещё?..

— Свадьба. Пока это скрытое торжество. Все приготовления идут в тайне. Он перестраховывается. Право бастарда на власть могут оспорить. Потому он хочет сделать всё «правильно», — серафим поджал губы, глядя на то, как я побледнела. Дальнейшее заговорил торопливо, ещё тише, косясь на дверь в покои, словно там уже кто-то подслушивал. — Родите ребёнка, обретите свободу. Народ встанет на вашу сторону, едва первый крик жизнеспособного наследника огласит этот мир. Да, многие падут, но волнения уже не миф. Слишком много смертей. Если прежде они хотя бы прикрывались благими порывами защитить Равновесие от посягательств на существование, то теперь… И ад не нужен — он повсеместно!.. Бессмертные помогут вам взойти, сохранить наследника и спастись обоим, но только свергнув узурпатора.

Чем больше он говорил, тем более весело мне становилось от его речи. Смех всё же прорвался, я закрыла лицо ладонями, стараясь не задохнуться от происходящего сюра. Даже физическая боль отошла на второй план. Только истерический хохот, перемежающийся со слезами от него же и очередной волной выматывающей истерики. Но расклеиваться при Торендо… Теперь уже я считала это чем-то ниже своего достоинства. Мысль о отраве в очередной раз проскочила в подкорке, когда я всё же смахнула выступившие слезинки, в упор глядя на серафима.

Торендо поджал губы, но я проговорила:

— Замечаете иронию, советник? Как и говорили в прошлый раз: вы тысячи лет шли к тому, чтобы Мальбонте пришёл к власти. А что в итоге? Сами же готовы строить козни за его спиной, чтобы свергнуть. Занять место? Какой мне толк от вашей помощи? Чтобы в итоге, устранив узурпатора, вы дождались моей смерти от перенятых сил, а после убили наследника… — я ещё раз хохотнула, чувствуя, что воздуха не хватает всё же, невзирая на то, что стояла на балконе, — Мне нет резона вам доверять…

Серафим потёр лицо ладонями, подойдя вплотную:

— Позвольте кое-что вам показать. Думаю, это знание рассеет возможные сомнения…

Я не успела ни вывернуться, ни оттолкнуть… Блёклые глаза с узким от волнения зрачком выловили мои, показывая затёртое до дыр воспоминание, которое он всеми силами старался скрывать, маскируя за прочими. Новорожденная девочка в руках серафима. Следом маленькая девочка, играющая в саду под присмотром кормилицы. Чуть более взрослая, уже обретающая отцовские черты, но всё же более мягкие, смешанные с той, кто её родила. Яркие голубые глаза, волосы цвета солнечных бликов, такие же брови, но чёрные длинные ресницы.

Наконец последнее, куда более яркое, недавнее воспоминание, наблюдение со стороны за ней, уже повзрослевшей для того, чтобы отец запрещал себе даже помыслить о том, чтобы подойти и поговорить — опасно для неё в первую очередь. И всё же, замер, стоя в отдалении после очередных неудачных поисков в школьной библиотеке. Она о чём-то смеялась с подругой в школьном саду. Широкая задорная улыбка, ладная фигура, укрытая голубым платьем, которое он передал через кого-то из помощников, сменив десяток рук, чтобы даже по такой мелочи отследить не могли.

Воспоминание оборвалось. Я вздохнула, продолжая смотреть в глаза серафима и разрываясь очередным противоречием. Он отступил, снова уперевшись руками в балконный парапет:

— Кальмия — моя единственная дочь. Внебрачная. Признаться, до того, как её увидел, не слишком желанная… — он сморщился, качнув головой, — Одна ночь, подарившая ребёнка, которого я по иронии судьбы не мог бы оставить. Родившая её, умерла при родах. До сих пор, все, кто её окружает, знают лишь о том, что девочку я якобы нашёл на одном из заданий. Во времена прежнего Равновесия не редкостью было, когда бастардов, словно ненужных щенков, оставляли на земле, лишив дара и крыльев. Чаще всего они умирали… С тех пор я лишь безмолвный покровитель, но, как вы видите, внешность всё больше стирает границу, которая изначально была призрачной, — Торендо дёрнул подбородком, уже куда более твёрдо взглянув на меня. — Если прежде я действительно привёл свою часть плана полукровки в исполнение ради власти, то после, в большей мере по той причине, чтобы позволить ей жить в свободном от условностей мире. В справедливом. И уже когда всё это колесо сансары начало вращаться, перемалывая жизни десятками, а после сотнями, я запоздало осознал истину — даже в тех условиях она была в большей безопасности. Это — моё единственное родное существо. И я… — он глубоко вздохнул, почти прошипев, — Да, я снова хочу перекроить ради неё мир. Даже если это будет значить, что отойду от власти или погибну вовсе. Но умирать просто так, не воплотив задумку в жизнь, даже не попытавшись, я не собираюсь.

Я сглотнула, отведя взгляд. Такие тайны в текущие времена открывать было опасно кому угодно. Торендо, так же излишне близко стоящий к Мальбонте рисковал попасть под такой удар, что его дочь уничтожат без сожалений вместе с ним, чтобы даже памяти о предателе не осталось. И всё же… Всё же мне открылся. «Снова — основная движущая сила — дети. Спасти, уберечь, спрятать… От сотворения. От Мальбонте и раньше… И ничего не изменилось. Только то, что теперь действительно спасать придётся от него самого, добившегося не эфемерной высоты, которая карает без сожалений всякого неугодного. И всё же…».

Губы скривились в подобии судорожной улыбки:

— И вы предлагаете мне подарить жизнь, чтобы выкупить её ценой чужие?.. Не слишком ли?

— Нужно уметь жертвовать…

От его слов тело покрылось гусиной кожей, и взбурлившая от гнева сила хлестнула по комнате и балкону, парусами выгнув занавески на окнах:

— Так жертвуйте, Торендо! А меня впутывать не стоит…

Серафим со вздохом шагнул к выходу, остановившись уже в распахнутых дверях:

— Виктория, вашего ребёнка не убьют. Он нужен Мальбонте… Ненавидеть меня вы можете сколько угодно, однако от правды это не избавит. Вы — последний шанс миров на то, чтобы выйти из этой петли. Снова… — он прикрыл глаза, со вздохом продолжив, — Это жестоко, но вы оттягиваете неизбежное, противясь его воле, вместо того, чтобы поддаться и обманным манёвром избавиться от самой глобальной проблемы.

Снова удар силы, заставивший ухватиться за середину груди, в которую словно вонзили нож. Голос звучал хриплым криком: