Глава 5. "Компромисс" (2/2)
— Убирайтесь!
Торендо ушёл, напоследок прошептав:
— Мученикам достаётся куда больше почёта, чем умершим своей смертью, Виктория… А когда рубец не выдержит…
— Прочь!.. Прочь…
Удар кулаками, дробящими мрамор, словно это был снег. Камень крошился, осыпалась колонна, роняя обломки с невероятной высоты, куда-то под стену башни. Позади торопливые шаги и грохот захлопнувшейся двери. Внутри нарастает другой грохот, порождаемый тем, что срывается с цепи который раз, заставляя хотя бы попытаться осадить, попытаться заткнуть, но едва ли возможно… Сила разрывает, переполняет каждую клеточку тела, вынуждая её разрываться агонией. В голове отчаянно мечется какая-то мысль, которую я физически не успеваю обдумать. Снова — удар за ударом, превращающий мрамор в крошки и пыль, но становится только хуже.
Тело выгнуло в очередной болезненной судороге:
— Ненавижу!..
Я закричала. Закричала, выталкивая очередное воспоминание из вереницы не такого уж далёкого прошлого. Мальчишка у обрыва, загнанный в ловушку шепотками Малума и погонями. Кричащий из страха, от отчаяния и понимания, что пути назад нет. Лёгкие безумно пекло, но я продолжала орать, зажмурившись, слушая, как рушатся колонны, как всё осыпается. Где-то в отдалении раздался дикий треск и следом грохот, словно не выдержали башни. В лицо ударил мороз, обжигая кожу, но крик не утихал.
«Крыса загнана в угол окончательно…» — с истерическим смешком проносится в голове, когда на очередном вдохе, чтобы набрать больше воздуха, давлюсь им, — «Осталось заскочить в крысоловку и молиться, чтобы сил хватило на то, чтобы, когда придёт срок, суметь открыть её и уйти… сбежать…». Колючие снежинки бьют в лицо, и уже не понятно: потемнело ли небо, или только перед моими глазами. Но где-то внутри наконец начинаю замечать то самое «дно» своего переполненного сосуда. Долгожданное облегчение, и буря внутри затихает, позволяя провалиться в вожделенное беспамятство.
Уже при попытке осесть на пол, подхватывают до боли знакомые руки:
— Что ты устроила?!..
Вместо крика истерический хохот:
— Понятия… н-не имею…
— Идиотка, рухнул купол цитадели!.. — рыкнул Мальбонте.
Глаза не открываются, становится холодно, несмотря на то, что через его одежду чувствую жар тела. Сознание всё же гаснет окончательно, роняя в бессознательное. «Чем больше времени я сплю — тем меньше чувствую. Едва ли монстр станет устраивать очередную ночь с бесчувственным телом…» — насмешливо пролетает в голове. И тем не менее, на постель укладывает бережно, прощупывая пульс, словно что-то смыслит. Недовольный рык, сопровождающий требование второй раз за сутки позвать лекаря.
Снова настой, компресс. Прохладное полотенце на голове. Губы прижимаются к кубку с холодной водой и запахом лаванды — опять успокоительное. Различаю привкус знакомого зелья, гасящего силу. Не могу встать и даже улыбнуться, но изнутри — снова неудержимый хохот — как же вовремя, после вспышки отпаивать тем, что следовало принять ещё утром. Нервное понимание, что теперь влетит и Лейне, которая не проследила за тем, чтобы я приняла настой после завтрака.
С трудом разлепив глаза, я смотрела в потолок с хрустальной люстрой.
Мальбонте вздохнул раздражённо:
— Все прочь…
Снова звуки шагов. Хлопок входной двери покоев. Следом скрип задвижки балконных створок. Шёпот очередного заклинания, выравнивающего температуру в комнате, успевшую выстудиться до равной тому, что теперь творилось на улице. «Щит цитадели… То, что отделяло «обитель света» от серого промозглого города. Что ж, я снова всё перевернула с ног на голову, показав местным, что от обители одно название, стоит только обрушить преграду…» — внутренняя усмешка от которой мороз по коже. А ведь пропущен был всего один приём зелья. Что будет дальше?.. Слишком долго задавливать талант всеми зельями не выйдет. Нужно… нужно будет улетать подальше от столицы и выплёскивать это дерьмо.
Постель просела под весом севшего с краю Мальбонте. Смена компресса. Звук отжатого полотенца, и ткань вернулась на горящий лоб, заставляя зажмуриться от прохлады.
— Почему с тобой вечно какие-то сложности?.. — нервно пробормотал полукровка.
Я усмехнулась через силу:
— Дай-ка подумать… Ко всему добавилось ещё и еженощное насилие. Наверное, это всё же повод, чтобы учинить такого рода погром. Пусть и не специально…
Вздох:
— Всё может быть иначе, если ты перестанешь играть в непреступную крепость, демонстрируя характер, которого нет, — он поджал губы, отвернувшись.
Задавив улыбку, я сумела открыть глаза, отметив, как он качает головой с нотками раздражения и тревоги:
— Ты мастерски заключаешь сделки… — «Что я творю?..» — Я предлагаю свою…
Чуть любопытный взгляд:
— Ты же понимаешь, что не в праве делать даже шаги в этом направлении…
— У меня нет выбора, ты прав. Ты никогда его не оставляешь. Даже твоя сила стремится меня угробить. Вопрос лишь во времени, которое у меня есть, — я со вздохом поднапряглась, с трудом поднявшись на локтях.
Снова нервно поджатые губы, но придержал, помогая устроиться на подушках. Хватает взгляда на кувшин, и к губам снова прижимается холодный бок серебряного кубка. Немного мутит, но я продолжаю наблюдать. Разум очищается медленно, но мне нужна сейчас хотя бы иллюзия. А что будет дальше — обдумаю, когда придёт время. «Когда и как бы оно не пришло… Может… Может сила всё же внесёт коррективы, и я умру до того, как смогу родить…» — нервно пролетает где-то на задворках разума. И всё же он смотрит в глаза, снова пытаясь на безучастном лице вычитать спрятанные в глубине эмоции.
Мальбонте вздохнул:
— Предлагай условия, Виктория. Но это не значит, что я приму их безоговорочно…
Я сглотнула:
— Мой срок и без того ограничен. Рубец способен уничтожить… Всё… — «Смертный приговор или благо?..» — Насилие больше не понадобится. Добровольно. Но я буду с ребёнком. Равно воспитывать, равно влиять и равно проводить время. Никаких ограничений в общении, заботе и присутствии в его или её жизни.
Удивлённо приподнявшиеся брови монстра. Он рассматривал меня, словно впервые увидел. Лишь несколько секунд замешательства и жёсткая знакомая усмешка:
— Как я и говорил: ты не в праве ставить условия… — он рассмеялся, и от этого смеха снова поползли мурашки по спине.
— Чем ты стал без матери, Мальбонте?.. Кем ты стал?..
Он дрогнул, сморщившись, поднимаясь с постели, отходя к полуразрушенному балкону:
— Я стал силой, которой боялись даже тогда, когда я был разделён. Стал тем, кто смог изменить ход истории, сумев выстроить план, который не предотвратил даже Шепфа.
Я согласно кивнула, добавив к общему списку:
— А ещё обозлённым монстром, который давно перестал различать хоть какой-то цвет, кроме чёрного, который привил тебе Малум. Одиночкой. Брошенным ребёнком…
Он гневно развернулся:
— Что ты можешь знать об одиночестве?!..
Криво усмехнувшись, я вяло повела рукой:
— Дай-ка подумать — меня лишили матери, по твоему приказу убили и лишили отца. Теперь ты хочешь силой зачать мне ребёнка, которого отберёшь. Даже зная, и прежде заботясь о том, чтобы я не тревожилась от утрат во время прежних попыток, — стоило труда снова осадить слёзы. — У меня осталась лишь Мими, с которой я не могу видеться, будучи запертой в этой комнате, как понимаю, до рождения ребёнка… Не осталось друзей, семьи, Дино. Чёрт, даже Кроули, каков бы он ни был — больше нет, — горло сдавило, но я продолжила. — Я знаю, что такое одиночество?..
Дёрнув подбородком, снова отвернулся, словно переваривая сказанное. У меня же внутри разворачивалась буря не меньшая, чем та, которая вызвала вспышку бесконтрольной силы. Я шла по крайне тонкому льду: получится ли достучаться?.. А если да… То только дождаться удобного момента и уладить всё флаконом отравы. И плевать, кто именно её примет — он или я. Итог будет только один, как он любит говорить: «выживает сильнейший». Внутренний голос с усмешкой добавляет: «и более хитрый».
По комнате пролетел вздох:
— Что я получу, кроме твоей покорности?
— Этого теперь мало?.. Любви я дать тебе не могу. Ненавидеть меньше едва ли выйдет. Разве что перестану вставлять палки в колёса и пытаться подорвать твой так называемый авторитет. Хочешь быть монстром — действуй, — короткое, почти злое пожатие плечами. — Но я хочу, чтобы мой ребёнок смотрел на мир не только в чёрно-белых красках. И ты должен это понимать, как никто.
Снова тишина. Опускающиеся и поднимающиеся от вдохов огромные багряные крылья, сложенные на широкой груди крепкие руки. Мне казалось, что он превратился в статую. В то, самое уродливое обличие Равновесия, отражённое в повсеместно украшавших прежде столицу и парки скульптурах. Сила, которую склоняют хоть раз покориться по собственной воле. Проиграть, чтобы победить в войне, которой нет.
И мне действительно страшно, действительно дрожат поджилки, что может не только отказать, но и воспользоваться моей нынешней слабостью, вопреки здравому смыслу. Заклинание подчинения, привязанное к зелью, хотя бы снимает часть боли до тех пор, пока он не уйдёт. Если сейчас всё будет без сдерживающего боль фактора, я буду молить о смерти, вполне вероятно. И в эту ночь, и на следующее утро…
— Ещё условие, — хрипло проговорил Мальбонте. — Мы женимся.
— Хорошо, — я сглотнула, от того, как резко он обернулся, округлившимися от удивления глазами уставившись на меня. — Но никакой помпезности. Скромный камерный обряд без публики и лишних глаз. Объявление сделаешь сам, — пробилась нервная усмешка. — Ты много времени пропустил. Позволю тебе сорвать куш: жениться и спустя недолгое время овдоветь…
Мальбонте скривился:
— Ты сама до этого доводишь…
— А ты к этому подталкиваешь с первой встречи после обряда. — не осталась в долгу я.
Он неожиданно расхохотался, запрокинув голову. Мне хотелось поёжиться — дурное предвкушение сдавливало голову тисками, но вытерпела. Побежавшие по пуговицам камзола пальцы. Смех оборвался. Мне показалось, что его взгляд стал невыносимо тяжёлым, словно заставляющим воздух в груди застревать и царапать льдом лёгкие. Я прикрыла глаза, предчувствуя, что сейчас начнётся очередная пытка, по итогам которой я снова проснусь в синяках и молясь о том, чтобы умереть в этой самой постели.
Постель снова просела, по щеке медленно, словно растягивая прикосновение, скользнули горячие пальцы. Дыхание застряло в горле, когда он обжёг мои губы, почти выдохнув в них:
— Скрепим сделку, моя светлая половина… — поцелуй на грани, словно сдерживаясь, показывая, что умеет сдерживаться, — Если ты действительно готова пойти навстречу, боли не будет…
Я сглотнула, прошептав в очередной поцелуй:
— Тебе свойственно быть мягким?..
— Просто ты сможешь достоверно показать то, что причиняет тебе боль и дискомфорт, — горячие губы скользнули по моему подбородку, опускаясь к шее. — Что до мягкости… Ты ни разу не просила быть хоть сколько-то нежным.
— Под заклинанием это довольно-таки сложно… — я поджала губы, — И я не уверена, что сейчас удачный момент для…
Вздох, он отстранился, морщась:
— Виктория, ты снова идёшь на попятную, едва дав надежду…
Силой воли закатив глаза, я тихо проговорила:
— Несколько десятков минут тому назад, у меня сила с цепи сорвалась, разнесла балкон и щит над цитаделью. Добей меня близостью, и я обещаю, что сдохну в твоей постели до рождения наследника.
По комнате пролетел тихий предвкушающий смех:
— Резонно… Что ж, ты всегда умела убеждать. — короткий поцелуй в лоб, на удивление спокойный, словно не его: — У тебя есть время до сумерек. Отдых, Виктория. И постарайся больше ничего не разнести…
Вздох, колыхнувший волосы на моём лбу, и он отступил, оглядывая разрушенную часть своей прежней обители. Я рассматривала сдержанное опасение в его лице, рассматривала готовое прорваться негодование… Но сдерживался. Кажется, словно пожал плечами. Как в том воспоминании из детства. Его детства. Кучка мёртвых бессмертных у обрыва, на которых он смотрит, будто на тараканов, которых невзначай убил, не до конца понимая происходящее.
Я сглотнула:
— Надеюсь, от вспышки силы никто не пострадал.
Качание головой:
— Нет. Все были на работе. — Он помолчал, выдерживая паузу то ли для значимости, то ли для антуража: — Знаешь, я только сейчас понял аналогию. И только сейчас понял полностью то, что нас отличает с тобой. Ты печёшься о других куда больше, чем о себе. Я же от этого… отвык…
Поджатые губы, взгляд в крепкую спину:
— Маль, а если… — я снова сглотнула ком в горле, — Если… наш ребёнок подойдёт к тебе, прося подсказки или совета? Его тоже ждёт удар силы и калечное существование отщепенца, которому не с кем посоветоваться?
Опущенная голова, которую он склонил, как и я, под ворохом воспоминаний. Я отмечала сжатую челюсть, прикрытые глаза. Казалось, что через ворох неприятия слабости властителя появлялись черты брошенного ребёнка, который не мог спросить совета хоть у кого-то, чтобы уравновесить гнев и то, что оставалось от Бонта. Сейчас же, кажется, он пытался отыскать ответ в себе самом — сможет ли? Будет ли жестокосердным, как Малум или похожим на прежнего Сатану? Донести мысли физически или всё же двинуться по пути разумного диалога, который он сам не получал?..
Мальбонте сглотнул:
— Все ответы зависят только от тебя…