Глава 4. "Шах и мат Королеве Мальбонте" (1/2)
Погребальный костёр полыхал выше деревьев.
Я стояла в первом ряду, выдержав всю процедуру прощания, витиеватые речи работников цитадели и школы, пришедших проститься с Кроули. Выдержала и соболезнования. Хотя с чего бы всем нужно было соболезновать именно мне. Загадка… Старик не пережил случившийся удар, обретя тот самый покой, который так долго и старательно искал прежде долгие века. В какой-то мере я даже завидовала ему. Завидовала тому, что он смог освободиться, уйти и стать прахом, который ветер уже через несколько часов развеет над смертным миром в назидание бессмертным и смертным — ничто не вечно.
Никто не вечен…
По случаю траура, предстоящий рождественский бал был отменён. Все приготовления остановили. В какой-то мере это даже внушило надежду, что в нашем «повелителе» есть что-то сознательное. Я покосилась на Мальбонте, взирающего на языки пламени с полным спокойствием, словно сгорал в огне не его советник. В его глазах отражалось пламя, играло в застёжках траурного мундира, черного, будто поглощающего весь свет. Он не озирался по сторонам, следя за присутствующими. Ему было плевать, кажется.
«На его веку потерь тоже было предостаточно. Оттого и спокоен… Причём с раннего детства. Он понимает, что на скорбь тратить время глупо, либо уже растратил этот ресурс до конца и теперь не умеет… сострадать…» — короткая догадка и какое-то противоречивое желание подойти ближе, но… В голове разворачивается казнь. Плеск светлых волос, подметающих эшафот, когда отрубленная голова катится по ступенькам. Такой же светлый и солнечный день. И теперь я доподлинно знаю, что Дино не сам решил внезапно убить узурпатора…
Дёрнув головой, согнала жалость и попытку понять. Он исчерпал мои попытки оправдать чудовищные поступки, которые совершает раз за разом. И сколько ещё совершит… От последней мысли я неуютно поёжилась, разворачиваясь и пробираясь сквозь толпу, чтобы уйти в парк и проветриться. В носу противно щипало от запаха гари. Не от слёз, что удивительно. Прежде я была более чувствительна к тому, что кто-то завершил свой путь. Насильственно или мирно… Сейчас же, кажется, просыпалось нечто такое, чего я в себе находить боялась безумно, и в то же время надеялась, что смогу этого добиться — отстранённость и холодность.
— Виктория!..
Поджав губы, обернулась к спешно приближающемуся Торендо:
— В чём дело?
— Позвольте составить компанию, — Серафим был ещё более бледен и нервно оглядывался через плечо на всё ещё стоящих у костра работников цитадели. — Такая потеря… Старик слишком сильно сдал последние годы. Ещё и корил себя, как я знаю, за предательство…
Я хмыкнула, продолжив идти вперёд без какой-либо цели:
— О да, зато вы не жалеете, как я погляжу. Ни о том, что убили Эрагона, ни о том, что изначально вступили в сделку…
Серафим сморщился:
— Выбирая между своей жизнью и чужими — своя всё равно будет в приоритете. Я только сделал выбор в пользу новой силы, чтобы отыскать справедливость… — короткий вздох, — Вот только справедливости так и нет. Карма, дорогая Виктория… Она не щадит никого.
Поджав губы, я процедила:
— Вы не правду искали, советник Торендо, а власть. Возможность занять место Эрагона. А в итоге всё равно остались на подтанцовках, ещё и дрожа от каждого неверного слова и жеста теперь, — широкая кривая усмешка. — Властолюбцы — бич реальности. Вы строите козни, надеетесь пробиться выше, добиться признания и возможности повелевать. А в итоге… В итоге вы ничем не отличаетесь от того же Йора: так же топчетесь на одном месте, не реализовав амбиции.
Лицо серафима стало каменным. Слова ударили в больное место. Мне же стало искренне смешно от того, как он упрямо продолжил идти рядом со мной, стараясь смотреть исключительно прямо. Я до сих пор с отвращением припоминала, как он вероломно ударил в спину Главного советника Эрагона. И ведь действительно — его жизнь переменилась, но в худшую сторону. Единственный плюс — то, что он предложил на должность нового Сатаны отца Ости. Аббадон, вернувшийся из ссылки, взялся за Ад, продолжая деятельность отца Люцифера, но при этом был частично лоялен с Мальбонте, чувствуя, что их истории в какой-то мере перекликаются. Утрата всего ценой возвышения.
Всё же, дёрнув головой, он тихо проговорил:
— Вам принесут зелья из лазарета. Помогут унять силу. Это всё больше будет смахивать на приступы. Полагаю, если вам любопытно, можете расспросить Мальбонте о том, как она ведёт себя, если её долго гасить. Анабель испробовала множество способов, пытаясь сделать так, чтобы сыну не пришлось испытывать боль при попытках силы пробиться наружу, — короткий нервный смешок. — И это ещё, если учесть, что Шепфамалум также помогал ему удерживать накапливаемую мощь. Что до зелий — рекомендую начать приём незамедлительно. В противном случае, мы рискуем лишиться ещё и Главного Серафима.
Я коротко кивнула, понимая, что зелье принимать всё же придётся. Сейчас мне нужен трезвый рассудок, а не затуманенный очередной болью. И на сей раз боль будет полностью физической. Казалось бы, я к ней привыкла. Ещё с момента бойни, потом с выкидышем, с тяжёлыми вторыми родами, которые длились почти двое суток. Я так и не научилась терпеть боль, которую причиняют… «Но научусь. Обязательно научусь…» — внутренняя уверенность, формирующая новую Уокер, которой стоило бы стать такой куда раньше.
Торендо неожиданно хмыкнул:
— И всё же лукавите, Виктория. Не вы ли выпустили мальчика из башни и помогли свершиться перевороту? — он погрозил мне пальцем с усмешкой. — Своё рыльце в пушку, моя дорогая, а всё же позволяете себе указывать на мою несостоятельность в выборе и принятых решениях.
Усмехнувшись, я развернулась, сжав пальцами его горло. Пришлось всё же выпустить силу. Спина серафима впечаталась в ствол ближайшего дерева. Дрогнули размашистые золотые крылья. Он с ужасом смотрел в моё лицо, силясь оторвать намертво сжавшуюся ладонь на своём горле. Гнев плескался на грани, и я чувствовала, что сейчас моё лицо обрело хищные черты, утратившие холодность матери и надменность Фенцио, а им на смену пришёл оскал Мальбонте. Тот самый, что заставлял даже бывших держателей постов раболепно гнуть спины и молиться, чтобы кара за промашку миновала.
Блёклые глаза серафима с ужасом впивались в мои.
Я оскалилась, стараясь, чтобы голос обрёл более низкий тембр и не вибрировал от того, что разрывало в эту самую минуту:
— Вы и вам подобные выдернули девчонку с Земли. Погрузили в хаос событий, ожидая от неё, что та станет жертвой для ритуала возрождения и не более. Как и ваш, каждый мой шаг был продуман им — Мальбонте. Я слепо шла по начертанному пути, стараясь руководствоваться совестью и моралью, которые на небесах умерли задолго, кажется, до становления прежнего Равновесия. Вы ждали, что я умру, едва исполню свою функцию. И внезапно я спутала всем карты, выжив. Да, я совершила сотни ошибок, как совершают ошибки едва родившиеся дети, плохо понимающие, что не всегда «хорошо» тождественно слову «правильно». Я руководствовалась земными частностями и желанием помочь, которым вы воспользовались, — оскал, кажется, выворачивал лицо, от скрипа зубов — мурашки по собственной спине. Я на секунду прикрыла глаза, делая вдох, чтобы осадить бушующую силу, начавшую ветром рвать листву деревьев и кустарников парка. Голос сорвался на шёпот. — Так какое право имеешь ты, «высший», упрекать меня? Ты ведь сам, скоротав здесь сотни, если не тысячи лет, оступился. Оступился, приняв сделку, а не слепо угодив в капкан по незнанию?..
Серафим смотрел на меня испуганно, чувствуя, что шутки кончились, и прежнее спокойствие, и попытки спрятать боль и злость ушли в прошлое. Подрагивающие обескровленные губы, почти прозрачные «рыбьи» глаза, затянутые поволокой паники и боли, видели больше, чем я могла представить. Отражение Мальбонте. Женская версия. Менее разрушительная, но не менее опасная. Под моими пальцами, сжимавшими его горло, грохотал, ускоряясь с каждой секундой, пульс, и в голове почему-то отчётливо носилось, что именно сейчас я спокойно бы своими зубами перегрызла его глотку без каких-то сожалений.
Пальцы разжались, и Торендо сполз по стволу дерева на землю, потирая ладонью горло с отпечатавшейся хваткой. Он хватал губами воздух, пытаясь подобраться, встать на ноги, но лишь устало прислонился к дереву, продолжая сидеть на траве, снизу-вверх глядя на меня. На лице читались сотни эмоций, но страх всё же был в приоритете. Он привык видеть меня сломленной и разбитой, с тоном ментора указывать на недостатки и ждать, что я паду ниц перед мудростью.
«Теперь это позади…» — прошелестело внутри.
— Больно разбиваться в собственных иллюзиях, верно, серафим?..
Я прикрыла глаза, стараясь заглушить и обуздать вспенившуюся в бешенстве силу, которая сию секунду могла бы, кажется, снести с лица острова цитадель, парк и всех обитающих поблизости бессмертных. В какой-то мере стало действительно страшно — необузданная мощь, которую контролировать я не могу, а выплеснуть… Нужно быть как можно дальше от города и от мирных жителей, чтобы выпустить всё. Почти то же самое, что было в день, когда я удрала из цитадели, чтобы полетать, только ещё дальше и…
— Виктория, вы — чудовище… — хрипло простонал советник.
— Вашими стараниями, — ответила я, чувствуя очередной укол ненависти. — И я слежу за вами, Торендо. Один неверный шаг, одна ошибка… И в этом случае, вы сами будете молить о виселице, лишь бы не угодить в мои руки…
Ноги снова пришли в движение, и я продолжила прогулку, старательно осаживая то, что раздирало на мелкие кусочки изнутри. Именно по этой причине я старалась не выпускать обретённую мощь на волю. Каждый раз прятать всё обратно было сложнее и сложнее. По ощущениям, она разворачивалась, отдавала всё до капли, вбирала новый ресурс из неоткуда и с трудом убиралась внутрь, разрывая на куски. В тот самый тесный «цветочный горшок». В условиях сравнительно мирного времени я боялась, что не справлюсь с этим. А последствия? Снова смерти, снова разрушения…
Дальняя часть парка. Я прежде не забредала сюда. Заброшенный, кажется. Всё заросло едва ли не намертво. Закончились ухоженные дорожки, превратившись в кривые неаккуратно выложенные булыжники. Густая трава по колено, разросшиеся кустарники, цепляющиеся за юбку платья искривлёнными ветками, нависающие тяжёлые ветви деревьев, так же путающиеся в волосах. И именно здесь мне отчего-то стало действительно комфортно. Вот в таком запущенном месте, впервые показывающем истину, а не красоту напускного благополучия.
Воздух стал свежее, запахло водой, как бывает, когда оказываешься в тёплое время у сильного фонтана, реки или бассейна. Чуть сыро, но свежо. Ещё пара поворотов и взгляд действительно натолкнулся на фонтан. Огромный, словно выточенный из цельного куска скалы. В чашу фонтана из возвышающейся скульптуры Равновесия стекал скудный поток воды. Снова «прекрасная аналогия» о том, как распределяется в этом мире справедливость…
Уже подходя к фонтану, заглядывая в чуть мутноватую воду, вижу водоросли и несколько раскрытых водяных лилий. Почему-то жду, что будет запах затхлости от почти стоячей воды, но нет… Фонтан пытался жить, исполняя функцию не украшения, но теперь новой жизни, которую обрели цветы, травы. Короткое журчание… Обошла фонтан, заметив в «литой» чаше трещину, из которой тонкой струйкой очищенная толщей камня бежала вода, прокладывая «путь» к смертным.
Коротко усмехнувшись, я опустилась на бортик фонтана, рассматривая своё отражение:
— И что от тебя прежней осталось? Когда ты в последний раз брала в руки краски или карандаши? Так же топчешься на месте, заняв определённую ступень в иерархии… Бесполезная… — пальцы тронули чуть подрагивающую воду, пустив по поверхности рябь. Черты меняются неуловимо, рассеиваются, и снова собираются в уже совершенно другое лицо, — М… Мама…
Образ неколебимого серафима в белых вышитых золотом одеждах, раскрытые крылья, которые в отличие от меня она носила с честью, а не как вечное ярмо и обязанность, которую упорно не хотелось на себя брать. Строгий, немного надменный взгляд, направленный на меня. Она отрицательно качает головой, но неожиданно улыбается, раскрывая руки, в которые ныряет русоволосая голубоглазая девочка лет пяти. И, словно в реверсивной съёмке образ меняется, становится моложе, становится той, кого я смутно помнила из далёкого детства…
Волосы длиннее, мягкий ангоровый свитер, Надёжные объятия. Она поднимает девочку на руки, кружит, радостно смеясь и обнимает её так же крепко, как когда-то давно. Образ безумно живой и яркий. Кажется, что сейчас по моим щекам бегут не слезинки, а её пальцы. Ласковый поцелуй в лоб, и тихий шёпот на ухо. Девочка смущённо краснеет, обнимая её ещё крепче в ответ, словно боясь отпустить. И не напрасно. Страх обрёл плоть… Но картинка из разума, спроецированная на воду продолжала двигаться.
Ребекка Уокер рассеялась, словно ушла на глубину, оставив бегающую девочку, отчаянно зовущую мать, не способную поверить, что той больше нет, не способную отпустить, всё ещё верящую, что… Что всё можно исправить. Стали меняться и черты девочки. Первый класс школы, средние, выпуск, университет. Наивный взгляд Вики Уокер, стоящей на обрыве после аварии и прыжок в пустоту… Та же девочка, только с разницей в два десятка лет… Снова растерянность и непонимание — что делать теперь?
С ладони венчающей фонтан статуи сорвалась крупная капля, упала в воду и размыла изображение окончательно, оставляя в разгладившемся через минуты отражении только мой образ. Нынешний… С морщинками, наметившимися на лице, с тёмными кругами, обрамляющими всё ещё голубые глаза. Удар ладонью по глади, поднимающий веер брызг в воздух. Злость снова начинает поднимать изнутри то, что едва удалось спрятать. И ведь только сейчас начинает доходить, что это с собой я сделала сама. Отмазываться «проложенным маршрутом» всегда легко, а вот попытаться выйти из него…
Обернувшись, взглянула на шпили цитадели, с короткой усмешкой разведя руки и теперь действительно поднимая со дна всё, что прятала в себе. Поблизости никого нет, никто не пострадает… Не должен. Вода в фонтане взбурлила, выплёскиваясь, снова поднявшийся ветер, поднимающий в воздух всё, что осыпалось с деревьев и кустарников годами. Весь сор, весь мусор и высохшую грязь, и пыль. Разведённые в стороны раскрытые руки с которых срывается поток чистой энергии. Закрытые глаза, но всё равно, каждая частичка силы, плещущей вокруг, создавая воронку урагана, словно взгляд со стороны.
Ветер треплет волосы, края платья, крылья, раскрывающиеся и наполняющиеся необузданной силой предка. Вдох-выдох… Прямой взгляд на статую. С губ срывается знакомый крик, вырывающий с корнями деревья и кустарники. Хлопок раскрытых ладоней при взгляде на уродливое Равновесие, увековеченное в скульптуре. Удар воды из фонтана, словно протёкшие за секунды тысячелетия, обращает камни в пыль. Разлетающаяся в стороны крошка пыли и острые осколки, градом осыпающие землю вокруг огромной чаши фонтана.
Шторм внутри улёгся, опустился на дно и больше не давил. Казалось, что из меня откачали весь воздух, оставив только обессиленную от прежнего напряжения оболочку. Опущенная на грудь голова, подрагивающие руки, покрытые быстро затягивающимися царапинами. Облегчение, сродни тому, как после повышенного давления, внезапно идёт кровь носом и боль отступает окончательно.
Позади послышался нервный шёпот:
— Г… Госпожа…
Я вздрогнула, развернувшись на пятках, глядя на застывшего после всего светопреставления Генри. Ангел смотрел расширенными глазами на учинённый погром. И всё же взгляд был прикован к фонтану, из которого с шумом и толчками била чистая вода, вымывая прежнюю грязь и тину. Не жидкие струи, едва срывавшиеся с рук прежней статуи. Я расхохоталась, чувствуя какую-то эйфорию, сродни тому, которую испытываешь после определённой доли алкоголя, употреблённого в нужный момент.
Короткая улыбка:
— Давно наблюдаешь?..
— П-почти с самого начала… — признался парень, поёжившись, — Наблюдал за вами всю церемонию. Решил проследить, особенно после того, как серафим Торендо привязался…
— Какое точное определение, — я снова рассмеялась, но с трудом собралась, чтобы быть серьёзнее. — Удалось выяснить что-нибудь из того, о чём я просила.
Генри торопливо закивал, подходя ко мне ближе, продолжая коситься на фонтан:
— Серафим Дино не был знаком с прочими заговорщиками, как я понял. Удалось связаться с их подчинёнными в Аду, и одним из наших заместителей начальника стражи цитадели. Нет никакой связующей части, — он развёл руками. — Словно они встретились внезапно на улице, зашли в таверну поужинать, за час обсудили детали нападения, и мирно разошлись по домам, чтобы на рассвете следующего дня попытаться совершить переворот.
Я опустила голову. Мысли утвердились. Осталось только вычислить — кто же организовал это липовое покушение, а потом… «Отомстить…» — едва улёгшиеся отголоски сил снова пришли в движение. Загасить нарастающий гнев удалось не с первой попытки. Я шатнулась, и Генри торопливо придержал меня за локоть.
— Мне нужно узнать, откуда они взяли осколок… Едва ли ты найдёшь ниточки, но попробуй.
Генри старательно закивал, продолжая поддерживать меня, и уводя из парка в сторону белых башен цитадели. У меня же внутри после несложной подбивки определилась всего троица кандидатов на всю историю. Был и четвёртый, вот только его погребальный костёр в данный момент уже оставил от себя лишь узкую полоску дыма, поднимающегося над парком. «С другой стороны, один мог отдать приказ, и все мы знаем, кто именно, второй так же по цепочке мог отследить нужных «исполнителей», и запустить механизм «покушения» так, что добраться до истины не выйдет. А кому, кроме меня ещё нужна правда?..» — хмыкнул внутренний голос.
После того, как состоялась казнь, я не возвращалась в этот дом. Сейчас же почему-то в сопровождении Лейны брела по заснеженным расхлябанным улицам цитадели в сторону прежнего жилища, невольно вспоминая споры с Дино на тему того, что его отец был бы категорически против того, чтобы он привёл меня туда. Мой белокурый серафим лишь смеялся и говорил, что переменились времена, но в глазах всё равно стояла навечно застывшая печаль и острое понимание — Фенцио бы действительно не одобрил, как прежде не одобрял даже наше общение.
Вторым камнем преткновения был выкидыш. Спальня стала казаться мне клеткой, но Дино опять же стоически вытерпел все срывы и истерики, оборудовал вторую спальню, и мы перебрались туда, прежнюю заперев на ключ. Больше мы туда не входили. Словно той комнаты, выходящей на задний двор дома, никогда не существовало. В какие-то моменты я даже ловила себя на мысли, что сознание на месте двери возводило сплошную стену, словно стараясь скрыть не первый, но один из множества кошмаров.
Третий… Умершая дочь. Те двое суток, что я пыталась разродиться, он всё равно был рядом, оставался даже когда прогоняли лекари и повитуха. Упрямо держал за руку, шептал, что мы справимся. Дино принял нашу связь, полностью, не разделял себя и меня, и этим заслуживал к себе бесконечное уважение, если не любовь. В ту ночь, когда я родила нашу девочку, её забрали почти сразу. Дино упрямо уводил от темы любой вопрос о ней. Видел всё своими глазами. Как она выглядела, какой родилась, как издала первый крик, спустя десяток минут перешедший в отчаянный хрип боли разрушенной Равновесием жизни.
В третий раз спальню мы не меняли. Я смогла пережить это почему-то гораздо быстрее, чем первую потерю. Но так и не смогла себя заставить сходить на прощальную церемонию. Тогда я впервые оставила его наедине с горем, не поддержала, как он прежде поддерживал меня, стараясь облегчить жизнь и снизить уровень страданий и страха. Уже позже я поняла, что совершила ошибку, не сумев переступить через себя. Быть может, из-за обиды, что он запретил мне видеть девочку… Только качал головой, гладил по волосам и пытался молитвами загасить истерику, успокоить, дать шанс отпустить эту боль.
Сейчас же скромный особняк на окраине столицы выглядел мрачно и серо. Прошло почти четыре месяца с тех пор, как я в последний раз покинула его, угодив на казнь хозяина этих стен. Привычно сработавшая ключом энергия позволила распахнуть дверь и шагнуть в прихожую, оглядываясь по сторонам и ёжась от сырости и затхлости. Я не помнила, чтобы этот дом был таким… не живым, холодным, умершим, кажется. Давно остывший очаг, задёрнутые занавески на окнах, припылённые поверхности…
Лейна осталась в прихожей, неуютно переступая с ноги на ногу и затравленно озираясь. Я же пошла дальше, проходя по дому, заглядывая в комнаты, вспоминая какие-то моменты. Отчаянно чесались руки развести огонь в камине, отмыть кухню и наполнить дом запахами пищи, живыми напоминаниями о упущенных мгновениях. На втором этаже длинный сумрачный коридор. Три двери… Четыре. Всё же четыре двери. Самой страшной была дальняя — так и не обжитая комната с колыбелью. Остальные… Просто — комнаты, в которых было и горе, и счастье, и страсть, и слёзы… Здесь было всё. И до меня, и после меня осталось ровно таким же.
Дёрнув подбородком, я уверенно распахнула дверь в первую спальню, которую не посещала порядка пяти лет. Всё укрыто белой тканью. Смахивает на земной ужастик о доме с привидениями, но всего лишь прагматизм и попытка уберечь мебель от пыли. Единственная, кажется, комната, где занавески не задёрнуты, но света с улицы всё равно недостаточно, чтобы разогнать тени. Я неловко развернулась, задев простыню на зеркале около двери, и та с лёгким шелестом осела к ногам. Взгляд устремился в зеркальную поверхность, словно на мгновение погружая в прошлое. Чуть округлившийся живот, я сижу на постели, перебирая какие-то полотенца и рубашки Дино. Секунда, и всё возвращается в реальность.
Вернув всё как было, укрыв зеркало тканью, я покинула комнату, закрыв дверь, но ключ больше не проворачивала. Вторая — напротив. Провёрнутая ручка, и мне невыносимо хочется зажмуриться: тот же вид: копоть на стенах, свечи, тазы с багровой водой, окровавленная простыня, крик младенческой агонии и собственные протянутые руки с криком, мольбой и просьбой, дать хотя бы увидеть её. Чуть позади Дино, старательно уговаривающий меня успокоиться, что всё позади… В комнате жарко, душно, пахнет кровью и слишком много посторонних. И уходящая с надрывающимся младенцем повитуха, в чью крылатую спину я мысленно бросала самые страшные в этом мире проклятия.
Снова мгновение, и всё рассеивается…
Обычная светлая комната. Из-под подушки застеленной постели выглядывает моя старая ночная рубашка. Засохшие ромашки в вазе на подоконнике. Я даже не знаю, откуда он их доставал, почти не покидая цитадель и её предместья, но раз в неделю исправно обновлял букет, наполняющий комнату уютом, когда не мелькали похожие видения. Я сглотнула, опустившись коленями на пол, придерживая юбку, отвела покрывало, чтобы видеть пол. Меня интересовала щель между досками, куда закатилось обручальное кольцо. Увидела не сразу. Пришлось выпустить несколько огненных вспышек, чтобы осветить комнату достаточно. Нервно посмеивалась над тем, что рискую устроить пожар, я почти целиком залезла под кровать, нащупав достаточно широкую щель. Удалось продеть палец, расшатывая доску, размеренно поднимая её, раскачивая гвозди. Через десяток минут её удалось лишь отогнуть, но не так, чтобы просунуть руку. Закусив губу, стянула с прикроватной тумбы какую-то запылившуюся книжонку, протиснув её в щель на манер рычага, и, наконец спустя минуту возни в пыли, отчаянно чихая, нащупала своё обручальное кольцо.
— Наконец-то… — хрипло вылетело из меня, когда золотой ободок вернулся на палец.
Прежде неуловимо мельтешившее в подкорке ожидание чуда, что вот сейчас, стоит только его достать, и время вернётся назад… рассеялось. В зеркале второй спальни отразился испачканный в пыли и паутине растрёпанный серафим, прижимающий к груди руку, сжатую в кулак, словно боясь, что кольцо снова свалится. В мире, который сам по себе чудо, могут быть только кошмары.
Я мотнула головой, покидая и эту комнату…
В коридоре уши резанул отчаянный детский плач, заставивший рвануться к запертой детской уже напрочь позабыв о находке. Сердце забилось с такой скоростью, что готово было выскочить к чёрту из груди. Подобрав посеревшую испачканную пылью юбку, я побежала в самый конец коридора. Дверь не заперта, поддалась без проблем, распахнулась позволив ввалиться в небольшую комнатку, в которой стояла колыбель, кресло и небольшой книжный шкаф с несколькими игрушками и книгами. Не до конца закрытое окно, порывом ветра издавшее вой сквозняка, который я отчаянно перепутала с плачем.
Торопливо сократив расстояние, я смахнула с подоконника спрессовавшийся снег, до конца закрыла раму и провернула щеколду, чувствуя, как оседает сердцебиение. В детской стало пронзительно тихо и так же безумно холодно. Пустая колыбель с чистыми вышитыми подушками и периной, свёрнутое одеяло с золотистым узором, перекинутое аккуратным валиком через изголовье… На этом — всё.
— Мир утраченного прошлого обретает свой баланс, видимо?.. — почему-то шёпотом произнесла я.
Короткая улыбка, и пальцы скользнули по светлому дереву изголовья. Колыбель скрипнула и качнулась, увлекаемая моей рукой. Перед глазами встал образ девочки, которую я видела на руках своей матери. Может, моя была такой же? Голубоглазая, только волосы, как вызревшая пшеница. Ямочки на щеках от улыбки, как у Дино, полные губы, наивный взгляд в обрамлении длинных ресниц. В голове суматошная вереница картинок, которые никогда не получат права на жизнь. Платья, косички, оборки, подростковые бунты, споры и примирения. Игры и объятия…
«Мечты…» — грустная улыбка изнутри. Улыбка Вики, но не Виктории.
Я остановила снова скрипнувшую колыбель, и покинула комнату. Следом дом. Покинула жизнь, в которой мне изначально было запрещено оказываться. Место моих страхов, моего счастья и кошмаров, которые теперь остались под замком навечно запертого дома на окраине столицы в паре десятков минут пешей прогулки от порога до цитадели света, которую шесть лет занимает тиран, которого всё же я привела к власти.
Лейна покорно и молча брела позади, не задавая вопросов. Для неё это посещение, кажется, было ещё более тяжёлым. Дино она не знала вовсе. Незнакомый дом, после великолепия школы и ещё большей пестроты цитадели, перемежающейся с сумрачными залами. Дом, который никак не вязался с тем, что когда-то в нём обретали одни из сильнейших представителей Рая. Слишком… непримечательный что ли… Обычный. Как у всех. Дом с историей, которую я перечеркнула, едва переступила его порог, став женой последнего хозяина.
Уже в покоях помощница помогла избавиться от отсыревшего плаща, полила на руки, чтобы суметь отмыть их от пыли и грязи, которые нацепляла в поисках кольца. На постель легло чистое платье и начала набираться вода в ванну, когда в дверь постучали. Я удивлённо оторвалась от извлекания шпилек из волос, пока девушка с кем-то разговаривала, заслонив дверной проём, чтобы не показать меня в одной исподней рубашке. Удивлённый возглас, и она закрыла дверь, возвращаясь с платьем на вешалке и продолговатым конвертом. Платье расположилось на постели, конверт же перекочевал в мои руки. С личной печатью Мальбонте на сургуче. Официозное послание, которое одним своим видом уже внушало тревогу.
Сглотнув, я распечатала конверт, вчитываясь в убористые строчки с острыми пиками прописных букв, выведенных то ли в гневе, то ли в волнении:
«Траур и утраты не вечны. Если всё время вариться в них, можно погрязнуть в безвыходности и перестать улавливать очевидное. Я знаю это, как никто. Потому, прошу не поддаваться унынию сегодня. Бал был отменён, но это не мешает нам немного перевести дух. Сочельник, предшествующий Рождеству — традиционный праздник, и я хочу разделить его с тобой, как с той, кто доподлинно знает, что именно с него начала осыпаться моя жизнь…