18. Глава Третья. Загадка про Волков и Овец. Часть Восемнадцатая (1/2)

Когда мелодия уже подходила к концу, из глаз девушки вдруг побежали невольные слёзы.

— Обычно я слушаю её, если очень пасмурно на душе. Мне сразу начинает казаться, что рядом кто-нибудь есть… ну, будто я не одна. Что кому-то не всё равно. Что меня понимают. И даже мурашечки бегают! Особенно под конец. Как тебе такое? Нравится?

— Хм, а я оттуда кое-какие слова поняла, представляешь? Многое, на самом деле, — чуть-чуть грустный смешок ностальгии. — Не зря, поди, в педагогическом у нас на английский ходила. Нас было немного таких. Как песенка называется?

Саёри с лёгкой улыбкой коснулась потемневшего экрана планшета указательным пальцем, разблокировала и прочитала:

— «When You Grow Up, Your Heart Dies». Группа «GUNSHIP».

Ужин давно уже был позади.

Саёри вместе с Ольгой Дмитриевной сидели в комнате у вожатой. Скинув мешающую обувь, они обе с босыми ногами забрались на кровать и по очереди рассказывали друг другу какие-то истории прошлого, свои стремления или мечты. Сейчас вот была очередь Саёри поделиться одной из самых значимых для неё песен.

Признаться, девушка не очень-то хотела раскрывать это перед вожатой: та всё-таки из другой страны и, по кораблю ходили слухи (если только они не были чьими-то чуть-чуть злобными шуточками), даже из прошлой эпохи, так что, скорее всего, их вкусы не совпадут и Ольга Дмитриевна даже ничего не поймёт.

Но та оказалась куда проницательнее и, судя по виду во время прослушивания, её тоже всю проняло.

— Кстати, — снова вспомнила вожатая, опять подняв голову и с благодарностью глядя подруге в глаза. — Вот мелочь вроде бы, а приятно! И почему так раньше дома не делала? Спасибо тебе за отличный совет, Саёри!

— А? — похоже, не поняла та. Немножечко растерялась.

— Да я про чай со льдом говорю! — Ольга Дмитриевна схватила стоящий на тумбочке наполовину пустой стакан и покачала им в воздухе. Ледяной шарик со звоном стукался о края. — Оно меня и в жаркий день бодростью заряжает, но и перед сном тоже довольно неплохо. Самое то. Ребята у нас в лагере, вроде бы, что-то подобное делали? Я не помню… я всё по старинке больше.

— А, да пустяки, — ответила, стараясь казаться беспечной, Саёри. И всё-таки она выглядела сейчас… грустной. Потерянной.

— Что такое? — Ольга положила ей руки на плечи и дружелюбно улыбнулась, как будто бы младшей сестре.

— Да всё в порядке, — Саёри не хотела отвечать, чуть-чуть отвернулась. Однако её глаза увлажнились, и это не ушло от взгляда опытной воспитательницы.

— Неправда. Я вижу. Уж после того, что было, мне ты можешь всё рассказать.

Подруга глубоко вздохнула. Держать это в себе всё равно больше не было сил, да и смысла. Тогда она начала, сухо и отстранённо:

— Недавно я видела наших девочек, снова. Ну, тех, кого считала своими подругами. И вот опять думаю… а может, мне всё это лишь показалось? А были ли мы и тогда близки с ними? Или это я не в тот клуб пришла, идиотка, и только по глупости думала, что хоть что-нибудь значу для них. Делала что-то для каждой, старалась им всем угодить, а они просто как-то терпели всё это время. Меня, и… друг друга тоже. Теперь вот ничего этого нет, Клуба нет, одной из нас нет, и… ну, разумеется, кроме Нацуки, но всем только лучше.

— Саёри! То, что ты говоришь — просто дурные мысли. Тебе только нужно…

Не став даже дослушивать до конца, Саёри крепко сжала рукав Ольгиной формы. И вдруг быстро-быстро, сбивчиво затараторила умоляющим полушёпотом. Из глаз потекли тихие слёзы:

— Прошу тебя, когда всё закончится… давай просто уедем отсюда. Вместе. Я буду жить у тебя. Мы как сёстры! Мне много заботы не надо. Ты так меня понимаешь…

— Ну, это… — на лице Ольги Дмитриевны отчётливо читалась растерянность. Она поджала губы, чуть-чуть покраснела. — Тут могут быть сложности. Родная, я ведь правда не против, вот только… русского языка ты не знаешь. Как и я — твоего. Понятия не имею, будет ли работать… всё то, что позволяет нам сейчас общаться, когда мы покинем корабль. И страна моя для тебя незнакомая. Тебе там будет одиноко и страш-

— Ничего! Я на английском как-нибудь объяснюсь, если надо будет! А есть я смогу и без палочек. Нужны ли ещё друзья? Ну… ведь главное, что там будешь ты. Даже, может быть, Электроник. Он ведь потом тоже в Россию вернётся, наверное? <span class="footnote" id="fn_31838359_0"></span> А мне на самом деле никто особо не нужен, — шёпотом. — У меня ведь, как выяснилось, больше никого и нет… из тех, кого принято называть близкими. Теперь это просто знакомые.

— А как же твой мальчик? — вожатая чуть отодвинулась, бережно сняла с себя руку и осторожно продолжила: — Этот, который, ну, с серьгами? У вас ведь уже что-то было? Вы предохраняетесь?

— Что?! Фу, нет! — Саёри посмотрела за реакцией, а после задумалась. Ещё раз прокрутила в голове собственные слова. Залилась вдруг ярким румянцем. — В смысле, мы н-ничего такого пока даже не собирались!..

— А, ладно… понятно…

— Рантаро — он хитренький, — чуть-чуть укоризненно сказала вдруг девушка. — У него бывают секреты, которые он не хочет рассказывать. А ещё мне поначалу казалось, что у нас двоих родилась настоящая крепкая дружба, ведь он такой расслабленный и весёлый, когда я рядом, советы мне всякие даёт, но… оказывается, он так дружит со всеми. Каждому понемножку. А мне этого мало! Да и выловить его из-за этого тоже бывает непросто. Не думаю, что он сильно расстроится, если я пропаду. Что для него, одним так-себе-другом больше, одним меньше… велика разница? — она сложила руки на груди и обиделась, понурив свой взгляд.

— Ой, да кое-кто у нас собственница, — Ольга Дмитриевна бережно щёлкнула собеседницу по носу.

— Ай. Это не смешно! — но Саёри чуть-чуть улыбнулась. — Мне же правда обидно…

Вожатая взглянула на неё чуть серьёзнее.

Взяла ладошки девушки в свои руки, немножечко сжала их. Лёгкий вечерний ветерок, ворвавшийся в приоткрытое окошко каюты, чуть растрепал её длинные русые волосы. А заходящее солнце за окном, уже разукрасившее весь мир в золотые тона, создало на этих волосах довольно красивый узор, вроде нимба:

— Я знаю, почему ты так себя чувствуешь: это переутомление. Не стоит забивать свою голову, милая, ладно? Уже десять вечера, пойдём лучше спать. Самое время. И, когда ты будешь засыпать, помни вот о чём, Саёри, — Ольга Дмитриевна чуть наклонила голову набок и очень тепло улыбнулась. — Эти двери будут для тебя открыты. Что бы ни случилось на борту, я всегда буду рядом, в любое время. Всё будет хорошо.

***</p>

Время в тюремных камерах ползло утомительно медленно.

Кто-то из охранников предложил ввести на постоянной основе нечто вроде комендантского часа с двадцати двух часов до восьми утра. Пленники восприняли эту весть не особенно радостно, но, на удивление, большинство тех, чей голос имел значение, поддержало странную инициативу — меньше разбоев сможет случиться ночью: на это время камеры запирались, естественно, уже с заключёнными внутри. Отпирались только следующим утром.

И снова до двадцати двух часов вечера арестанты были вольны передвигаться по всей тюрьме — естественно, с ограничениями на «мужскую» и «женскую» половину. То есть, сунуться в «чужой корпус» ты, технически, можешь, вот только за последующие в связи с этим трудности со здоровьем, как однажды красноречиво сказала Миу, никто отвечать не станет. Всё только на свой страх и риск, голубки.

Народ оказался вполне из понятливых. Попыток проскочить замечено не было. У нас здесь не летнее приключение в пионерском лагере, в конце концов…

Однако это было удивительно скучно.

В то время, как охранников практически не лишали благ местной цивилизации (ты всё ещё бы смог спокойно сходить в кино, или же, например, поплавать в бассейне в знойный денёк, да и покушать не того, что дают, а того, чего взаправду хочется — только теперь нужно будет ходить на работу), свободы заключённых обстояли… гораздо печальнее.

На этом этаже банально сеть не брала, почти нигде и почти никак, поэтому почти все данные с планшетов, которые из-за ничтожно маленькой памяти самих устройств хранятся в каком-то облаке, стали теперь недоступны. Нельзя даже послушать свой любимый успокаивающий плейлист.

Киношку посмотреть? Вот ещё! Игры? Если вы только не лютейший фанат тетриса или змейки — забудьте.

Остались лишь старые добрые бумажные книги из библиотеки… да разговоры в приятной компании. К несчастью, не все здесь смогли бы оной похвастать.

Моника, сидящая на полу в подобии позы лотоса и старательно расчёсывающая свои волосы последние часа два — одно из крайне немногочисленных доступных занятий, что позволяли отвлекаться и снимать стресс — резко взмахнула рукой. Следом за ней привязанной рукой взмахнула и Юри, тихонько ойкнула.

Книга, в которую та погрузилась с настолько невероятным интересом, теперь же валялась, открытая, прямо возле параши.

— Ну и чего ты наделала? Иди теперь доставай, коза.

— Сама и иди. Дура.

Юри обхватила себя руками и со вздохом плюхнулась на свои же (нижние) нары.

Моника хорошо стала понимать ситуацию, сейчас — даже лучше, чем требовалось. Это действие со стороны более тихой из них означало ни что иное, как акт немого протеста. Опять.

В таком положении Юри пролежит теперь час или два, тупо разглядывая потолок (или верхние нары). Она не станет предпринимать каких-либо попыток мести или выяснения отношений, даже ругаться не станет, но вместо этого её теперь попробуй, куда-нибудь сдвинь.

Моника бродила уже как-то раз по этажу во время подобного «наказания». Специально, назло. А это бесполезное тело осточертевшим мешком картошки таскалось за ней, не попытавшись подняться и пойти своим ходом даже, когда подмело волосами весь пол! Ну и тяжеленная. У Моники потом все руки болели.

На сей раз бывшая Президент лишь тихонько вздохнула:

— Ты скучная, — сказала она, откидываясь спиной на стену. — И здесь тоже скучно.

Минуло уже почти двое суток с тех пор, как Саёри связала извечно враждующих цепкими узами.

Первые несколько часов они обе ходили, словно в воду опущенные — на каждой из девочек буквально лица не было. Не помогло этой ситуации и то, что Ирума, довольно пронаблюдавшая их совместный позор почти от начала и до самого конца, теперь при малейшей возможности пускала свои фирменные туповатые остроты. По поводу или без оного.

Потом обе поняли, что никто их отвязывать и распускать по отдельным камерам не собирается. Шутка выходит из-под контроля, и следует как-то учиться жить дальше. Существовать.

Особенно тихо первое время вела себя Моника. Ведь именно её репутацию, как-никак, сейчас подмочили. Она только надеялась, что в «соседнем корпусе» об этом ещё не прознали.

А Юри, хотя и оставалась всё такой же немногословной — наоборот, вдруг как будто расправила плечи, стала как-то увереннее. Взгляд, то и дело направляемый ей на «подругу по несчастью», делался время от времени уже не зашуганным. А таящим угрозу.

«Знай своё место».

Конечно, бывшая Президент продолжала порою ей пакостить. Но уже не так часто, не настолько озлобленно. А, скорее, из вредности. Но как ещё?

Отдача всегда находила, только это стало для Моники делом принципа. Она должна отстаивать свою территорию. Что бы это ни значило.

Конечно, за прошедшие двое суток один на один друг с дружкой случалось у них пару раз и нечто, походящее на беседы. Скорее, отдалённо, но всё-таки.

Во время первого подобного перебрасывания едкими и не очень комментариями обе с удивлением вдруг отметили, что каждая из них разделяет страсть другой к одному конкретному аниме, которое в Клубе из-за его повышенной пошлости и жестокости считалось негласным табу. А также обе терпеть не могли почти всё, что имеет под собой жанр повседневности или любовной комедии. Потому что считают банальной и скучной историю, где почти никогда ничего не происходит.

— За кого ты меня считаешь? — угрюмо фыркнула тогда Моника. — Здесь нет Саёри или Нацуки. А чтоб я сама, добровольно, смотрела такое дерьмо?

— И всё-таки рождественская серия у них была классная.

— Этого не отнять…

Также они неожиданно сошлись во мнении, что обе считают алкоголь (в относительно небольших количествах) лёгким и довольно-таки желанным способом уходить иногда от надоевшей действительности. Хотя официальная позиция Литературного Клуба всегда звучала РЕЗКО ПРОТИВ подобного. Не все там настроены были пробовать спиртное, и кто-то — по довольно личным причинам. А как заведено во время любого вечера в хорошей компании, чтобы она таковой и оставалась? Пьют либо все, либо вообще никто.

— Ваши стихи ведь без этого попросту невозможно иногда слушать. А ты думала, я всё это время на задней парте только чай пью? — ехидно обронила вдруг Юри.

Моника с едкой смешинкой в глазах припомнила тогда кое-что из недавнего:

— Нет, не только.

— Ах ты…

Возвращаясь к настоящему моменту, их пребывание в томительной тишине, внезапно, не продлилось долго:

— Эй, девоньки! Ну-ка, быстро мыть свои письки и сиськи, пока шокером опять не огрела!

Да, некоторые голоса не нуждаются в представлении. А обе уж и позабыли, что сейчас время вечерних банных процедур. <span class="footnote" id="fn_31838359_1"></span>

После инцидента, что мог закончиться куда большим кровопролитием, но, к счастью, обошёлся только перевязкой для Моники, отдельное время посещения душа действительно было введено. У каждого оно теперь строго выделено, дабы избежать неприятных эксцессов. Так что девушкам, которые по-прежнему ходят парой (под очень бдительными присмотрами двух из женского персонала, всегда остающихся за дверями), следует идти точно в свой срок.

Иначе будут ложиться спать грязными.

Юри приподнялась, лениво потирая голову и приоткрыв один глаз:

— О-ох, опять это… — ей не особенно нравилось делить своё личное пространство во время помывки с кем-то ещё. Всякий раз её обуревал этот панический, хотя и немного беспочвенный в случае Моники, страх выронить мыло…

Её сокамерница тоже поднялась, сладко потягиваясь. Бывшая Президент с явным сомнением взглянула на Ируму, которая тут же буркнула:

— У Пионерской Пилотки какие-то дела там образовались, но она вот-вот сюда подойдёт. Так что не ебите мне мозги и шуруйте в умывальню, а большего мне от вас и не требуется!

Миу распахнула скрипучую дверь камеры, при этом показательно поигрывая в другой руке шокером. Задержав долгий взгляд друг на дружке, дамы показательно же ей подчинились.

Ни для кого во всей этой тюрьме (да и за её пределами, поди, тоже) давно не являлось секретом, что ключик от наручников, связующих нашу «сладкую парочку», таскает с собой Миу Ирума. Ей, дескать, просто нравится наблюдать их мучения (о чём та неоднократно уже им в открытую заявляла, при этом не забывая нагло так лыбиться). И всякий раз, в ответ на многочисленные просьбы, она торжественно заверяла, что, да, дескать, расцепит их, только немно-ожечко погодя… а то ведь урок-то, типа, пока не усвоен. Саёри они с тех пор, кстати, не видели.

Единственным послаблением до сих пор стало разрешение Миу немного ослабить наручники, чтобы не так натирали. Всё-таки не хочется получить вскоре раны, а через них — и возможное заражение. Только это пока не панацея от всех проблем.

Если уж две ненавистные друг дружке до кончиков пальцев арестантки и смогли бы захотеть чего-то настолько одинаково, настолько сильно, настолько взаимно и яростно, чтобы попробовать договориться о плане и действовать в нужный момент сообща, так это освободить себя от другой. Что и произошло.

Момент выдался.

Чинно прошедшая мимо Моника будто бы невзначай, дожидаясь, пока Юри с ней поравняется, застыла за спиной у охранницы, и… ранее, чем бедная Ирума успела бы что-нибудь сообразить, её шея оказалась в локтевом, довольно тесном захвате. Миу начала задыхаться. Шокер грохнулся на пол прямиком из расцепившегося кулака, когда горячее дыхание Моники обдало ей затылок:

— Скажи мне, где именно ты держишь те самые ключи, и мы быстро со всем покончим. Обещаю, — увещевающе прошептала ей бывшая Президент в самое-самое ухо, добавив лёгкую улыбку в нотки своего голоса.

Нет, из подобного захвата так просто не выбираются. Только не из её захвата.

Вскоре и Ирума это поняла, перестав безуспешно дёргаться:

— В труханах моих посмотри, стерва… — ответила она, хрипло посмеиваясь. На то, чтобы переспрашивать, времени не было: судя по доносящимся от лифта шагам и крикам, сюда уже бежало сопровождение. И не в лице одной только Ольги Дмитриевны. — Ты слишком много себе позволять стала, с-сучка.

— Юри, не щёлкай клювом! — последовала мгновенная реакция от самой наглой. Тихоня от металлических ноток её голоса даже вздрогнула. — Пока я её сдерживаю, обыщи Миу и найди чёртовы ключи! Живо!!!

Времени на пререкания не оставалось. С каждой секундой подкрепление врага становилось всё ближе (на этом моменте, конечно, задумка слегка дала маху), и для Юри не нашлось иной альтернативы, кроме как, стиснув зубы, процедить «поняла тебя» и начать столь ненавистный ей телесный осмотр.

Если бы можно было, она бы определённо поменялась на эту роль с Моникой! Вот только… столь же хорошо сдерживать свою жертву Юри, увы, вряд ли сможет. К тому же, Миу оказалась довольно-таки крепкой и боевой.

Длинные, чуткие пальцы тихони живо проскользнули по бокам и карманам, обследовали также и довольно объёмную грудь её пленницы, затем бёдра. Достаточно пристально. Пусто. Чёрт!

Стоит им лишь получить заветные ключи, как они расцепятся, расцепятся сразу же, чтобы более не подходить к другой даже на пушечный выстрел! Нет, если кто-нибудь из охраны и решит этот трюк повторить, снова их заковав, Юри и Моника всё про себя уж решили! Их больше никакими палками друг к дружке будет не подогнать. Никогда!

Вот только бы сейчас всё получилось…

Миу почти перестала сопротивляться и произнесла, с усмешкой глядя старательно обыскивающей её оппонентке прямо в глаза, как-то низко, угрожающе даже:

— Они все вот-вот будут здесь, сладенькая моя… и, если ты так хочешь здесь что-то найти, похоже, другого выхода у тебя нет и остаётся только одно-о место, — гаденькая усмешка. Ирума ей подмигнула. — Насиловать будешь?

Услышав последнее, Юри пронзительно пискнула.

Ей точно не захотелось бы такого исхода! Однако этот, давящий на плечи сильней всякого пресса даже без лишних слов, торопящий, недовольный взгляд Моники… тихоня действительно готова сделать многое, чтоб оказаться от него как можно дальше!

Да, вот настолько многое.

Бедняжка зажмурилась и сделала невообразимое, скользнув своей ловкой ладонью туда, куда ей бы не следовало…

Что-то уже в тот момент было будто не так. Ирума даже почти не сопротивлялась.

И тут, вдруг…

О, чудо!

Пальцы сомкнулись на чём-то крохотном, металлическом. Неужели?! Да ладно. Бинго!

Охрана быстро обступала компанию, но это не так уж и важно! Всего-то парочка лёгких манипуляций, и тогда Юри хватит даже секунды, чтобы…

…что-то не так. Что-то определённо, бля, не так.

Ключик не поддаётся.

Она попробовала ещё раз. Обхватила железку получше, подёргала…

— Вообще-то, ты мне делаешь больно там, — вдруг пожаловалась Ирума. — Это пирсинг, деточка. Будь чуть-чуть нежнее с ним. Вообще, у тебя довольно ловкие пальцы! А твоё вытянутое ебало того определённо стоило, — осклабилась Миу. — О-о-о, боги, ещё как стоило. Определённо буду думать о нём сегодня, когда вечером, прям’ после душа…

— Так ты солгала нам!.. — у Юри затряслись кулаки. Она, обманутая и осквернённая, едва не ударила в стену перед собой.

— Ну почему же? Я вам сообщила чистейшую правду. О том, что ключики всегда в трусах. — Ирума хихикнула. — А вот трусы я с собой не ношу! Этого я уже не сказала. Потому что я, блядь, вам тут что, идиотка?! Нашли себе деревенскую дурочку. По этим еблетам ваши планы за версту видно! Ну ладно хоть, спасибо, что подрочила… если выживем, будет, что вспомнить.

Сбитые с толку и, мягко говоря, разочарованные, горе-беглянки лишь переглянулись. Слов не было. А в следующее мгновение обе уже оказались лицами в пол, под взором неустанной охраны…

Побег провалился <span class="footnote" id="fn_31838359_2"></span>.

***</p>

Следующим вечером обстановка в тюремном секторе лучше не стала. Точнее, даже наоборот — она ухудшилась. Ибо к уже привычным лишениям для заключённых добавилось и новое неудобство, с размахом перекрывшее вдруг все остальные.

Судя по запаху, что упорно доносился до девушек из мужского крыла весь последний, будь он неладен, час… там прорвало канализацию. И проблема явно не решалась за пять минут быстрой уборки. Если вообще хоть немного решалась.

— Отвратительно… это… просто отвратительно…

Юри тоже оказалась от подобного аромата, лениво расползавшегося теперь по всему этажу, далеко не в восторге. Она уже давно старалась дышать через раз и не так, чтобы глубоко.

Но тихое нытьё Моники, услышанное ею сегодня в первый же и, она очень надеялась, что в последний раз в жизни, уже начинало подбешивать, если не сводить с ума. Последние десять минут так уж точно. Юри заткнула уши, но это не особенно помогало: как будто бы само осознание того, что рядом с ней находится страдающий человек, нещадно сдавливало ей мозг <span class="footnote" id="fn_31838359_3"></span>.

Сама же первая краса их старшей школы сейчас обхватила колени и, потерянно глядя перед собой, тише мыши сидела возле нар, на которых отдыхала тихоня. Её глаза давно уж слезились от всех витающих тут «благовоний», дыхание спёрло, и Моника не могла ни о чём другом думать, кроме как о простом близком факте, что этот запах скоро. Сделается. Частью неё самой. Довольно жалкое зрелище.

Сначала вонь неминуемо пропитает всю её одежду.

Потом проникнет в самые крохотные отверстия тела, в каждую пору или царапинку, в каждую дырочку…

Но перед этим обязательно пристанет к её гордости — её столь обожаемым волосам. И это станет уже просто невыносимо.

Это будет тянуться за Моникой следом. Будто дурная репутация, мрачный, отторгающий других ореол. Его ведь никакими средствами не выведешь! И как потом она станет подходить с этим к людям, завоёвывать их доверие и общаться?