17. Глава Третья. Загадка про Волков и Овец. Часть Семнадцатая (1/2)
Шёл вечер второго дня их новой «тюремной» жизни. Солнце клонилось к закату, а Саёри сидела в верхней столовой, с тоской ковыряясь в остывающем ужине. То, что сейчас происходило между её (пусть даже бывшими) подругами, решительно ей не нравилось. А обстоятельства, лишившие людей привычного им удобства, загнавшие в предельно тесные рамки и принуждающие к убийству уже почти напрямую, не нравились ещё больше. Сложи вместе одно и второе — и это приведёт к жертвам, обязательно приведёт…
Неоднократно девушка уже видела старательные попытки Ольги Дмитриевны, Ирумы и даже Электроника (!) следить за ситуацией, стремительно пресекать любые конфликты и даже склонять стороны к мирным переговорам. Двое из трёх вышеперечисленных действительно умели заставлять людей себе подчиниться, порой единственным взглядом, что в данной ситуации шло всем лишь на пользу. Попытки же последнего, в основном, веселили, но всё-таки и он чувствовал себя почти в своей тарелке, когда делал что-то. Усилия не шли впустую.
Рантаро не особенно делился мыслями о происходящем, если не начать его серьёзно расспрашивать. Расспрашивать не хотелось. А с Тенко они попросту почти не общались, хотя последней тоже не шибко нравилась вся их ситуация. Просто, в отличие от неё, глупой и бесполезной Саёри, в проблемной ситуации Чабашира смогла бы применить свою грубую силу, чтобы продвинуть мнение, заставить людей следовать за собой, подчиниться, прислушаться к её голосу. Она не очень этого хотела, старалась всячески избегать подобной ответственности, но, если очень приспичит, последний туз всегда был в её рукаве. Наверное, это успокаивало.
Другие могли что-то сделать силой своего слова. Амами и Сыроежкину порой вовсе удавалось разрядить ситуацию одним фактом присутствия, даже не повышая голоса. Просто по-разному.
Саёри, безусловно, радовалась успехам своих друзей. Но вот другие оставшиеся участницы одного некогда существовавшего Клуба, там, этажом ниже, со своей непонятной враждой и ненавистью друг к дружке, являли собой эффект лесного пожара. Нет. Бомбы, готовой взорваться в любую секунду.
Ядерной.
Непосредственный взрыв которой удавалось пока что сдерживать общими силами, кнутами и пряниками. Но он сможет повлечь за собой и цепную реакцию. А тогда будут жертвы. Обязательно…
Наручники, шокеры и резиновые дубинки, которые вчера выдал Морти (через посыльного дрона) для более удобной работы охранников, конечно, помогали немного общему делу. Они помогали держать народ в страхе и сдерживать какое-то время бурю в стакане, если понадобится. Чего они, к сожалению, дать не могли — так это сделать из Саёри другого человека. Того, к чьим словам здесь прислушаются. Того, за кем будут идти в случае необходимости.
Кого-то, кто сможет донести свою мысль даже до некогда близких подруг.
Кого-то, на чьё мнение им не плевать.
Ирума недавно между делом сказала ей: «Вы ведь, типа, до попадания сюда последние пару лет вместе всякой хернёй занимались, так ведь? Должна бы тогда знать, чо там у них. Рассуди, да и всё».
Но самое обидное, что Саёри не знала. Какой-то своей частью даже боялась узнать. С начала объявления этого дурацкого мотива с тюрьмой она больше не приходила к девочкам. Сидела пока наверху. Было неловко и даже немного страшно. Плюс, будто её приход что-то изменит, действительно… она скажет им парочку новых словечек о мире и дружбе, которые те от неё пока что не слышали? Ха-ха.
Смешно.
Конечно же, Саёри готовилась к своему там появлению. Очень усердно готовилась, даже репетировала. Ждала этого. Но и страшилась. Да, у неё был кое-какой план, для самой-самой экстренной ситуации. Идея созревала достаточно медленно.
Немного нелепая.
Ну а чего ещё ждать?! Ведь даже здесь примерно девяносто процентов всей сути заключалось в дурацкой речи, направленной на то, чтобы помирить враждующие стороны и заставить задуматься о своих действиях… другого эта глупая девушка попросту не умеет, в отличие от своих одарённых товарищей. Только дурацкие разговоры да постоянно привлекать внимание к своей нелепой персоне.
Когда она недавно пару раз тренировалась в собственной убедительности, Рантаро намекнул, что это очень глупо и безрассудно. Он сам бы никогда так не сделал, особенно — заранее предвидя исход.
Ирума посмеялась, когда нечаянно услышала кое-какие подробности. Сказала, что ей будет интересно взглянуть, и тоже пришла поучаствовать в «репетиции». Кроме этих двоих, о скромном желании Саёри сделать хоть что-то полезное во имя исправления ситуации никто из её друзей больше не знал.
Была бы её воля, и девушка бы просто…
БАХ!</p>
Едва не выбив дверь с ноги, в столовую влетела Миу Ирума, взмыленная, как лошадь после хорошей скачки. Так и не найдя в просторном пустом помещении взглядом никого, кроме опечалившейся Саёри, она перевела дух и разочарованно выдала:
— Пиздец… а все уже что, спать съебались? У нас там экстренная ситуация. Не думаю, что мне хватит времени разыскать ещё хоть кого-то. Блять-блять-блять! Дура я ебанутая! Не надо было забывать рацию…
— А что… что п-происходит? — испуганно пролепетала единственная собеседница, как будто бы ещё не подозревая ответа.
Того самого, который ей бы ни за что не хотелось услышать. Глаза девушки с удивлением округлились.
«Пожалуйста, пусть это будет что угодно другое. Прошу. Всё, но только не…»
— Они, — презрительно выплюнула Ирума. Других пояснений тут даже не требовалось. Она стала нервно оглядываться по сторонам. — Твою мать — твою мать — ТВОЮ Ж МАТЬ! Мне нужен кто-нибудь из парней! Желательно, двое сразу. Срочно. Один, я боюсь, там не вывезет…
— Но ты же сама говорила, что времени на их поиски может не быть, — отодвинув почти полную тарелку с едой, к которой за это время практически не притронулась, Саёри беззвучно поднялась со своего места. С видом человека, который от всего этого уже смертельно устал, она сжала кулаки. От звуков её голоса, непривычно тихого и уверенного, Миу вздрогнула. — С тобой пойду я.
— Ты… эм-м… типа, точно уверена? — даже у самой шумной и болтливой в какой-то момент кончились всяческие слова. — Серьёзно?! Твой план, он… пиздат только на бумаге, знаешь. В манге какой-нибудь или типа того. Там я бы поржала. Но в жизни это та ещё ересь…
Усталый, очень пристальный взгляд:
— Идём. Я сказала.
— Эм, л-ладно… — Ирума возражать не стала.
***</p>
Немного ранее.
— Трум-пум-пум… — мурлыча под нос какой-то откровенно простецкий мотив, Моника стояла под душем и уже, наверное, раз в третий намыливала своё удивительно красивое тело.
Вся сырость и грязь этого ужасного места не имеют права (просто ни малейшего!) сказаться на её нежной коже. Не должны просачиваться под поры, вызывать прыщи, раздражение или другие проблемы. Ни в коем случае! И запах, и внешний вид, и невероятно чистое тело всегда казались ей первым маленьким шагом к на пути к большому успеху. Каждый день. А растерять хоть что-то из этого — значит, уже проиграть самой себе в тяжкой борьбе за совершенство.
Наверное, это всё-таки было чем-то из детства: желание по-настоящему превосходить простую серую массу всегда шло бок о бок с Моникой, из самых ранних её воспоминаний. Это именно она, и никто другой, должна была раздавать собравшимся вокруг неё людям своё благословение, учить и опекать тех, кто не настолько способен выживать или преуспевать сам и потому нуждается в этом каждый. Божий. День.
В этом плане всегда по-настоящему важны для неё были лишь три параметра. Три главных столпа, ради которых она будет грызть глотки. Фигурально, конечно же.
Хотя, возможно, не только.
Первый пункт на повестке дня, как и говорилось чуть ранее, её лидерство. Способность и умение повести за собой. Возможность показать свою пользу рабочему классу! И стать той, к кому можно прислушаться или прийти за советом. Моника всегда крайне болезненно воспринимала, когда не получалось занимать в каком-нибудь особенно интересном ей обществе главенствующее или, как было здесь, по сути очень близкое к тому положение. Она ненавидела плестись в хвосте. И в каждом новом месте, как всегда, пробивалась.
Вот только здесь её положение одной из самых доверенных лиц перед, по сути, негласным в последнее время лидером в лице Ольги Дмитриевны, резко пошло на спад. Всё из-за непонятливой дуры, которая не желает усваивать ошибок своего прошлого.
Моника сжала было затрясшиеся кулаки поплотнее, собралась с чувством вдарить по обитой потрескавшимся кафелем стене, но постаралась отпустить эту мысль: всё будет хорошо.
Вдох.
Выдох.
Пускай чуть тёплая вода смывает с неё весь этот накопившийся гнев. Она в очередной раз старательно намылила волосы, главную свою гордость и отраду. Которая не должна пропитаться пыльной сыростью местных богом забытых коридоров, ни в коем случае!
Моника, наверное, не призналась бы самому близкому своему человеку в самом откровенном разговоре и даже под дулом пистолета, по сколько часов ежедневно может тратить на уход за этими прекрасными локонами, чтобы они оставались такими же. В жару и в стужу, в плюс тридцать и в гололёд. В конце концов, у каждой леди могут быть её собственные секреты, не правда ли?
Поддержка безупречного внешнего вида являлась второй жизненно важной вещью для Моники, ибо, как говорится, по одёжке встречают.
А вот провожают уже потом.
И она ни за что, ни при каких обстоятельствах не позволяла себе появляться на людях непричёсанной и растрёпанной, а то даже иногда с перхотью, как какое-то немытое чучелко. Ты уж извини, Саёри.
Туда же шли ругательства или негромкое ворчание себе под нос, если что-то не нравится — уж сколько раз она безуспешно пыталась пояснить «самой милой» из них: мы не на базаре, Нацуки <span class="footnote" id="fn_31660780_0"></span>. Хочешь выражаться — выражайся изящнее. А лучше просто прикрой свой маленький грязный ротик и улыбайся, покуда не спросят. За умную скорее сойдёшь.
Про Юри вообще отдельный разговор был. Самая мрачная и самая таинственная из них (ну вот ещё), всегда державшаяся наиболее отстранённо и любящая говорить загадочными фразами в этих своих писульках, как какое-то дитя ночи, ей-богу, перевелась сюда из бедного района. О, Моника хорошо помнила.
Как помнила, что в самом начале, во время их немногочисленных разговоров, она безошибочно ловила в речи «самой утончённой из них» проскальзывающий здесь и там говорок из окраин. Нормальные люди так не разговаривают. Потом Юри с ним что-то сделала (работала над собой?), теперь его стало почти не заметить.
Да если бы только это! Чего стоят постоянные мешки под глазами или проблемная кожа, обычно спрятанная глубоко под одеждой. Моника как-то раз насмотрелась на весь остаток жизни вперёд, во время их поездки в аквапарк вместе с девочками. Юри тогда дольше всех раздеваться стеснялась. В курсе же: тут явно очень нужен поход к дерматологу, а то к венерологу вообще, кто там её знает.
Не всё было столь ужасно, нет-нет, кому-то замухрышки, подобные здешней тихоне, могут даже понравиться и привлечь. В самых различных смыслах. И даже со всеми своими проблемами. Но вот на вкус Моники, Юри уже во время той недолгой поездки оказалась, как бельмо на глазу. И это — ничего не говоря про мелькающие здесь и там на оголённых руках или бёдрах порезы, которые периодически обновляются. Что за ужас.
Примерно тогда же, помнится, в мимолётном разговоре Моника намекнула, что Юри неплохо бы начать следить за собой, в зал, там, сходить. Убрать этот совсем портящий картину бледный животик со складочками — не обязательно до состояния, когда уже можно различить кубики, как у самой Моники… но хоть что-то же, правильно? С чего-то начать?
Ей очень вежливо кивнули и проигнорировали.
…А третьим пунктом в вечном топ-листе Моники неизменно шёл её стихотворный талант. Да, другие девочки из Литературного Клуба, каждая в своём стиле, могут написать нечто похожее на её собственные стихотворения, или отдалённо напоминающее, или достаточно неплохое, чтобы включить в са-амый конец списка вещей, которые она бы с лёгкой, немного пренебрежительной улыбкой порекомендовала к ознакомлению кому-нибудь. Наверное. Может быть.
Юри и здесь попыталась выделиться.
Скорее всего, не настолько осознанно, как в первом случае, но-о… уже по двум номерам из трёх, а это о чём-то, да и говорит. И Моника частенько, перечитывая новые стихи подопечной, когда оставалась в гордом одиночестве, не могла унять дрожь в своих пальцах. Как не могла и приказать мурашкам не появляться более на её чёртовом теле.
Пару раз были даже слёзы, непрошенные. Потому что во всей низменной пошлости, во всём своём уродстве, во всём грехе… это было прекрасно. И она, Моника, сколь ни был бы удивителен её личный талант, никогда так не сможет. Это осознание часто не давало ей спать по ночам.
А следующим днём, с самой спокойной миной (но уж точно не при самой хорошей игре) вечная Президент Литературного Клуба всегда умудрялась найти, до чего докопаться. Вот здесь вот описание немного хромает. Тут ошибка. Рифму можно было сделать пооригинальнее, но в целом сойдёт. Продолжай в том же духе, когда-нибудь будет шедевр.
Потому что слишком много власти в одни (не её) руки давать просто нельзя. Лучше лишний раз немного припугнуть и поставить в один ряд со всеми, чтобы сильно задаваться не стала, деревня. Да. Лучше, чтобы всё было, как всегда…
Порой, конечно, Моника призадумывалась, а не слишком ли груба к подопечной, не слишком ли безразлична к её ярым стремлениям и не слишком ли нечестна в объективном суждении. Это было ещё там, в старом мире. Здесь же она с каждым днём всё отчётливее понимала: нет.
Скорее уж, недостаточно.
Это хамло себе слишком многое позволяет. Скорее даже, было бы лучше…
…что именно «было бы лучше», Моника не успела додумать, когда со стороны раздевалки со шкафчиками, ещё конкретнее — из туалетов, раздался оглушительный:
ХВУШ-Ш-Ш-Ш</p>
Тот самый звук, с которым спускают воду.
Очень сильно спускают. Холодную. Воду.
Моника насторожилась: всего каких-то несколько мгновений спустя вода из её душа сделалась нестерпимо горячей — вот-вот обваришься. Она сжала зубы, выскальзывая из-под потока. Какая зараза! Девушка ведь едва во второй раз намылила голову. На волосы уходило весьма много средства. Теперь же эта пена, не смытая, осталась на её покрасневшем от жара теле легкими, облегающими облачками, почти прикрывая всё самое интересное.
Моника уставила свой взгляд, затуманенный ненавистью, на вход в душевые. Коне-ечно, а кто же ещё это может быть? Отыгрывается?! Вот тварь.
Узнать знакомый силуэт не составило даже капли труда. Ну а ещё буквально через мгновение глаза мучительно защипало попавшее туда мыло.
***</p>
Довольно ухмыляющаяся прямо среди прохода, сложив руки на груди, Юри победоносно созерцала свой новый план в действии. Все несколько недавних попыток ответить наглой мучительнице её же бесславной монетой, тем самым поставив-таки на место, уже пошли крахом, по разным причинам. Было обидно и больно. И к этой крохотной вендетте она подошла со всей присущей ответственностью, долго и кропотливо выбирая момент, когда жертва наиболее всего беззащитна.
Юри гордо стояла в проходе и победоносно смотрела на кошмар своей средней школы — первую и главную леди всея Клуба, которой, для разнообразия, неплохо побывать на месте ей же побитого. Хоть иногда. Хоть разок. Горячая и влажная (тоже только что после душа) кожа приятно дышала под тонкой белоснежной футболкой, немного пропускающей телесный цвет из-за намокания. Помимо этого, на Юри было лишь нижнее бельё — все остальные вещи лежали в камере. Она уже почувствовала себя свежей, обновлённой…
И, наконец, победившей.
Потому как, вот ЧТО теперь делать Монике?
Гнаться вслед за своей обидчицей по всему коридору? Исходя паром, как в этих забавных комиксах Нацуки, взмыленной, ничего не видящей, обнажённой?
Это будет любопытное зрелище для всей тюрьмы, которое вмиг поставит крест на имидже Первой и Бесподобной. К тому же, в коридоре есть камеры видеонаблюдения — их нет, разве что, в раздевалках, душевых и в уборных. По ясным причинам. Похоже, даже Морти не чужды некоторые грани приличия. Даже если в коридоре никого не окажется, то охранники из своей комнатки всё-о увидят. Запись, как это говорят, завирусится. И это будет полный позор.
А Юри преспокойно сейчас дойдёт к себе в карцер и там оденется. На самый крайний случай можно закутаться в полотенце. Из-за дверей решётки Моника её точно потом не выкурит. Ни за какие коврижки. Стоит лишь выйти за порог раздевалки — вот вам и поражение! Или скорейшая победа, кому как посмотреть.
— Так что сиди там и успокаивайся, хи-хи…
***</p>
«Сиди и успокаивайся», да?
Моника слышала её довольное бормотание.
«Ну, ты ещё своё получишь, сволочь».
Вот только сказать было проще, чем сделать: пока она быстро приводила стремительно покрасневшее из-за горячей воды лицо в порядок, смывая тонны злосчастного мыла, Юри уже налюбовалась своими деяниями и весьма оперативно направилась к выходу.
В любой другой момент сократить стремительно увеличивающуюся между ними дистанцию для человека вроде Моники не являлось особой проблемой: её тело хоть и не было стремительной машиной для убийств, бегала бывшая Президент весьма быстро и ловко. Один из лучших результатов по школе, как-никак! Который не уходил из турнирной таблицы с конца средних классов.
В то время как Юри свои спортивные зачёты вообще прогуливала.
Вот только если Юри прямо сейчас вдруг побежит, то даже со скоростью черепахи она пересечёт порог раздевалки быстрее. А это — абсолютное поражение. Уж слишком большой вышла фора.
Вот если бы можно было её как-нибудь задержать, пусть и всего на секундочку… притормозить… Монике бы с лихвой хватило выигранного времени.
И, кажется, способ есть.
Она ведь неспроста всегда столь умело добивалась поставленных целей. Да, на стороне Моники всегда были уже бесполезные в этом почти проигранном бою скорость и ловкость. Но также имелась внимательность. Она теперь превосходно видела путь, по которому идёт Юри… а также смогла весьма точно запомнить расположение некоторых вещей на нём, пока сама ещё раздевалась. Такое вот свойство памяти.
Осталось лишь…
«Там, где не помогает одна только грубая сила, я буду с ней бороться её же средствами! А именно — наглой хитростью и грязными уловками».
Набрав в грудь побольше воздуха, Моника закричала:
— Эй, Юри! Что сказала одна курица другой, когда переходила дорогу?!
Ожидавшая каких угодно фраз от оппонентки, но точно уж не такого, тихоня растерянно обернулась на ту:
— А?..
И не заметила аккурат у себя на пути дверцу открытого шкафчика, в которую тут же впечаталась головой.
***</p>
— Ай!!!
Из глаз полетели искры.
Юри схватилась за ушибленный лоб, бормоча многочисленные проклятия в адрес Моники. Остановилась.
Вышло довольно болезненно.
Чёрт. Почти же закончили. До выхода оставалось ну каких-нибудь метров пять!
Пока потирала несчастную голову, бедняжка слишком поздно расслышала за своей спиной громкое шлёпанье кое-чьих босых ног по холодному кафелю.
Которое приближалось.
А ранее, чем успела бы обернуться, её обожгло горячее дыхание в район шеи, за коим последовал тихий-тихий, переполненный до краёв клокочущей ненавистью, вопрос:
— Ну, так и что ты там говорила до этого, курица?
Юри оказалась прижата к злосчастному шкафчику с ловкостью матёрого оперативника. Моника сдавила свою хватку на её горле, пронзительно глядя в глаза.
— Ты сейчас… доиграешься, — чуть слышно прохрипела задыхающаяся тихоня, расплывшись в глуповатой улыбке. Сопернице показалось, или Юри реально начинала получать кайф от этого? — Оставь меня… по-хорошему.
— «По-хорошему»? А не то что? — издеваясь, спросила вдруг Моника, сжимая только теснее. Тихоня чуть высунула язык. Во взгляде нападающей появилось нечто новое, страшное. — Забыла, что ли, кто я, идиотка? Это я убивала вас, а не наоборот. И я не хочу, но могу повторить это! Если ты не усвоишь пару простых вещей, разумеется… раз и навсегда.
— У… бийства? — Юри протяжно хмыкнула. — Но ты это делала не самостоятельно, верно же? Нажатием пары кнопок или чего-то такого, я… не особо уверена, как оно там работало. А вот мне доводилось погружать лезвие в живую плоть, — зловещая улыбка стала лишь шире. — Трепещущую, ещё дышащую, агонизирующую. И даже со смертельным исходом. Плевать, что в свою собственную.
— Как это мило. Рука не дрогнет, когда после нашего разговора сделаешь себе харакири? — Моника осклабилась ещё шире, подключая вторую руку и начиная довольно больно работать пальцами. А именно — сдавив собеседнице скулы.
— Ну почему же себе? Тебе.
Меж парочкой повисло гробовое молчание.
Признаться, даже с её хорошей реакцией Моника сама не успела заметить сначала, что это было. Одно только вовремя поняла: держать надо было лишь руки противницы, и ничего более.
Теперь же волна фиолетовых волос ураганом взметнулась над ней, одаривая запахом ароматических масел, а в следующее мгновение что-то в их положении изменилось. Волосы Юри стали более… растрёпанными?
Точно.
Теперь там не хватало привычной заколки.
Какое-то маленькое, но очень острое лезвие достаточно болезненно упёрлось Монике в шею:
— Так и быть, твою прекрасную голову резать не буду. Как и любые другие места, где есть столь обожаемые тобой волосы, — Юри скривилась и фыркнула, придирчиво оглядывая обнажённую оппонентку целиком.
Рука её даже не дрогнула.
— Это забавно, — немного отступив назад и ослабив свою хватку (но не убрав её), Моника издала странный смешок. — Ты всё — всё — это время носила с собой ещё одно маленькое лезвие? На голове? Серьёзно?
— Отец порой привозит весьма необычные экземпляры, — Юри неопределённо повела плечом в бок. — А у нас район очень опасный был. Сама знаешь.
— Тогда зачем тебе ещё больше лезвий, чёрт возьми? — Моника прикрыла рот, едва не рассмеявшись. — Умора какая-то.
— Так безопаснее, — честный ответ. — У нас люди гибнут.
Однако смех собеседницы всё-таки продрался наружу, даже вопреки её весьма незавидному положению с лезвием возле горла: