14 (2/2)
А затем следом еще одно.
«Здравствуйте, Уильям»
Уильям в тот момент понятия не имел, где и когда, он надеялся, что следующий ход его партии будет таким же успешным, как предыдущий.
«Завтра, – писал Уильям, он испугался слова «завтра», своей нетерпеливости, смутился, что его настойчивость будет воспринята как надоедливость, но не мог удержаться. – Точное время и место я пока не могу сказать, зависит от моего графика. Если вам будет удобно, я бы сообщил это позже.»
Он рисковал – не смочь прийти на встречу, не смочь утаить от Армана свою задумку, передумать, в конце концов! Агент Серрет мог запросто отказаться – потому что у него тоже график. Это была странная игра – волнительная, будоражащая нервы, заставляющая ерзать на месте и улыбаться невпопад.
«Хорошо, я буду ждать», – ответил Аллекс.
Коротко, терпеливо, как Уильям и хотел.
Азарт опьянил его сильнее, чем бутылка вина, выпитая после за ужином, он даже не помнил, как они занимались любовью – если это можно было так называть… Утром он заметил синяки на шее, горло саднило, боль отдавалась при каждом движении, при каждом звуке голоса.
Если Арман его душил, то он полнейший придурок! Он берег связки своего драгоценного тенора больше самого Уильяма, назначал регулярные профилактические визиты к врачам, знал сотню способов восстанавливать голос при малейшей простуде, исключал сквозняки, не давал Уильяму выходить из дома без шарфа – за исключением летней жары.
Уильям часто оставлял шарф в машине, он приспособился избегать любой неуместной опеки и контроля, он ко всему приспособился…
На этот раз он писал с надеждой, что агент Серрет ответит сразу.
«Агент Серрет, это Уильям Густавссон…»
Уильям на мгновение задумался, удалил текст, начал заново.
«Добрый день! Я через два часа буду в Друид Хилл Парк. Вам будет удобно встретиться там?»
Конечно же ему будет не удобно! В какой бы он точке ни был, у него, помимо тайных встреч с артистами, другие занятия! Он может быть на задании в данный момент, он может быть занят, в дороге, может быть в перестрелке, может задерживать преступника – подобно тому, как он ловко с двух ударов уложил грабителя в магазине…
«Здравствуйте, Уильям. Да».
Уильям зажал рот рукой, чтобы Арман с первого этажа не услышал ни одного радостного возгласа или сопения.
Но парк очень большой… И лавок вокруг пруда много. Это вовсе не приглашение на кофе, это приглашение на уток.
Уильям вдруг вообразил, что даже если он не скажет конкретную точку на карте, агент Серрет найдет его – и арестует за ложь и отсутствие конкретики.
Он улыбался.
«Лавка у пруда, – написал Уильям и добавил ссылку на карту с координатами. – Если на ней уже будет кто-то сидеть, но это буду не я, вы просто предъявите ему жетон – и она будет наша».
Уильям был остроумным – и Арман даже поощрял это, естественно, когда речь шла о других, а не о нем самом. Он уповал на то, что шутка будет уместной…
«Понял, спасибо. Да, я так и сделаю».
Уильям едва сдержался, чтобы не отправить смеющийся эмодзи, его распирало от ликования – как ребенка, которому пообещали на Рождество долгожданный подарок.
Арман перемещался по гостиной, направлялся к лестнице наверх. Уильям выключил телефон и спрятал обратно в тайник, замешкался на пороге, остался в гардеробной, дожидаясь, пока в дверях не появится де Даммартен.
– Я поеду сейчас, – сказал Уильям, длинные ресницы совершили взмах. – Чтобы вернуться пораньше.
Арман смотрел на него пристально, на мгновение ему показалось, что тот его раскусил.
– Боже, Уильям, ну что же ты наделал! – покачал головой Арман. – Даже в таком освещении видно!
Он протянул руку, приподнял лицо воспитанника за подбородок, скривил гримасу на красивой, гладко выбритой физиономии.
– Не смей так делать больше, слышишь меня? – он развернул его к себе, держа за скулу. – Ты же мог повредить себе горло!
Во всем всегда был виноват Уильям! В любой оплошности де Даммартена виноват Уильям!
– Хорошо, Арман, – отозвался золотоволосый юноша. – Не буду.
Он, правда, ничего не помнил… Отличный способ диссоциации, работает лучше всех, предложенных доктором Лектером!
Де Даммартен ушел спустя несколько секунд, Уильям вновь остался один в гардеробной.
Он посмотрел на свое отражение, и оно казалось ему незнакомым – вероятно, из-за несвойственного ему блеска серо-голубых глаз. Он ощущал себя живым – впервые за всю жизнь – и не собирался останавливаться.