48. Что было вместе (Я помню тебя, часть III) (2/2)

— Я удивлён, что ты мне звонишь по доброй воле, — раздалось вместо приветствия, когда Мамору позвонил Кунсайту, надеясь на встречу. — Что-то на работе случилось?

— Нет, у меня выходной, — на той стороне послышалось «ого», от чего синие глаза недовольно закатились. — Ты свободен? Могли бы встретиться, Арта выцепить, раз Луна уже дома, думаю, он согласится.

— Чего это вдруг?

— Просто хочу развеяться, — Мамору пожал плечами, не зная, что ещё стоило сказать.

Жаловаться на Усаги было неправильным ни в коем случае.

Мамору придерживался мировоззрения, что из дома ссоры выносить не стоило, как это иногда делали его друзья. Но, возможно, будь он более разговорчивым, и ему бы удалось спасти предыдущий брак. Он мотнул головой — уже незачем было жалеть. Те отношения было не спасти. А эти, по всей видимости, и не было смысла развивать… Даже ради ребёнка. Если он был противен Усаги, к чему было стараться?

Они собрались в клубе Кунсайта через несколько часов — днём заведение пустовало, лишь проходили репетиции, уборки и прочее. Поэтому они втроём спокойно посидели за бокалом пива в кабинете Кунсайта, обсуждая самые бытовые вещи, иногда переключаясь на работу.

Артемис жаловался на то, что карьера Мины, стремительно набирающая обороты ещё пару лет назад, с такой же скоростью возвращалась на дно — настолько жестокая конкуренция. Кунсайт иногда что-то отвечал.

И только Мамору молча попивал пиво маленькими глотками, слушая друзей краем уха. И даже если он прекрасно воспринимал всю информацию, большую часть сознания занимала Усаги. Он собирался с ней откровенно поговорить, даже если страшно, даже если её ответ наверняка его расстроит. Он хотел быть мужчиной, но мало что для этого по-настоящему делал — пропадать на работе сутками вряд ли являлось основным качеством. Если вообще за него походило.

Поэтому когда Кунсайту позвонила Мина, чтобы спросить, можно ли Усаги потратить его деньги, он только активно закивал головой. Это был первый раз, когда она у него что-то попросила. Точнее, Мамору наверняка знал, что это была инициатива Мины, но то, что Усаги сдалась, почему-то радовало. Она казалась очень принципиальной в подобном отношении, но пока не заикалась о какой-либо работе, Мамору оставался спокойным.

Он вернулся домой на удивление поздно — засиделись, а после перешли уже в зал, решив развеяться чуть больше. Мамору в компании друзей конкретно расслабился, а может виной всему алкоголь. Он давно так не отдыхал душой — было некогда. Да и столько навалилось. Но он был безумно рад, что у него была такая компания, ведь сам он бы давно поехал кукухой.

Тревожно стало, когда Мина появилась возле их столика, удостоив Мамору больше, чем недовольным взглядом. Он невольно сглотнул, но первое о чём подумал — хорошо ли Усаги добралась до дома? Стоило ли ему уже вернуться или дать ей время побыть одной?

— Ты дурак, Чиба, — ни слова «привет», ничего, кроме упрёка. — Я думала, жизнь тебя хоть чем-то научила.

— Что я уже опять натворил? — он честно не понимал, что мог сделать, когда обижаться стоило именно ему. Ругаться с Миной не было сил от слова совсем. — Или просто так захотелось испортить настроение?

— А зачем его было портить Усаги? — Мина насупилась ещё больше, обхватив живот. Мамору в принципе не понимал, зачем Кунсайт позволял беременной жене находить в какофонии стольких бьющих по ушам звуках.

— Усаги? Которая Кино? — Артемис, не всегда чувствующий атмосферу разговоров, встрял, удивлённо переводя взгляд с одного на вторую. — А вы знакомы, Мамору?

— Более того — он успел сделать ей ребёнка, — Мина недовольно сверкнула глазами.

— И ты не рассказывал? — Артемис присвистнул, после чего обратился к Мамору. Но от него не исходило ни капли претензии, что не могло не радовать. — Поздравляю, получается. Когда свадьба?

— Никогда, потому что этот дурак не умеет общаться с девушками, — Мина скрестила руки. Кунсайт предпочёл отмалчиваться, разглаживая брюки ладонями.

— Хочешь сказать, что Усаги ведёт себя лучше? Или ты не слышала, что она мне сегодня сказала перед уходом? — Мамору начинал закипать, а его ладони покрывались нервной испариной. — Более того, если бы я не заметил, что она куда-то уходит, когда я взял выходной, чтобы провести это время вместе, так бы и остался вне видения, где она и с кем.

Его дыхание чуть сбилось — настолько жаркими вышли его слова. Он давно не выплёскивал раздражения, удивив и самого себя, не то что окружающих его друзей, уставившись на него выпученными глазами. Даже Мина несколько стушевалась, её губы на мгновение дрогнули, после чего недовольно сложились в одну линю. Но, тем не менее, сказать ей было нечего в своё оправдание. Может, она чего-то не знала, а может наоборот — знала слишком много, и потому молчала. Но настроение Мамору всё равно полетело в тартарары.

Поэтому когда он всё-таки вернулся домой, выбрав для этого самый длинный путь, в нём присутствовали остатки раздражения. Абсолютно на всё. Даже на ужин, приготовленный Усаги — к чему она так старалась, если это было «не его дело». Что вообще было в этой блондинистой голове?! Поэтому неудивительно, что, стоило ей проснуться и тихим, ещё не отошедшим от сна голосом поинтересоваться, где он был, Мамору ответил ей той же монетой.

Но стоило ему увидеть слёзы, стремительно сбегающие по округлому лицу, в нём всё-таки проснулся тот самый мужчина, которого совесть кольнула не меньше, чем грубый, но вполне заслуженный толчок от Усаги. Даже если она вела себя странно, неприятно и прочее… Это ведь не значило, что он должен был уподобляться подобному, особенно зная, как Усаги резко реагировала на что-либо. А ведь она была в положении.

Он молча направился к плите, намереваясь приготовить какао — за несколько недель вместе проведённого времени, Мамору успел изучить некоторые вкусы Усаги, и горячий шоколад был одним из них. Он хотел извиниться, хотел поговорить.

И видимо, пришёл за Усаги довольно вовремя. Растирая солёную влагу по своему некогда красивому лицу, ныне искривленному гримасой печали, она смотрела на него испуганными глазами. У Мамору невольно защемило сердце — ведь это он виноват в её столь плачевном состоянии. Содрогаясь от слёз и страха из-за раскатов грома, Усаги казалась ему запуганным кроликом, где он — волк, собирался её съесть. Но ведь всё совсем не так…

— Ты ненавидишь меня? — её голос дрожал, она продолжала всхлипывать, хватаясь за края своего домашнего сарафана.

— Нет, Усако, я не ненавижу тебя, — он говорил это искренне. И ласковое прозвище было не просто для успокоения. Он, правда, чувствовал себя виноватым. Ему очень хотелось её обнять.

Щёлкнув выключателем, Мамору стремительно сократил между ними расстояние — хотел помочь, как мог. Успокоить, извиниться. Но взгляд невольно зацепился за груду вещей, нелепо разбросанной по комнате; из небольшого чемоданчика так же выглядывала одёжка. Мамору криво ухмыльнулся.

И его всё-таки прорвало. Обида едва ли не впервые за долгое время захлестнула его с головой. Он привык, что его эгоизм был непреднамеренным, но когда он действительно старался, в ответ слушая лишь упрёки, ему было очень обидно. За себя. Каким бы хреновым человеком он не был, он всё-таки тоже имел чувства. И никогда не был железным.

В этот вечер, сидя на пороге дома, в руках придерживая тёплую кружку с какао, наблюдая за дождём, и ощущая под боком не менее горячее тело, прижавшееся к нему, Мамору был как никогда искренним. И всё то раздражение, накапливаемое неделями, улетучилось в мгновение ока. Он надеялся, что у Усаги тоже.

Она уверяла его, что хочет продолжать их странные отношения, хочет их развития, продвижения. И смотрела невероятно голубыми глазами прямиком в душу, а улыбка заставляла его желудок делать сальто. Завораживающая сердце картина.

У Мамору не было никаких сомнений — он хотел сблизиться с Усаги. И хотел, чтобы она доверяла ему, как и он доверял ей. Хотел, чтобы она смогла положиться на него, не стесняясь попросить помощи и поддержки. Потому что в её словах видел такое же стремление. Она даже предложила провести день вместе, при этом смущённо сцепляя руки перед собой.

Но иногда ему всё же хотелось побыть одному — обдумать, проанализировать, поэтому к Кунсайту за телевизором он поехал один. Мамору чисто физически не мог находиться рядом с Усаги слишком долго. У него едва заметно сбивалось дыхание, потели руки. Он всё ещё немного побаивался сказать что-нибудь так, чувствуя, что Усаги ещё не стремилась до конца ему открыться, как и он ей. Но у них впереди былая целая жизнь… Если бы она позволила, конечно.

— Мина, у тебя есть какие-нибудь фильмы? — поинтересовался Мамору, пока Кунсайт направился за уже упакованным в коробку телевизором, чтобы они вместе погрузили в машину.

— А какие жанры интересуют? — воображение легко пририсовывало к её образу мельтешащий хвостик, как у самой счастливой собаки на свете — именно настолько взбудораженной выглядела Мина. От её вчерашнего раздражения не осталось и следа. — Ты уже знаешь, какие фильмы любит Уса?

— Без понятия, — честно ответил Мамору, не зная, как реагировать на подобную реакцию. Но он был немного смущён, отвечая на её вопрос: — Наверное, было бы неплохо что-нибудь романтическое? Я не знаю…

И смущался не зря, потому что глаза Мины в ту же секунду ехидно загорелись, заставляя его задуматься о правильности своего поступка в целом — уж лучше бы он сам купил несчастный телевизор, нежели обращался к кому-то вроде Уайтов. Точнее, против Кунсайта он ничего не имел против, только слегка стыдился оказанной услуги, а вот Мина… Она будет поддёргивать его всю оставшуюся жизнь.

— У вас свидание? — она заглянула к нему в глаза, продолжая улыбаться словно ненормальная.

— У нас обычный ужин, Мина, — Мамору отодвинул её донельзя счастливо лицо как можно дальше от себя, проклиная её мужа за черепашью скорость.

— Понятно-понятно, — она очень сильно похлопала его по спине, заставив поперхнуться. — Тогда я знаю, что вам подойдет.

Она принесла ему «Титаник». И, честно говоря, сидя на диване со спящей на нём Усаги, Мамору практически не вникал в происходящее на экране, наслаждаясь теплом и лёгким посапыванием в районе шеи. Но долго счастье не длилось — Усаги проснулась, и оказалось, что Мамору мог быть счастлив и за простой болтовнёй. Ему нравилось слушать звонкий голос Усаги, наблюдать за её жестикуляцией и сменой эмоций на округлом личике. И у самого захватывало дух, стоило поймать её заинтересованный взгляд, когда была его очередь что-нибудь рассказывать.

И всё было настолько хорошо, что даже не верилось — их общение с каждым днём становилось той самой «нормой», о которой Усаги говорила, о которой читал сам Мамору, исходя из любовных романов, советуемых Эмили. Он работал, а вечером его встречали с готовым ужином и радостной улыбкой до ушей, даже если иногда с тем самым ужином возникали различные конфузы. Смотрели фильмы, а после Усаги засыпала в его объятиях, сладко улыбаясь. Она в принципе начала больше его обнимать, заставляя сердце бешено стучать. Она даже поцеловала его…

Обыденность, о которой он и мечтать не мог.

Но всё разбилось после очередного посещения врача Усаги — оказалось, что у их ребёнка, вероятнее всего, мог оказаться синдром Дауна. Это пугало. Не из-за сложности, которая свалится им на голову, нет. Мамору не раз видел отношение общественности к таким детям. Он жил с такими же бедолагами, наблюдая, как от них воротили носом, выбирая себе ребёнка для усыновления. Видел, как эти солнечные дети надрывались от слёз, когда родители отказывались от них, испугавшись сложности, «ненормальности».

Для него это не составляло проблемы, он привык к трудностям и готов был бороться до конца. Ему всё равно, что если бы кто-то не понимал его, осуждал, оскорблял и обижал его ребёнка. Мамору был готов вцепиться за своего ещё не рождённого ребёнка в горло каждому. Но не знал, как к этому относилась сама Усаги.

После слов доктора Гилмор она сразу же замолчала, не выдавая ни слова. Даже на прощание. Все краски, которыми Усаги блистала последние несколько дней, мгновенно выцвели, оставляя на её лице лишь пустоту. Даже глаза будто стеклянные. Мамору и сам не знал, что сказать, но не спешил по причине собственной неразберихи в голове — он не хотел сомневаться в Усаги. Не хотел думать, что теперь ребёнок ей не нужен.

Но всё оказалось иначе — Усаги думала лишь о том, что теперь это она и их ребёнок ему не нужны. Она называла себя испорченным инкубатором и горько плакала, думая, что теперь Мамору избавится от неё. Подобные мысли одновременно расстраивали и радовали, ведь получается, что Усаги не собиралась отказываться от ребёнка, но между этим сомневалась в нём самом. Хотя кому было жаловаться, если на какое-то мгновение и сам опустился до столь жалких мыслей.

Усаги искренне волновалась за судьбу их ребёнка, и её практически не волновала она сама. Она лишь плакала о том, что виновата, что где-то ошиблась, что теперь ребёнок страдает за неё. И Мамору были знакомы все эти переживания — точно так же он думал практически обо всех плохих вещах, случившихся в его жизни. Начиная смертью родителей заканчивая не родившимся ребёнком от Милены. И он намеревался сделать всё, чтобы защитить то, что ему даровала судьба. Особенно когда Усаги была настроена не меньше.

Мамору с каждым её касанием, каждым её всхлипом ощущал, что у них больше общего, чем ему поначалу казалось. И не мог сдержать слёз, осознавая, что наконец-то он был не один в своих проблемах. Что наконец-то он обрёл то, о чём мечтал всю жизнь. И был безумно благодарен Усаги за спасение. Он хотел быть для неё персональным рыцарем, но всё оказалось наоборот. Но теперь это даже не давило на никому ненужное мужское самолюбие.

Потому что она назвала его своей семьей. Сказала, что они есть друг у друга, а у них есть малыш. Которого они будут любить вне зависимости от исхода, сказанного врачами. Точнее, её. Они будут любить её, ведь у них будет девочка. Мамору попросил миссис Гилмор сообщить ему отдельно, потому что Усаги почему-то не спешила узнавать пол ребёнка. Он уважал её выбор, но не мог не спросить — его распирало от любопытства. И доктор тоже была на её стороне, но случайно проболталась, стоило Мамору завести несколько деликатную тему, касающуюся его и Усаги во время беременности.

Он был счастлив. Мамору был бы счастлив и мальчику, но почему-то картинка миниатюрной Усаги — а ему верилось, что их дочь будет обязательно копией матери — радовала его сердце чуть больше. Ему не терпелось подержать на руках свою маленькую девочку, обещая любить и оберегать. Он уже обещал и не знал, как дожить до июня.

Пятое декабря, 1998 год.</p>

Поэтому, стоило ему оказаться в доме матери Усаги, где на него накатила волна неописуемого мандража, и услышать вопрос о поле ребёнка, как ответ вырвался сам по себе. Мамору будто забыл, что Усаги была вне видения, а потому она несколько злобно и разочарованно на него уставилась. И задай кто-нибудь вопрос о том, кто пугал больше: Усаги или её мама, он бы не смог ответить. Но, тем не менее, собрал всё мужество и противостоял, в конце концов, он такой же родитель. По крайней мере, это была хорошая отмазка.

— Вы собираетесь жениться на моей дочери? — миссис Кино огорошила его этим вопросом словно снег среди лета.

Мамору чудом удалось сдержать самообладание, хорошо, что не успел ничего в рот отправить — наверняка бы выплюнул. Он лишь сильнее сжал ладонь Усаги, которую обхватил ранее, пытаясь сгладить ситуацию. Теперь главное было не сломать. И не сломаться.

Он аккуратно покосился на Усаги: она возмущённо глядела на свою мать, её ноздри недовольно раздувались, словно маленькая гарпия. Он невольно улыбнулся. Но на вопрос всё же стоило ответить, и так, чтобы не получить по орехам ни от одной из женщин, присутствующих в комнате.

Мамору не думал о женитьбе. От слова совсем. По сути, ему даже некогда было об этом заботиться: сначала они пытались наладить собственные взаимоотношениях хоть минимально, после вместе преодолевали трудности, возникшие в связи с предполагаемой болезнью малышки. Но, если честно, он и не хотел о подобном размышлять. Прошлый брак не оставил ничего кроме зияющей дыры в груди. И он не хотел невольно проделать то же самое с Усаги. Тем более, Мамору совсем не был уверен в том, что интересовал её в таком ключе.

— Ни я, ни Усаги не хотим жениться просто потому, что так надо. Нам ещё многое предстоит узнать друг о друге, чтобы решаться на такой серьёзный шаг, как женитьба. Мы знакомы-то всего несколько месяцев.

Это был искренний ответ, с толикой объективности происходящего и попыткой избежать конфликта. В общем, очень стратегический ход со стороны Мамору. Назревала наверняка сложная битва, но Усаги и её эмоции всё переиначили. Он не знал, в лучшую или худшую сторону, но закончилось относительно хорошо.

У Усаги была несколько странная семья, точнее, Мамору не совсем понимал иерархию взаимоотношений, но эти люди ему очень нравились. То, как они были горой за Усаги, ему очень импонировало. Возможно, он даже немного завидовал. А может…

— Не обращай внимания на Мако — она немного нервная, волнуется об Усаги, — сказала ему Уна, поднося огонёк зажигалки к его сигарете. Вечер выдался не только приятным, но и довольно волнующим. Ему стоило сбросить небольшой стресс. — Думаю, ты ей понравился.

Уна была кузиной Усаги, но иногда в её речи проскальзывало «мама» по отношение к миссис Кино. Мамору не любил вторгаться в чужие отношения, потому лишь сам додумывал: возможно, она заменяла Уне мать в каком-то роде. Возможно, что-то ещё. В конце концов, у всех были скелеты в шкафу.

— Она мне тоже понравилась — она как самая свирепая львица защищает своего детеныша, это достойно уважения, — Мамору затянулся и уставился на звёздное небо. — В её словах не было ничего неправильного. Скорее, я был бы удивлён, не прозвучи ничего подобного в этот вечер.

— Это ты правильно говоришь, — Уна сверкнула на него синими глазами, прежде чем опустить их на носки своих туфель. — Но прости её, за те слова… О твоих родителях. На деле, она такая же сирота. И я тоже, в какой-то мере… Так что не обессудь. Она, мы не против тебя из-за этого. Вообще не против, в смысле.

— Я… я не обиделся, правда, — Мамору не врал, но, тем не менее, был поражен оказанным ему доверием. Он виделся с Уной впервые, а она уже делилась подобным, и тем самым напоминала ему Усаги. — Привык, всё в порядке.

— Грустно, что привык, — Уна поджала губы, струсив пепел. — Не стоит давать себя в обиду, даже если это мать твоей невесты.

— Но я не обижен, — искренне ответил Мамору, пропуская мимо ушей её последние слова. — Меня сложно обидеть. По крайней мере, так я думал, пока не встретил Усаги. Она способна завести меня с одного оборота.

— О, нет, избавь меня от подробностей постельных дел моей сестры, — Уна шутливо скривилась и тут же заливисто рассмеялась, узрев его смущённое лицо. — Прости. Не могла не поддеть. Я, наверное, понимаю о чём ты. Про сложно обидеть. Но есть люди, которые нам очень дороги, не так ли?

— Да, ты права, — Мамору едва ли не впервые разговаривал столь откровенно с человеком, которого встретил впервые в жизни. — Но вот близкого человека… Обидеть ещё легче. Ненароком.

Мамору не хотел на что-либо намекать, но всё равно тем самым смутил Уну, которая недавно сорвалась на Макото, и теперь смотрела перед собой, поджав губы. Её рука с сигаретой едва дрогнула, и Мамору стало несколько неловко — он был не лучше, и не имел права осуждать кого-либо. А особенно тех, кого не знал от слова совсем.

— Тогда, если ты так ненароком обидишь Усу, знай, Мако и я немного занимались боевыми искусствами — нам не составит сложности сломать тебе пару ребёр, — с этими словами Уна затушила окурок и направилась в сторону дома. — Но я шучу, конечно. Удачи вам. А я замёрзла.

Мамору оставалось лишь мысленно присвистнуть — он был вполне уверен, что её угрозы могли быть очень даже реальными. Не то чтобы он боялся, совсем немного. Но обижать Усаги в его планы не входило… По крайней мере, намеренно. Он уселся на садовые качели и слегка оттолкнулся ногами, вновь уставившись на небо.

Ему нравилась окружающая атмосфера — уютный, но не маленький дом, ухоженный сад, некоторые личные вещи, смысла которых он не понимал, но подмечал, осматриваясь вокруг. Это всё было куда интереснее, чем мрачный «замок», в котором он поселился, к которому до сих пор не привык и желал избавиться. Интересно, о каком доме мечтала Усаги… Ему стоило поговорить с ней на эту тему, если они хотели жить вместе.

— А ты чего тут сидишь один? — и стоило только подумать, как она материализовалась подле него, одарив теплотой и нежностью.

Мамору улыбнулся. Ему было больше, чем хорошо с Усаги. Она всё ещё немного пугала, но, наверное, потому что у него самого не вымерли все тараканы. Но ему безумно льстили любые её действия, слова, направленные на него. То, насколько она была сильной, завораживало. Она могла пускать слёзы, но тут же брала себя в руки и демонстрировала всю мощь, на которую была способна — а мощь немаленькая. Поразительная и удивительная, и она нежилась в его объятиях.

А ещё она призналась, что он ей нравился. Очень нравился. Потому что, задавая этот вопрос, Мамору краешком сознания ни капли не верил в положительный исход для себя. Но он желал Усаги, не только телом, но и душой. Её прикосновения стали для него не менее важны, чем воздух. Это звучало так тривиально, но у него не получалось думать иначе. И это было взаимным.

Потому что в ту ночь они вновь стали близки. И это было более волшебным, нежели в первый раз. Потому что теперь Мамору знал девушку, что ласкал, которой хотел подарить больше, чем наслаждения, не забывая насытиться и самому. В ту ночь они коснулись сердец друг друга окончательно.

И когда казалось, что счастью нет предела, они узнали, что с их малышкой всё в порядке. И плакали в объятиях друг друга, зная, что дальше их ожидало только больше.

Двадцать четвёртое декабря, 1998 год.</p>

Мамору был загружен бумагами на подпись, когда ему позвонила Мина. В первый раз он её нагло проигнорировал, взглянув на время — пятый час вечера, самый разгар перед завершением рабочего дня. Ему попросту некогда было отвлечься на пустую болтовню с одной глупой блондинкой. Завтра было Рождество, и помимо всего прочего предстояло разобраться с выходными, сверхурочными и всем-всем, что накапливалось под конец года. Праздники праздниками, но кто-то должен был работать.

Но Мина оказалась очень настойчивой, а отключать звук оказалось мало — вибрация телефона раздражала не меньше. В итоге его секретарь сдался и почти что умолял взять трубку, уверяя, что сможет управиться без начальства десять минут. Мамору лишь устало вздохнул и наконец-то принял звонок, заранее зажмурившись — он знал, что Мина в сию же секунду начнёт недовольно визжать. Так оно и свершилось.

— Ой, Чиба, а если бы я умирала? — она даже не удосужилась с ним поздороваться. — Совесть есть?

— Не думаю, что, будучи при смерти, ты бы пыталась достучаться до меня, а не своего мужа, — выдохнул Мамору, направляясь к кофе-машине. Перерыв действительно бы не помешал.

— А если Кунсайт уже погиб и я нуждаюсь во спасении?!

— Слышал бы Кун, что ты хоронишь его раньше времени, мне бы пришлось выбирать тебе похоронный венок, — Мамору усмехнулся, доставая свою кружку. — И вообще, тебе пора перестать смотреть все эти фильмы и сериалы. Начни читать книги.

— И стать занудой, подобно тебе? Не, спасибо, — Мина злорадно хихикнула, на что он закатил глаза. — И Кун со мной, всё в порядке. Я чего звоню. Ты уже придумал, куда завтра поведёшь Усаги на рождественское свидание? Хочу знать, что ты не облажаешься, и моя девочка не будет расстроена.

— Мы с Усаги давно всё оговорили, ни я, ни она не хотим справлять Рождество, — Мамору отвечал спокойно и честно, всё так и было, и он не желала слышать никаких упрёков в свою сторону. — У меня работа.

— Ты уверен, что этого хотите вы оба, а не только ты? — в голосе Мины сочился сплошной скептицизм. — Потому что последнее время, прогуливаясь торговыми центрами вместе с Усой, я то и дело вижу её зачарованное лицо, поглядывающее на всю эту праздничную мишуру. Если Усаги согласилась пойти тебе на уступки, это ничего не значит.

Мамору запнулся, мысли немного выветрились с его головы, он мог лишь наблюдаться, как медленно наполнялась его кружка тёмной жидкостью, от которой уже исходил манящий запах. Об этом он, честно говоря, совсем не подумал. Он привык быть честным в своих ответах, не прибегая к манипуляциям и различным способам избегания искреннего ответа.

— Она что-то говорила тебе насчёт этого? — немного испуганно поинтересовался Мамору. Ему не хотелось бы, чтобы Усаги что-то недоговаривала между ними, вместо этого вываливая переживания другим.

— Нет, но я же не глупая, — ответ Мины заставил его немного расслабиться. — Она старается для тебя. Но мне такое не нравится, поэтому завтра от тебя ожидается самое грандиозное свидание.

— А если Усаги будет против?

— Ты смеёшься? — да, неудачная попытка. — Усаги ведь женщина, самая настоящая. Не то чтобы я гребла всех под одну гребёнку, но практически любая бы была рада тому, чтобы провести время с л… лучшим мужчиной на свете, ага.

— Ого, не знал, что ты так высоко меня ценишь, — Мамору позволил себе испустить смешок.

— Вот именно, что не ценю, — он ярко представил, как она отрицательно покачала головой. — Но обещаю исправиться, если ты немного позаботишься о том, чтобы сделать Усаги чуточку счастливой. Я понимаю, как важна для тебя работа. Но теперь у тебя должны быть немного другие приоритеты, и в этом нет ничего такого. Правда. Позволь себе немного расслабиться. Ты не любишь праздники, но кто знает, если в этот раз с тобой окажется тот человек, что-то в тебе изменится, а?

Возможно, Мине удалось надавить ему на совесть. Но ещё больше надавил сам Мамору — Усаги недавно пережила большие потрясения, а он и не подумал о том, что она, вероятно, хотела бы расслабиться, пока на то позволяли возможности. Со временем её живот разрастётся и практически не останется каких-либо занятий, доступных ей. Беременность, конечно, не болезнь, и не длится вечность, но приближался всё равно нелёгкий период. Ему бы ничего не стоило устроить для неё праздник…

— Если честно, я не так много вещей знаю, которые могли бы понравиться Усаги, — помолчав минуту, всё-таки признался Мамору, так и не сделав ни глотка кофе. — Конечно, ей нравятся красные розы и пицца, но это же не то…

— Всё то, всё то, Мамору, — запротестовала Мина. — Уса очень ведома, на самом деле, если это касается тех, кто ей небезразличен. Или ты думаешь, это она оказалась любительницей шопинга, которая тащит меня везде и всюду? Ей просто будет важно провести время с тобой, уверяю. Поэтому не заморачивайся, но это не значит, что хватит отвести её на улицу и всё. Хотя кто его знает…

— Вообще-то я надеялся, что ты мне сможешь помочь с выбором, — прервал её Мамору, взглянув на наручные часы — теперь он жалел, что она позвонила столь поздно. — Вы ведь лучшие подруги, ты хорошо знаешь Усаги.

— Ну да, я ведь тебе и дала дельную подсказку — ей всё равно. С тобой ей понравится абсолютно всё, так что дерзай. Своди в кино, театр, не знаю. В ресторан, в конце концов. Могу посоветовать как раз один, мы там были с семьёй Куна на днях.

— О, Богиня Любви, смилуйся надо мной и помоги мне определиться, ведь я — идиот, — Мамору пытался использовать весь свой актёрский талант, пусть и очень скудный. Но, кажется, всё-таки сработало. — У меня слишком мало времени до бала, помощь феи-крёстной как никогда необходима.

— Ла-а-адно, так и быть, Мина поможет двум голубкам! — она едва ли не визжала от счастья. — Так вот…

В конечном итоге Мамору смог отыскать два билета на оперетту: один из его подопечных очень удачно для них с Усаги отказался от своих мест, сославшись на то, что у них с супругой были планы. А благодаря неким связям с четой Уайтов, Мамору удалось забронировать столик в ресторане. Мина обещалась держать это в секрете от Усаги, дабы сделать сюрприз, при этом собираясь взять на себя подготовительную часть — приодеть её для свидания.

И Усаги действительно оказалась счастлива. Счастлива просто быть рядом с ним и без всяких ресторанов, с бронировкой мест в которых он серьёзно облажался. Это было так глупо с его стороны — он не ошибался в более серьёзных вещах никогда, но в подобной мелочи напортачил изрядно. Его бы ещё долго душила совесть, если не объятия и губы Усаги, дарившие ему умиротворение.

Она говорила о том, что хотела проводить так каждое Рождество — вместе, не взирая где и как они будут. И Мамору готов был поверить, что справлять праздники было не так плохо. Ведь как он сам говорил: Рождество — семейный праздник? Теперь он так же имел право его отмечать. Ведь у него была своя маленькая семья.

Январь, 1999 год.</p>

Мамору срочно пришлось уехать на работу, дабы разобраться с некоторыми бумагами. Он позволили себе в этом году взять чуть больше выходных, чем это бывало обычно — а точнее, на всю праздничную неделю. Всё это время они замечательно проводили время с Усаги, посещая различные ярмарки, парки, навещая её маму и прочее. В общем, скучать им не приходилось, особенно когда в их дом «переехала» Мина. Но Мамору хотя бы было менее совестно оставлять Усаги, срочно уезжая по делам. Он надеялся, что незадачливая блондинка составит достойную компанию.

Но когда вернулся домой, как и обещал, после обеда, то обнаружил лишь сидящую в одиночестве Мину. Усаги нигде поблизости не было, что заставило Мамору недоумённо нахмурить брови.

— Думаю, она ушла за продуктами, — сказала ему Мина, пожав плечами. — С ней наверняка всё в порядке.

— Точно? Вы не ругались или что-то подобное? — скептически поинтересовался Мамору, но телефон всё-таки спрятал обратно.

— Мы вообще с Усой никогда не ругались, — важно заметила Мина, стрельнув в него глазами. Да, хорошо подловила. — Тебе стоит брать с меня пример. Хотя…

— Ну, мы с Усаги совсем не ругаемся, если не считать тех моментов, когда она ворчит на меня, чтобы я поел и подобное, — Мамору уселся за кухонный стол, радуясь, что ему ещё что-нибудь осталось. Он макнул один из блинчиков в шоколад. — Что хотя-то? Договаривай. Мы всё-таки друзья.

— Боюсь, Уса может посчитать обратное, — Мина дёрнула плечом и чуть искривила уголки губ. Она развернулась на своём месте так, чтобы оказаться к нему лицом. — Не хочу, чтобы она реагировала, как Луна.

— Я вроде повода не давал, — Мамору удивлённо приподнял брови, сразу уловив суть терзаний Мины. — Не вешаешься и спасибо. И Усаги, кажется, не такая уж и ревнивая.

— Арт тоже не даёт поводов, и что?! — она была недовольна его ответом. Мамору нечего было возразить на её некоторую наивность. В конце концов, переучивать её не было смысла. — Мне не хочется рушить нашу дружбу.

— То, как ты на неё смотришь и касаешься, даёт повод усомниться мне самому, знаешь? — Мамору послал ей в ответ ухмылку, заставив закатить глаза. — В моих словах есть толика серьёзности. Не надо с ней заигрывать. Хотя бы не при мне!

— Я серьёзно, Чиба! — Мина стукнула по обивке дивана. — Ты просто не видел её лицо, когда мы с тобой сегодня припирались. Мне не кажется, что ей всё равно.

— Я тоже не шутил, — Мамору примирительно поднял руки и тут же вздохнул. — Но что мы такого делали?

— Ммм, спорили? Полагаю, — Мина прикусила кончик ногтя на большом пальце и отвернулась к окну. — Когда она мне рассказала о тебе, я даже притворилась, будто мы малознакомы. Сказала, что ты друг моего мужа, а не мой.

— И что с этого неправда? — Мамору прыснул, когда она послала ему убийственный взгляд. — Прости. Я, правда, считаю нас друзьями. Думаю, это мне стоит обидеться, что меня принижают?

— Ой, заткнись, — Мина вновь отвернулась. Её взгляд потускнел. — Просто волнуюсь. Совсем немного. Что меня неправильно поймут. Я бы не хотела терять Усаги.

— Мы ведь постоянно собачимся, к чему ей переживать? — Мамору всё ещё не понимал её переживаний, продолжая наслаждаться блинчиками. Он привык к своей готовке, но всё же хотелось попробовать то, что готовила Усаги. — Ты предполагаешь, что наши споры — повод для ревности. Я не могу с этим согласиться. Но беременных женщин своих лучших друзей обижать не буду, да.

— Когда-то… Ты, возможно, поймёшь меня. Прости, что вообще это начала. Не совсем подумала, о чём говорю и с кем. Просто береги Усу, хорошо? Как бы там ни было. Постарайся… Не обижаться на неё.

— Да мне вроде бы не за что, — Мамору ещё больше нахмурился.

Ему не нравился этот разговор от слова совсем. Мина хоть и была невероятной болтушкой, любившей поговорить ни о чём, но этот разговор не вызывал ничего кроме недоумения. У Мамору даже засосало под ложечкой — будто она знала то, что было от него сокрыто. Он не считал это чем-то плохим. В конце концов, они с Усаги знакомы меньше полугода, у них было ещё много времени познакомиться поближе. Мамору и сам не вскрыл ещё все скелеты в шкафу окончательно. Ему не за что было бы попрекать Усаги. Но почему-то стало несколько не по себе, даже неприятно.

Эти переживания исчезли сразу же, стоило в дом вернуться Усаги в сопровождении Кунсайта. Не прошло и десяти минут, как Мина готовилась к тому, чтобы стать матерью прямиком в его доме. Более он не вспоминал их разговора.

Конец января, 1999 год.</p>

Когда Мамору впервые увидел наследника Уайтов, ему даже стало немного не по себе — до чего же младенец показался ему страшненьким. Честно говоря, он так воспринимал практически любое изображение крошечных детей. Сморщенные, покрасневшие, слишком… В общем, ему даже стало несколько неловко за подобные мысли, да и Усаги пожурила. Ему не хотелось бы думать так о собственной дочери.

А думал о ней он в принципе много. Живот Усаги становился всё больше, и прикасаться к этому сокровищу с каждым днём было всё волнительней. Как и разглядывать снимки УЗИ, где плод принимал всё более человеческий вид. Мамору не мог дождаться того дня, когда будет держать собственную дочь на руках. Даже если бы она так же выглядела несколько странно — нет-нет, ему не стоило так думать. Мамору верил, знал, что для него его ребёнок будет самым лучшим. Особенно с учётом того, что матерью была Усаги — одна из самых красивых девушек, что он когда-либо встречал.

Её красота для него проявлялась не только внешним фактором. Конечно, Мамору никогда не отрицал её миловидности, а с беременностью она казалась ему ещё краше. Больше не столь худощавая: её тело приятно округлилось где только можно, а особенно радовали пухлые щёчки, на которых было безумно приятно оставлять лёгкие поцелуи, а изредка подёргивать, наблюдая за недовольной реакцией Усаги. Дразнить её было сущим удовольствием. И ей, казалось, это тоже нравилось.

А ему нравилось её поведение. Если поначалу Усаги казалась даже несколько отталкивающей и пугающей, то теперь будто расцветала — раскрывалась перед ним, как самый лучший подсолнух поднимался к солнцу. Не то чтобы Мамору считал себя солнцем для Усаги, скорее наоборот — именно она была его солнцем, от которого хотелось приятно зажмуриться, потому что улыбка растягивалась до ушей. И её забота грела не хуже. А иногда он сгорал в её лучах.

Тактильность никогда не была ему присуща — его никто не обнимал в детдоме, не целовал, даже просто не поглаживал по спине или волосам в попытках приободрить. Ничего. Если его и касались другие, только чтобы толкнуть или ударить, он нередко дрался со сверстниками или ребятами постарше. Его научили обниматься не так давно.

Но к Усаги хотелось прикасаться как можно чаще и получать в ответ прикосновения её тонких и тёплых пальцев. Стоило ей зарыться в его волосы, как Мамору готов был мурчать от удовольствия на её ласки. И обнимала всегда крепко-крепко, а целовала сладко и трепетно, будто он был для неё сокровищем. Мамору ещё никогда не хотелось ни одну женщину так сильно, как Усаги. Проводить ночи, и не только, вместе в кровати ему доставляло большое удовольствие. Но беременность заставляла сдерживать аппетиты.

Мамору надеялся отыграться позже, когда родится их девочка, когда Усаги восстановится. Он обязательно будет нежен и внимателен к ней. Он очень хотел, чтобы она осталась с ним навсегда. Она уже была для него семьей, и говорила о том же в его сторону, но было ли оно так на самом деле? Обсуждения отношений они тактично опускали и никогда после разговора ещё давно осенью более не поднимали. И, кроме того, Мамору сам боялся спугнуть всё наваждение браком. Потому что свадебные кольца почему-то резко становились оковами, заставляя людей меняться. По крайней мере, таков был его опыт, а Усаги не выражала никакого желания о замужестве.

Даже когда Мина задала тот глупый вопрос, какую бы они оставили фамилию их дочери, Усаги не подала виду. Её ответ даже несколько ранил его — она сказала, что ей не нравилось, как звучало её имя с его фамилией. В то время как «Усаги Чиба», произнесённое всего лишь раз, уже отдавалось приятным гулом в ушах. Он обязательно будет настаивать, чтобы назвать дочь Усаги.

Февраль, 1999 год.</p>

Некоторое время назад Усаги заикнулась о желании переехать, и Мамору прекрасно понимал её. Если на такую, как она, давил этот «замок Дракулы», то, что стоило говорить о нём — он терпеть не мог большое, бесполезное пространство. А роскошь и дорогие убранства и рядом не стояли с уютом маленького дома, где пусть и ломились полки от различных предметов, но было в этом что-то чарующее. Поэтому он был бы только рад переехать пораньше — переезд планировался уже после рождения дочери.

Мамору купил участок ещё давно — застройщики обещали обустроить спальный район по высшему разряду. В таком домике не стыдно было бы заводить семью и продолжать тихую и размеренную жизнь. И пусть тогда у него ещё не было семьи даже в планах, Мамору надеялся, что вид семейных пар, проживающих рядом, вдохновит на дальнейшие свершения.

Но у него появилась Усаги, и она вдохновляла на большее. Ради неё хотелось закончить ремонт в доме их мечты как можно раньше, чтобы они скорее оба почувствовали себя в «своей тарелке». Она до бесконечности щебетала о цветах для обоев, какой кафель стоило бы выбрать в обе ванные, перебирая меж множеством вариантов. Будь её воля, она сама бы принялась клеить обои, но Мамору не был уверен в её компетентности, но тактично отмалчивался. Усаги в любом случае была прекрасна. Даже если не могла ровно отрезать что-либо по линии.

Планировать обустройство дома с ней было сущим удовольствием, и даже некоторые споры будоражили в нём кровь — то, с каким энтузиазмом и задором Усаги препиралась с ним, не оставляло равнодушным. И с ней он не стеснялся говорить, что думал, не переживал, что могли бы подумать другие — она принимала его, таким как есть. Принимала тот факт, что в некоторых вопросах он оказался осведомленнее, уступала ему, хоть и до последнего считала иначе.

О таких гармоничных отношениях он и мечтал.

Поэтому выбрать кольцо для Усаги оказалось для него сложной задачей — порадовать такую женщину, как она, было лёгкой задачей, но ему не хотелось выбирать что попало. Особенная женщина — даже если ей ещё не было двадцати как минимум — заслуживала особенного отношения. Теперь ему вовсе не требовалась советоваться с кем-либо насчёт подарка. Мамору на все сто был уверен в том, что хорошо знал Усаги. Не идеально, как он всячески любил, но точно хорошо.

И когда перед его глазами продавец-консультант положила небольшое золотое колечко с россыпью нежно-голубых камней, у Мамору перехватило дыхание — он будто смотрел в глаза Усаги. Драгоценности, конечно, явно проигрывали яркости глаз его дражайшей, но они точно были прекрасны. И сочетались бы с любимым гребнем Усаги. Поэтому он попросил упаковать кольцо незамедлительно, даже если выходило недешёво.

Мамору желал перевести их отношения с Усаги на новый уровень — она когда-то сказала, что они начали с конца, и всё никак не могли прийти к начальной точке, где у людей конфетно-букетный период, встречания и так далее. По её меркам нормальности они экстерном перекинулись слишком далеко, поэтому Мамору хотелось нагнать происходящее. Чтобы ей было комфортно с ним.

Но возможность подарить кольцо слишком далеко откладывалась — изначально он думал, что сможет отдать его на день Святого Валентина, но Усаги устроила из праздника японскую атмосферу, где всё внимание уделяла именно ему. И это безумно льстило — то, как она старался, отдавала всю себя, желая сделать его счастливым. Ещё никто и никогда так не старался для него.

Теперь его планы немного переменились — он хотел в Белый день устроить для Усаги не менее приятный сюрприз, где и подарил бы кольцо. Но почему-то терпеть было невыносимо. Смотреть на Усаги с каждым днём становилось всё невыносимее — она заставляла его сердце трепетать так сильно, что он на полном серьёзе переживал, что то вырвется из груди, стоило ей вновь послать ему полную нежности улыбку.

</p>

Март, 1999 год.</p>

</p>

Подарить кольцо на новоселье оказалось очень спонтанным решением. Они распаковывали вещи — в основном Мамору, — когда злосчастная коробочка чуть не попалась на глаза Усаги. Он и без того прятал её каждый день в новом месте, надеясь избежать порчи сюрприза. В тот день сердце едва не ушло в пятки, но она была занята разглагольствованием на тему того, что стоило делать с многочисленными вещами. Новый дом был меньше, как и шкаф в их теперь не такой уж и просторной комнате.

Усаги норовила всё обустроить «по-своему», что Мамору в конечном итоге пришлось прятать коробочку с кольцом в карманах брюк до конца дня. Поэтому во время ужина, нащупав и вспомнив о её существовании, он решился — возможно, это было своего рода Судьбой. Порой они с Усаги именно так любили обозначать свои отношения. И всё эти ощущения увеличивались во время любого времяпровождения, разговоров.

— Мне нравится имя Ханако, — щебетала Усаги с слегка набитым ртом, но даже это Мамору находил очаровательным, позволяя себе лишь изредка отпускать ехидные комментарии. — Она всё-таки родится летом, когда вокруг уже всё цветет и пахнет… И она всегда будет нашей девочкой.

— Ты пытаешься подобрать имя со смыслом? — улыбнулся Мамору, делая глоток вина. Тёплый вечер, сладкий алкоголь и не менее сладкая Усаги его немного уморили, губы грозились вылезти за орбиту. — А тебя называли подобным образом?

— О, да! — она ответила с таким энтузиазмом, что невольно чуть не уронила вилку на землю, но смогла вовремя словить. Её щёки слегка порозовели, когда она невинно глянула на него. Мамору продолжал плыть. — Меня назвали Лу... Кроликом. Меня просто назвали кроликом, не помню из-за чего именно. И после на моей голове тоже были «ушки». То есть, я всегда выряжалась на всякие праздники в костюм зайчика. Да!

Она активно жестикулировала руками, его взгляд не поспевал за всеми безумными движениями. Голубые глаза Усаги бегали из стороны в сторону, а дыхание едва заметно участилось. Мамору находил это забавным — будто она стеснялась своего прошлого или быть может его самого. Это несколько умиляло, и даже её понурая мордочка. Он поспешил продолжить тему с выбором именем, дабы избавить от неловкого положения.

— Мне бы тоже хотелось увидеть зайчика, — Мамору улыбался, глядя на заливающееся краской лицо Усаги. — Почему бы нам всё-таки не назвать нашу дочь Усаги?

— Потому что это моё имя! — теперь румянец явно выражал лёгкое негодование. — А как насчёт Наоко?

Они продолжали перебирать варианты, но Мамору временно сдался, уже решаясь на финальный шаг, когда их девочка появится на свет. Пока что незачем было спорить, он готов был уступить Усаги — более того, он уже знал, чем смог бы её уговорить. Но пока что им было не до этого. Время пролетит незаметно, но он хотел наслаждаться тем, что происходило сейчас, касаясь коробочки через ткань брюк.

Ему стоило стать чуточку смелее.

Но что-то пошло не так: будучи выпившим и ослеплённым собственными чувствами, Мамору не сразу понял, что взгляд Усаги, рассматривающий кольцо, был несколько затравленным, что он изначально принял за лёгкий шок. Она пугала его.

Усаги говорила о себе нелицеприятные вещи, звук которых отрезвлял его несчастный разум. Мамору хотелось провалиться сквозь землю от стыда и некоторого страха, когда он смотрел на отчаянье, рвущееся из Усаги. Её речь была прерывистая, быстрая, местами непонятная, но он улавливал слова на интуитивном уровне. Из голубых глаз брызгали слёзы. Он сам готов был расплакаться.

Не только от вида перед собой — на это было тяжело смотреть, как и сдвинуться с мёртвой точки, как попросту открыть рот, намереваясь оправдаться, уверить, что всё не так. Что он просто самый большой придурок, которого только знал мир, что он максимально лишён эмпатии, отдавшись рационализму, который не работал на девушках. Особенно Усаги.

Можно было бы бесконечно оправдываться, пытаться перевести стрелки на саму Усаги, упрекая в том, что она сама хотела иного, не раз показывала, что ей неинтересна тема замужества, его фамилия и прочее. Что она хотела сначала побыть девушкой, а не матерью и прочим. Но какой был в этом смысл, если Усаги горько заливалась слезами, жадно хватая воздух? А ведь она была беременной. Всё говорило о том, что Мамору что-то упустил в её поведении, словах. Происходящее было большой ошибкой.

Ему хотелось в кои-то веки быть самостоятельным в плане подарков, не обращаться за помощью к кому-либо. Пытаться стать лучшей версией себя, учиться понимать вкус и желания Усаги, делать для неё сюрпризы, которые устраивала она ему. И ведь ему всегда нравилось, хотя, если честно, он попросту был рад от неё всему. Просто самому факту её существования в его жизни. А сам только и делал, что лажал.

Слова Луны о том, что кольца не дарятся просто так, наконец-то обрели смысл. Усаги хотела за него замуж. Это даже могло бы польстить, но он продолжал сидеть с комом в горле, наблюдая за тем, как дорогая сердцу девушка глотает слёзы. А он и слова сказать не мог, скованный невиданным страхом. Его тошнило от самого себя. Мамору пытался взять себя в руки.

— Почему ты молчишь? — вскрик Усаги прозвучал словно пощёчина. Он вздрогнул, прочистил горло.

И всё-таки попытался себя оправдать. Мамору звучал невероятно жалко даже в собственной голове, что стоило говорить о стороне видения Усаги. Он не удивился, если бы она прямо сейчас встала из-за стола, намереваясь навсегда его оставить. Не потому что он предложил ей подобную глупость — за бездействие. Но ему было очень боязно усугубить ситуацию, потерять Усаги навсегда.

Она сказала, что он вновь разбил сердце, пугая ещё больше. Мамору пытался размышлять, анализировать, но получалось довольно скудно. Его мозг по большей части занимали мысли о том, как сильно Усаги изменилась за то короткое время, что они знакомы. Она так старалась, но он вновь заставил её горько плакать. Хотелось ударить себя по лицу как можно сильнее.

И только, казалось бы, набрался смелости, как Усаги нанесла такой удар, что он и не ожидал. Мамору наблюдал за тем, как она отчаянно крутила волосы в канцелярских резинках, что казалось ему не самым приятным, ведь она буквально рвала свои прекрасные светлые пряди, которые последнее время только улучшились, несмотря на беременность.

Но его голова начала пульсировать, когда на макушке Усаги образовались неровные пучки волос с небольшими торчащими хвостами. Его сердце забилось быстрее — скорее от страха. Непринятия. Мамору хотелось думать, что он начал сходить с ума.

— Ты помнишь меня? — в её голосе звучало столько боли, что у него невольно сжималось всё в груди.

Этого никак не могло быть.

Он был на могиле Усаги Цукино буквально недавно — минувшей осенью. Это не могла быть она. Она умерла. Это было похоже на розыгрыш.

Маленькая девочка, совсем изредка появляющаяся в его кошмарах как напоминание о том, каким он был идиотом, ожила и превратилась в ту, кто вдохновлял в него жизнь своей улыбкой и озорными глазами. И он вновь довёл её до слёз.

Нет. Нет-нет-нет-нет. О чём он думал? Мамору схватился за челюсть, боясь, что в любой момент мог начать кричать хлеще, чем Усаги до этого. Она смотрела на него стеклянными глазами, шокированная не меньше него. Её губы приоткрылись, но она будто не дышала. Мамору же пытался хватать как можно больше воздуха даже через ладонь. Она не подтверждала, но и не опровергала его слов, шокированная не меньше его.

Мамору думал о том, что только зря пугал Усаги, но что-то сосало под ложечкой, яростно крича, что он был прав. Что все подозрения, невольно всплывшие в его голове после последнего визита Короны, никогда не были бессмысленными. Но как всё объяснить?

Её могила, её подавленные родители и все друзья, оставшиеся в Токио.

Её семья в Лос-Анджелесе, её прошлое, так бодро и искренне исповеданное.

Её отношения к нему в «Короне», слова о бесконечной ненависти и врагах.

Её объятия и поцелуи, направленные только на него, мягкая улыбка и застенчивый взгляд.

Мамору хотелось, чтобы всё оказалось совсем иначе, ибо он не мог наложить одну картину на другую. Почему Усаги молчала, почему не могла уверить, что проблема в другом? Она, конечно, не могла читать его мысли, но почему она продолжала смотреть будто сквозь него.

— Так ты тоже считал меня мёртвой, — она наконец-то выдохнула и взгляд несколько «оживился», но в нём более не плескалось счастья.

Тоже. Мёртвой. Мамору думал, что его в любой момент могло вырвать. Его худшие опасения всё-таки осуществились. Усаги знала о своей смерти. Сознание заполнило множество вопросов о том, зачем она это сделала и для чего. Глупых вопросов о том, помнила ли она, кто он такой, у Мамору не возникло. По крайней мере, после её слов тоже — иначе зачем задавать такие вопросы в принципе.

— А я думала, что ты просто забыл меня, — она печально улыбнулась, легонько дёргая кольцо на своём пальце. Будто собиралась снять его. — А я умерла и для тебя.

— Ты, чёрт возьми, умерла для всех в Токио, уже почти два года, — Мамору каким-то чудом выдавил из себя слова, всё ещё пребывая в дурмане мыслей. — Я был дважды на твоей могиле, я видел твоих родителей, убитых горем. Я видел твою могилу…

Мамору не знал, как именно звучал его голос — в голове был один белый шум, — но он не хотел, чтобы от его слов дёргались как от огня. А Усаги именно так и сидела, будто её только что ударили. Что вообще с ней происходило?! Она реагировала так, будто сама не знала, но, тем не менее, она употребляла все эти слова по типу «для тебя тоже». Это путало только больше, ему необходимо было больше информации, иначе он грозился окончательно поехать головой от собственных домыслов.

— Почему… Почему ты сфабриковала свою смерть? — сиплым голосом поинтересовался Мамору и тут же прочистил горло.

Он всё ещё не отнимал ладонь от лица, а второй схватился за салфетку, надеясь, что её сжимание поможет не нервничать. Точнее, его пожирал некоторый страх и чувство нереальности. Возможно, ему даже стоило ущипнуть себя.

— Но я сама узнала об этом только год назад! — пылко ответила Усаги, с мольбой в глазах взглянув на него. В её глазах вновь собирались слёзы. Он боролся между желанием успокоить её или себя. — Я-то думала, что про меня все радостно забыли, стоило сбежать из дома, а я умерла. Честно говоря, я так и не знаю, каким образом.

Она вновь спрятала от него глаза и принялась поглаживать живот. Мамору пробрало холодным потом. Усаги Цукино носила его ребёнка. Он целовал её, обнимал, лелеял и носил на руках. Лишил девственности и сделал ребёнка. Да она сама ведь была ребёнком! Он помнил её как маленькую четырнадцатилетнюю девочку, которая собиралась таковой оставаться навсегда в его сознании. Помнил, как она гневно высказывалась в его сторону, ненавидела и плакала из-за него.

И как всё только к этому пришло?

Потому что перед ним сидела далеко не девочка — девушка, женщина. Повзрослевшая, красивая и обаятельная. Способная одним своим видом вдохнуть в него столько жизни, как никто другой, не говоря уже о её волшебных словах столь чарующим голосом. И когда только писк сменился приятным сопрано?

Мамору искренне не понимал, что ему стоило думать. Но Усаги нуждалась в нём.

Он схватил её за ладонь, которой она теребила кольцо — ему бы не хотелось, чтобы она его снимала. Не хотелось, чтобы она уходила. Мамору огладил большим пальцем её побледневшие костяшки пальцев. Усаги подрагивала, и вряд ли бы его следующие слова могли утешить её.

— Ты погибла в авиакатастрофе. Точнее. Чёрт. Все считают, что ты погибла в авиакатастрофе. Самолёт, в котором ты должна была лететь, затонул где-то в океане, — Мамору пересказывал всё, что ему рассказывал Мотоки, стоило прилететь в Токио после развода. — Но ты жива.

— Почему ты веришь мне? — поинтересовалась Усаги. Её это явно волновало больше, чем собственная смерть.

Мамору не понимал, нормально ли это. Но он успел понять, что с ней у нормальности явно были свои значения. Ещё с самого начала их знакомства. А она удивлялась, откуда такая вера. А Мамору удивлялся, что не прислушался к интуиции изначально.

Потому всё было так… Очевидно. С самого начала. Если бы он только лучше помнил ту маленькую девочку с Токио, с которой жизнь сталкивала столь упорно, он бы… Что бы Мамору сделал? Смотря на неё, его затапливала только лавина — Усаги грела его сердце и душу. Он бы помнил её и всё равно сделал всё так, чтобы привести к нынешнему итогу? Или же наоборот отдалился? Быть честным было сложно, ведь чувства и реакции сейчас и год назад были разными.

Но это была она, Мамору был уверен как никогда. И он всё-таки обещал доверять ей всегда и везде. Даже если она его обкрутила вокруг пальца, а для чего именно, ещё предстояло узнать.

Он с неохотой отпустил ладонь Усаги, вызвав на её лице огромное чувство страха. Она смотрела на него широко раскрытыми глазами, чуть приоткрыв рот, будто хотела что-то сказать, но не могла. Мамору поднялся со своего места и как можно скорее сократил расстояние между ними, опустившись на корточки у её стула. Глаза Усаги пугливо бегали из стороны в сторону, и он поспешил вновь взять её за руки: теперь он поглаживал обе её ладони, наслаждаясь мягкостью кожи.

— Потому что это ты, — ему было боязно смотреть на неё, но он всё-таки смог, надеясь, что сглатывал нервный ком не так заметно. Усаги продолжала молчать и изредка всхлипывать. — Я верю тебе.

Её нижняя губа задрожала, она зажмурила глаза, её носик забавно сморщился, невольно вызывав у Мамору улыбку. Это явно не то, чем стоило наслаждаться, но это то, к чему он привык за то недолгое время, что они прожили вместе: привык восхищаться видом и присутствием Усаги в своей жизни.

Он прикрыл веки, набираясь сил продолжить разговор, но когда в следующий раз открыл их, невольно дёрнулся — образ четырнадцатилетней Усаги, пускающей слёзы в Короне резко ожил перед его глазами. Где-то на краю сознания он слышал её тонкий голос, говорящий о том, как она его ненавидела, как Мотоки пытался их помирить. Мамору тогда ей примирительно купил пиалу её любимого мороженого. Усаги впервые ему искренне улыбнулась до ушей, над губой у неё было немного мороженого, даже на нос немного попало.

Но наваждение пришло так же быстро, как и ушло. Перед ним сидела теперь повзрослевшая Усаги, с округлым животом и остриженными волосами, нелепо завязанные в подобие оданго. Ему хотелось как можно аккуратнее снять чертовы канцелярские резинки, провести пальцами по прядям, пытаясь привести их в порядок. Она продолжала всхлипывать, чуть подрагивая, он ощущал это её по ладоням. Мамору очень хотелось, чтобы она вновь улыбнулась. Но у него не было мороженого поблизости…

— Я помню тебя, Усако, — Мамору крепче сжал её ладошки, поглаживая большими пальцами. — Ты выросла замечательным человеком. И очень красивой.

Усаги на его слова пораженно распахнула глаза, Мамору едва не утонул в их синеве. В каплях слёз они будто сияли пуще прежнего, но ему больше нравился отблеск счастья, который стоило бы поскорее вернуть.

— Почему… Почему ты так себя ведёшь? — искренность в её недоумённом шепоте его несколько настораживала. — Я думала, ты меня ненавидишь.

— Не помню, что вообще когда-либо говорил подобное, — слегка усмехнулся Мамору, чувствуя прилив ностальгии. Хотелось немного поддразнить, получит реакцию, в особенности вид надутых щёчек. — А вот ты постоянно говорила о том, что ненавидишь меня. Так что же случилось?

Он заигрывал с ней несколько неосознанно, слова и действия вырывались против воли. Он поднёс ладонь с кольцом к губам, оставив несколько лёгких поцелуев, чувствуя, как у него слегка нагрелось лицо. Было много противоречивых эмоций, кипящих внутри него, но ругаться он уж точно не хотел. Не понимал за что и зачем.

— Я не сразу узнала тебя! — пискнула Усаги, её щёки тоже слегка заалели. — А когда узнала… Ну, это уже было не обратить.

Она опустила глаза на свой живот и тут же отвернулась, вжав голову в плечи. Будто её кто-то отчитывал как глупую школьницу. Хотя Мамору несколько не покидало ощущение, что перед ним действительно школьница. Но и сам он себя ощущал студентом с множеством внутренних проблем, которые исчезали, когда в поле его зрения появлялась забавная блондинка.

— Ты поэтому ушла тем утром? — поинтересовался Мамору, мягко опустив одну из девичьих ладоней, чтобы огладить живот. Он знал, что Усаги не жалела о случившемся, она очень любила их ещё нерождённого ребёнка. — Испугалась меня?

— Не тебя… Я испугалась себя, — шептала Усаги и не смело накрыла его ладонь на животе. Несильно сжала его пальцы; какая же всё-таки она миниатюрная. — Своих чувств… По отношению к тебе.

Его сердце замерло от её пронизывающего шепота, от взгляда из-под пушистых ресниц. Что же, это не совсем всё проясняло, но несколько лишало дара речи. Ведь Усаги никогда не произнесла чего-то подобного, да и он не решался.

— Мне жаль, что я тебя обманывала, — произнесла Усаги и поджала губы. Её взгляд снова устремился куда-то в сторону, но она не отнимала своих рук от него. — Я пойму, если противна тебе. Всё будет заслуженно.

Стоило это произнести, Мамору вновь атаковали головные боли и неприятные мысли. Перед его глазами чередовались образы маленькой Усаги, Усаги в его постели с раскрасневшимся от страсти лицом, Усаги счастливо пекущей торты на кухне, Усаги в Короне, озлобленно глядевшей на него голубыми глазами, Усаги под снегопадом, могила Усаги.

Он резко отпустил её правую руку и схватился за лоб, сжав зубы. Кажется, у него начиналась мигрень, сказывалась усталость тяжелого дня и некоторых… потрясений. У него всё ещё было множество вопросов, но он не мог мучить Усаги, которой стоило отдыхать как можно больше, обходясь без переживаний.

— Ты не устала? — поинтересовался Мамору, поднимаясь на ноги. Мышцы неприятно ныли от неудобной позы, ему хотелось размяться. — Уже довольно поздно.

— Ты так пытаешься избежать разговора?! — Усаги вцепилась в его рубашку, смотря испуганным взглядом. Её губа всё ещё едва заметно подрагивала. — Тебе не стоит переживать, что я беременна твоим ребёнком. С ней всё будет в порядке, я не собираюсь что-либо делать…

— Уса, всё в порядке, — Мамору перехватил её ладонь и ободряюще сжал. — С малышкой всё будет хорошо, не сомневаюсь. Но я и о тебе переживаю. Ты с самого утра на ногах. Переезд, распаковка вещей, готовка, вот это всё… Пожалуйста, тебе следует отдохнуть. Мы обязательно продолжим разговор завтра. Я не злюсь, правда. Просто… Несколько сконфужен…

— Не каждый день видишь мертвецов? — горько усмехнулась Усаги, поднимаясь на ноги. Она скептически осмотрела стол. — Я понимаю тебя, хотя, наверное, не совсем, но меня тоже ошарашили подобные новости. Не каждый день хоронят, всё-таки.

— Прошу, не говори так о себе, — Мамору вздрогнул, вновь представляя перед глазами могилу. Пустую могилу. Правда, теперь это было во всех смыслах. — Ты ведь живая… И сама собираешься подарить жизнь.

— Я просто привыкла, прости, я не пойму, каково тебе, — Усаги передёрнула плечом и мягко освободила руку, намереваясь приняться за уборку. — Мало того, что оживший труп, так ещё и не самый приятный тебе человек.

Мамору недовольно скривился — она действительно собиралась сама заняться уборкой. И продолжала думать, что он почему-то её ненавидел, когда всё было ровно наоборот. Он благодарил её за эмоции, искреннее отношение и мотивацию. Но это давало лучше понять, почему она скрывалась. Если так можно было выразиться. По крайней мере, это, вероятно, была одна из причин, но их явно существовало множество. Снова всё становилось запутанно.

— Иди спать, Усако, — Мамору мягко отстранил её от стола, подталкивая по направлению к их новому дому. — Я сам тут разберусь, всё в порядке. Или тебе следует помочь в ванной?

— Н-нет, — она пискнула и залилась краской. Почему-то. — Ты точно справишься? Ты ведь тоже устал…

— Ты устала не меньше, ещё и морально, наплакалась, нанервничалась, — он ободряюще погладил её по голове, на которой всё ещё красовалась нелепая причёска. — Сладких снов, Оданго.

Старое прозвище вырвалось против воли, Мамору тут же осознал свою ошибку, волнуясь о том, как это воспримет Усаги, ведь ей это никогда не нравилось. Он сразу представил все те её обиженные мордочки, лёгкий оскал маленьких зубов, глаза-щёлки и сжатые маленькие кулаки.

Но реальность была другой — Усаги лишь мягко улыбнулась, неловко заправляя выбившуюся прядь волос за уши. Она опустила глаза и сцепила руки на животе, и подобный вид заставил сердце Мамору едва заметно остановиться. Усаги была так похожа на себя пять лет назад и одновременно нет… В этом не было ничего странного, ведь всё-таки это один человек. Но…

— Спокойной ночи, Мамо-чан, — она робко взглянула на него из-под ресниц и тут же ретировалась, так быстро, как только могла.

Она даже не поцеловала его, как обычно бывало. Но, вероятно, ей было очень стыдно перед ним. Наверное, Мамору и сам не мог решиться на подобное, чувствовал, что не до этого. У него не было какого-либо отвращения или же страха, связанного с её восстанием. Или обиды на сокрытие правды — он был уверен, на то есть причины, просто так никто не придумывал «идеальных сказок». В конце концов, Макото не просто так существовала…

Честно говоря, Мамору вовсе не хотелось об этом размышлять. Какова бы не оказалась правда на самом деле, конкретно его это не касалось. Не могла же малышка Оданго быть настолько обозлённой, чтобы скомпрометировать собственную смерть и ринуться через океан, лишь бы насолить ему? Тем более она сама сказала, что не узнала его сразу. И Мамору почему-то был уверен, что, узнай, точно бы сбежала, так и не породив их общую историю.

Вымывая тарелки, у него крутилось множество мыслей. Ни за одну не хотелось хвататься конкретно и что-то придумывать себе. Хотелось узнать всё как можно скорее, но и сил не оставалось на подобные разговоры. Поэтому закончив с уборкой, Мамору без душа направился в комнату, желая как можно скорее провалиться в сон. А может он уже спал?

Усаги мирно сопела, обняв подушку. Она продолжала хмуриться даже во сне, и ему хотелось разгладить всё её складки, забрать всё её переживания и печали. Только собственные никуда не девались. Ему даже хотелось уйти в другую комнату, боясь, что ему приснится что-то вроде зомби-апокалипсиса, как в том фильме, что они недавно смотрели. Ведь как бы там ни было, сложно было смириться с тем, что та, кого ты на протяжении двух лет считал мёртвой, в итоге оказалась очень даже живой и даже больше.

Мамору переодевался, когда Усаги начала переворачиваться на другую сторону, придерживая живот — она даже во сне заботилась об их дочери. Из её уст сорвалось тихое мычание, но в полнейшей тишине он отчётливо услышал, что это было его именем. Мамору почесал затылок, чувствуя прилив стыда — о чём он только думал? Как вообще можно было спать не с Усаги? Пытка для них двоих.

Поэтому он устроился на своей половине кровати, развернувшись к Усаги лицом. Не удержавшись, Мамору правил золотистые пряди волос и оставил невесомый поцелуй на её губах — он опоздал с поцелуями на ночь, но лучше поздно, чем никогда. Впервые за вечер на него накатило осознание, что он был рад, что Усаги была «жива». Мамору заснул, аккуратно обнимая ту, что стала смыслом его жизни.

Только утром его встретила пустота — Мамору проснулся на удивление поздно для него, был двенадцатый час дня, когда он взглянул на часы. Усаги в такое время уже бодрствовала: малышка требовала еды, да и мочевой пузырь беременной женщины долго не выдерживал. Но теперь, когда их дом стал меньше, он был уверен, что слышал бы какие-либо движения, доносившиеся из кухни, но было на удивление тихо.

Чувство страха несколько окутало сознание, Мамору поспешил осмотреться вокруг. Все вещи Усаги, казалось, лежали там же, где и были. На её половине кровати валялась ночнушка, в которой она провела ночь. Не было похоже, что она ушла или что-то такое, но под ложечкой всё же слегка засосало. Потому что осмотр дома тоже не дал каких-либо результатов, Усаги не оказалось даже во дворе дома. Оставалось надеяться, что она лишь самостоятельно поехала за продуктами.

Но, набирая её номер телефона, Мамору едва ли сдерживал эмоции — он боялся. Боялся, что она могла уйти. Оставить его, их совместную жизнь, семью. Усаги не давала намёков на это, но он переживал, зная, насколько она могла быть импульсивной и своенравной. В конце концов, эти черты характера его тоже привлекали. Но она давно не вела себя подобным образом. Только Мамору теперь боялся представить, что в её голове.

Особенно, когда она сбросила его вызов, заставляя нервничать.

— Я дома! — он хотел бросить телефон куда-нибудь, но голос Усаги заставил его расслабиться. Мамору еле сдерживался, чтобы не кинуться её обнимать.

Он обернулся к ней, но в руках у неё не оказалось сумок для продуктов, на её счастье — он рассердился бы, увидев её, обвешанную тяжестями. Только нарастал вопрос в том, где она пропадала. Усаги несколько неловко жалась у дверей, не проходя дальше. Она теребила лямки своего рюкзака, будто хотела в чём-то признаться. Мамору про себя усмехался, что после вчерашнего его вряд ли можно было удивить.

— Мамо-чан… Я полечу в Токио, завтра.