Часть 1 Твое имя давно стало другим, глаза навсегда потеряли свой цвет, пьяный врач мне сказал тебя больше нет... (2/2)
— Интересно как же? — воинственно спросила она. — В тот день, когда погиб Штейнбреннер я попала в плен.
Мне стало стыдно за эти обвинения. Я столько молил Бога, чтобы она осталась жива, чтобы еще хотя бы раз ее увидеть — и вот она стоит рядом, а я вместо того чтобы обнять ее, говорю эти желчные слова.
— Рени, — стискиваю ее в объятии, чувствуя как горячие ладони несмело, даже боязливо ложатся на мои плечи. Судорожно целую светлую макушку, запускаю пальцы в мягкие волосы. — Господи, знала бы ты что я пережил за эти месяцы… Я ведь уже и не надеялся что ты…
Я осторожно склонился к ее губам, все еще не веря что это не сон, но меня остановило что-то незнакомое, тревожащее в ее глазах. Это подождет. Сначала нам нужно кое-что прояснить. В голове так много вопросов, но я не знаю, какой задать первым.
— Я думала ты погиб! — все подозрения сметает, когда я вижу в ее глазах слезы. Она рядом и по-прежнему любит меня. Я вижу, чувствую это… — А теперь…
— Тшш, — успокаивающе притягиваю ее ближе, — все будет хорошо.
— Ты действительно веришь в это? — отстранилась Рени.
— Мы можем сказать что ты моя жена. С твоей фантазией не составит труда придумать легенду что это, — я небрежно кивнул на ее форму, — маскировка и тебе пришлось обманом убедить русских, что ты на их стороне чтобы вернуться к нам.
— А ты не хочешь сначала спросить где я была все это время?
— Ты же знаешь я поверю чему угодно, главное — что мы сейчас вместе.
Вильгельм помнится часто высказывал мне, что я слишком ей доверяю, что любовь лишила меня разума, но а как может быть иначе? Ведь если любишь — доверяешь как самому себе.
— Это было бы просто, — слабо улыбнулась Эрин.
— Непросто, конечно, надо все тщательно продумать, но не волнуйся, я все улажу.
Эрин смотрит долгим оценивающим взглядом, и мне становится не по себе. Я бросаю ей сейчас спасительный круг и вижу ей отчаянно хочется уцепиться за него. Обнимаю ее, облегченно выдыхая. Все можно исправить, мы решим как объяснить все и сможем быть вместе как прежде. Ее тело, такое податливое, на мгновение напряглось и я уловил тихое:
— Нет…
— Что? — я крепче сжал ее, чувствуя как все плывет перед глазами от нереальности, невозможности, происходящего. После стольких месяцев разлуки я нашел ее — и вот это лживое, полное убивающего яда «нет»?
— Я не могу… не хочу больше лгать, — беспомощные слезы заблестели в ее глазах.
— Не можешь значит? — коротко, зло рассмеялся я. — А раньше у тебя прекрасно получалось.
— Я хотела выжить, — она отвела взгляд.
— Это как раз понятно. Вот только интересно насколько далеко ты зашла в своей лжи?
Я столько раз слышал как она лгала Штейнбреннеру, Ягеру, Вильгельму, моему отцу, но ведь не может быть, чтобы так же легко и хладнокровно она лгала и мне тоже?
— Ты сказала что попала в плен.
Рени осторожно кивнула. Между нами повисла напряженная пауза.
— Так что же ты в таком случае делаешь вместе с этими людьми?! — не выдержав, выкрикнул я. Непослушными пальцами я вытащил сигарету из пачки и щелкнул зажигалкой. Сейчас она расскажет более-менее понятную версию — что ей пришлось притвориться, пойти на ложное сотрудничество чтобы избежать расстрела или лагеря. Она должна сказать именно это, иначе…
— Ну же, ответь мне, — напряжено повторил я. — Они заставили тебя?
В ее глазах мелькнула мучительная борьба, и какая-то странная жалость.
— Нет, все не так.
Не верю, что это говорит Рени. Рени, которая выхаживала всех нас от ран и болезней, которая делила с нами все тяготы фронта и отказалась от спокойной жизни в эмиграции!
— Почему? — выдохнул я, глядя в ее глаза, которые сейчас казались чужими. — Почему ты предала?
Она молчит бесконечно долго.
— Я понимаю, в плену ты должна была как-то выживать, ты могла пообещать им все что угодно, пойти на сотрудничество, а потом сбежать.
— Сбежать? — горько усмехнулась Эрин. — Это то, что я делала долгие годы. Хватит! Я больше не буду бегать, не буду лгать и притворяться.
— Поясни — я схватил ее за плечо, привлекая ближе.
— Фридхельм, — в ее глазах мелькнула тошная вина, — прошу не надо, просто сделай то что должен.
— Ты сейчас говоришь серьезно? — мне хотелось встряхнуть ее, ударить, лишь бы убрать из ее глаз это выражение. — Думаешь я способен отдать тебя на расстрел?
— Тогда отпусти.
— Отпустить?
В отчаянной, бессильной ярости я вцепился в спинку стула и отшвырнул его к стене.
— Я оплакивал тебя все эти месяцы, душу готов был продать лишь бы ты осталась жива, была рядом! А ты говоришь — отпустить?!
— Все изменилось, — пробормотала Эрин. — Ты не понимаешь…
— Ну так объясни мне то, чего я не понимаю!
Я почувствовал словно земля уходит у меня из-под ног и все проваливается в какой-то кошмарный сон.
— Говори, — хрипло выдохнул я. Эрин нерешительно взглянула на меня. Я с ума сойду если сейчас же не выясню в чем дело.
— Говори! — резко схватив со стола военник, я раскрыл его, ткнув пальцем в чужое имя. — Что все это значит?
— Это мое настоящее имя, — наконец отвечает Эрин, короткими жесткими фразами руша надежду, что это все чудовищное недоразумение. — Нет никакой бабушки и тирана-отца. Я не полукровка, я русская. Я родилась здесь, понимаешь? И у меня не может быть иной стороны, кроме этой.
Я почувствовал как в груди стало тесно от нехватки воздуха. Все нестыковки, смутные подозрения обрели наконец-то свой смысл. Возможно она всегда лежала на поверхности — ее чертова правда — просто я никогда не давал себе труда заглянуть глубже.
— Черт! Черт! Черт! — выкрикиваю в бессильной ярости. Мне хочется крушить все вокруг, к херам разнести весь штаб, но остатки самоконтроля постепенно берут верх и я ограничиваюсь тем, что подкуриваю очередную сигарету. Нелегко переварить то что я сейчас услышал. Эрин долгие месяцы лгала мне, притворялась совершенно другим человеком, ходила по краю пропасти, не один раз находясь на грани разоблачения. Мой гнев настолько силен, что я почти чувствую горячую, обжигающую ненависть. А затем приходит осознание, что сейчас я могу окончательно ее потерять. Она стоит рядом — такая близкая, родная…и чужая одновременно. Со всеми своими тайнами и секретами, которые так тщательно оберегала от меня. Смотрю на нее, не в силах отвести взгляд и понимаю что тону. Медленно и бесповоротно.
— Ты… теперь ненавидишь меня? — шепчет она тихо, сбивчиво, очень быстро, так, что мне еле удается разобрать ее слова. Медленно качаю головой. Я могу понять причины почему она это сделала, кроме одной — почему она лгала мне.— Пойми, я не хотела чтобы все зашло так далеко, я…
Не дожидаюсь, пока она выговорится, рывком поднимаюсь, в несколько шагов оказываюсь рядом. Запускаю ладонь в ее волосы, вглядываюсь в виноватые глаза. Склоняюсь к бледному лицу и накрываю ее рот своим. Целую властно, жадно — так, чтобы не вырвалась. Она не вырывается и даже отвечает на поцелуй. Так медленно, тягуче-сладко, что голова идет кругом. Внезапно меня словно окатывает ледяной водой — кто она, женщина что с такой нежностью сейчас меня целует? Моя любимая, которая оплакивала нашу разлуку или притворщица, что расчетливо пытается усыпить мою бдительность и бежать? Я точно с ума сойду такими темпами! Нетерпеливо сжимаю пальцы в ее волосах, чуть оттягивая, заставляя поднять лицо.
— Фридхельм, — все внутри сладко сжимается от ее голоса. Как же давно меня никто не называл по имени…
Это оказалось так больно — чувствовать ее сбившееся дыхание на своем плече, легкие и невесомые касания пальцев на лице и шее, слышать собственное имя, произнесенное с тоской, с отчаянием, и при этом знать, что она так и не смогла по-настоящему мне довериться. Но разве я смогу вырвать из сердца свою любовь к ней, перечеркнуть те драгоценные воспоминания, что перебирал в памяти все эти месяцы? Глядя в любимые глаза цвета неба, я отчетливо понимаю, что уже не смогу поступить по-другому. Кем бы она ни была, она — моя и я не позволю потерять ее снова. Наклоняюсь ближе, заводя ее руки в стороны и прижимая к стене, утыкаюсь в тонкую шею, позволяя себе вдохнуть родной, уже почти забытый запах и касаюсь губами нежной кожи, обжигая ее поцелуями.
Рени вздрагивает в моих руках, подается ближе. Опускаю руку, проводя ладонью по ее груди, чувствуя жар ее кожи даже сквозь слой одежды. Вот теперь хорошо, теперь все как надо. Нетерпеливо пробегаюсь по пуговицам ее блузки, стягиваю мешающую ткань. Целую хрупкое плечо, ключицу, захватываю губами кожу на горле. Руки жадно скользят по стройной фигуре, оглаживают изгибы бедер, сжимают узкую талию. Губы дрожат, жадно впитывая сладость гладкой кожи — она моя. Близость Рени — реальной, доступной, живой — напрочь отшибает мозги, оставляет во мне только инстинкты. В исступленном желании доказать себе — что я жив, что люблю — дрожащими руками расстегиваю ремень, нетерпеливо дергаю застежку штанов, освобождая ноющий от желания член. Прижимаю Рени спиной к стене, лихорадочно задираю раздражающе длинную юбку и срываю последнюю преграду — белье. Сейчас я не способен на прелюдии. Словно одержимый демонами, сжимаю ладонями гладкую кожу упругих бедер, подхватываю ее под ягодицы и врываюсь в жаркое, скользкое лоно. Выдыхаю, впиваясь пальцами в нежную плоть и наваливаясь всем телом на свое хрупкое сокровище. Ее стоны окончательно затмевают мне разум. Сквозь расплывчатую красноватую пелену вижу как колени Рени крепко обхватывают мои бедра, как бьется тонкая жилка на ее шее. Наверное стоило запереть дверь, да и поза для любви не самая удобная, машинально отмечаю я, но эти краткие проблески мыслей вскоре меркнут, освобождая выход звериному желанию обладать своей женщиной. Помутневшим сознанием слышу голос, но не могу, не хочу, не способен разобрать, что она говорит, раз за разом вжимая Рени в стену собственным телом. И только когда острое, невыносимое удовольствие разрывается в паху и мучительно-сладко растекается по жилам, я возвращаю себе способность слышать, видеть и мыслить.
— Что, родная? — тело Рени расслабленно обмякает на моих дрожащих руках. Я не могу ее отпустить, склоняю голову ниже и жадно слизываю капельки соленой испарины, выступившие на нежной шее.
— Так… нельзя, — повторяет она и склоняет голову мне на плечо.
— Почему? — тяжело дыша, пытаюсь поймать бешеный ритм своего сердца. — Разве ты… не хотела?
— Что подумают твои солдаты, если сейчас кто-нибудь войдет?
— Да плевать, — я готов сейчас убить любого, кто хоть как-то может мне помешать быть с ней.
Я прошел к столу и вытащил из пачки сигарету. Неторопливо затянулся, обдумывая что делать дальше. Разумеется я не отправлю Эрин на расстрел. Но и объявить что русская партизанка — моя пропавшая жена я тоже не могу. По крайней мере до тех пор, пока не буду в ней уверен. Наш разговор ведь еще не закончен.
— Герр лейтенант, — прервал мои размышления Мюкке, — доставили почту.
— Положите сюда, — я кивнул на свой стол.
Рени к тому времени уже успела привести себя в порядок и теперь напряженно застыла, глядя на нас равнодушным взглядом. Все же следует быть осторожнее, пока я не придумал как нам быть дальше.
— Увести ее к остальным?
Нет, это однозначно исключено. Придется придумать почему я решил оставить русскую партизанку.
— Нет, — коротко ответил я. — Отведите ко мне.
Перед солдатами отчитываться я не обязан, а Штольцу я могу сказать что склонил ее к сотрудничеству. Он не отличается особой щепетильностью и думаю закроет глаза на то, что офицер вермахта решил заодно «немного поразвлечься». Вот только бы она не сбежала, я ведь прекрасно помню какой хитрой и изобретательной может быть моя женушка.
— Глаз с нее не спускать, ясно?
Перехватив недоуменный взгляд мальчишки, я нехотя прибавил.
— Это ценный осведомитель.