Три (1/2)
Что происходило дальше, если честно, я помню очень смутно и отрывисто, как потёртые кадры на съехавшей киноплёнке.
Когда уходишь в себя, принимаешься зацикливаться на страхах и мыслях, внешний мир потихоньку начинает пропадать и стираться, отходить на второй, а то и третий план. Ты не обращаешь внимания на происходящее вокруг, тебя волнует только твоё состояние. Даже если рядом будет извергаться вулкан, земля раскалываться пополам, а небо падать — это ничего не изменит. И мне очень сложно было переключиться. Кажется, Чонгук меня куда-то уложил или, может быть, я лёг сам. Он стянул с меня промокшую обувь.
— Тебе бы снять мокрые вещи, — он присел рядом на корточки, вглядываясь в лицо, я уверен, полное ужаса и растерянности, попытался сказать что-то ещё, но тут же замолчал. Я отрицательно промычал, а он настаивать не стал. Вообще, спасибо ему за это. Чонгук не пытался вывести меня на разговор, не стал толкать всеми излюбленные шаблонные фразы: «всё хорошо», «я с тобой», «расслабься» и прочий бред. Он ничего не спрашивал, не шумел и не суетился. Он лишь подложил подушку, накрыл меня ещё одним пледом, вдобавок к тому, в который я был завёрнут, и тихо сел на край.
Я выдохнул и прикрыл глаза. Звуки за пределами помещения медленно затухали, уходили всё дальше, унося понемногу с собой мою тревогу, оставаясь лишь звонкими отголосками ушах. И когда его пальцы внезапно коснулись моего лба, я вздрогнул, как от очередного раската, но тут же расслабился. Всё это, как и объятия, было словно луч яркого света. Легко касаясь, Чонгук убирал прилипнувшие мокрые пряди с моего лица, слишком трепетно, неловко. Его пальцы подрагивали, и это так остро чувствовалось.
Он такой милый и стеснительный. Не настоящий. Возможно, я просто упал где-то в бреду.
И, чтобы хоть как-то отойти, я пытался выплывать на этом, пытался концентрироваться на его тёплых пальцах, на этом ощущении чужого добра и тепла, и только на нём. Как ни странно, это немного, но помогало. С этими прикосновениями всё потемнело, и меня отключило.
Открыв глаза, первые пять минут я не мог понять, где нахожусь. Передо мной была стена и явно не моей спальни. В помещении был лёгкий полумрак, и через тонкие занавески пробивался утренний свет. Похоже, всё-таки вышло солнце. Наконец-то вышло солнце. Я выбрался из кучи пледов и одеял, сел на краю, приходя в сознание, бегая глазами по окружению. По-видимому, это была его комната, а точнее номер, который он снял на время пребывания здесь. Небольшое квадратное помещение с кроватью, письменным столом, прикроватной тумбочкой и напольной вешалкой, на которой висели всего несколько вещей. В углу стоял маленький чемодан, пара туфель. На открытой створке окна висела и, видимо, сохла его форма. Всё выглядело достаточно скромно и пусто. Хотя странно, если бы было по-другому. Не обживаться же ему здесь.
Чонгука я нашёл за столом. Он спал, подложив под голову сложенную руку, а другую вытянув вдоль стола, свешивая с края приоткрытую ладонь.
Я тяжело встал, тело после вчерашнего дня казалось ватным и непослушным, часть одежды всё ещё была влажная и отвратительная, кожа зудела от влаги. Порываясь разбудить, уверенно подошёл к нему, уже было набирая воздух в лёгкие, чтобы что-то сказать, но тут же осёкся. Он так спокойно спал: опущенные ресницы, приоткрытые губы, розоватые и кажущиеся чуть более пухлыми, чем есть; волосы, которые обычно приподняты и убраны назад, спадали и прикрывали часть лица. Не знаю почему, не знаю зачем, но захотелось рассмотреть его.
Ночью он снял вымокшую одежду и сейчас сидел, а точнее спал, в одной тонкой белой майке и шортах. В форме он казался просто худосочным, но тогда я мог и видел часть его тела во всей красе. Хоть он был и расслаблен, хорошо выделялись крепкие подтянутые мышцы. Рельефные плечи, упругие бёдра и икры. Ох, чёрт. Я скользил взглядом по рукам. На кончиках пальцев виднелись чёрные следы того самого угольного карандаша. Собственно, по всему столу они и валялись, а под его второй ладонью, на которой он спал, была та самая маленькая книжечка, похожая скорее на блокнот.
Что он там пишет или рисует? Слишком много вопросов, но почему меня это заботит?
По ребру правого предплечья бежал длинный шрам. Уже давно затянувшийся, гладкий, но на его загорелой, больше походящей на бронзу, коже он хорошо выделялся (поймал себя на мысли, что хочу знать откуда он, знать его историю), а выше… Ух. Выше, от локтя, раскинулся большой и цветастый рисунок, плавно перетекающий на плечо, скользящий к лопаткам и скрывающийся под тонкой форменной майкой. Охренеть, мне вмиг стало так интересно, что же там, я хотел увидеть целиком. Это было что-то странное, тяжело понятное, в нежных и ярких цветах, напоминающее японские мотивы, но безумно интересное и притягательное. Я протянул руку, словно ведомый, почти бессознательно коснулся этого рисунка, прослеживая контур, обводя его чуть выступающую острую лопатку, проскальзывая тихо ладонью под ткань, немного смещая её, пытаясь приоткрыть эту тайну для себя хоть немного. Чонгук поморщился во сне и тихо простонал. Меня словно током ударило, я отпрыгнул, убирая руку, кровь запульсировала в жилах. Тот звук, который из него вырвался, святые угодники, такой тихий, лёгкий, казалось бы, совершенно обычный и незатейливый, но остро поразивший моё сознание. Чертовски стыдно признаваться, но мой мозг в тот момент услужливо стал подкидывать мне совсем неподобающие и ненужные образы.
Нет. Я не должен о таком думать. Что со мной? Какого хрена?
Он, слава богу, не проснулся, а я опять рефлекторно подался ближе, выждав полминуты, изучая рельефные, подкаченные руки дальше. Невооружённым взглядом было видно, какие они крепкие. Длинные, худые, угловатые, с ярко выраженными венами. Эти вены… Как те самые раскаты молний, только не пугающие, а опутывающие сознание, зачаровывающие, раздувающие внутренний пыл, угли под кожей. Его руки заворожили меня целиком. Изящные пальцы, тонкие запястья, выступающие косточки. Широкие плечи, усыпанные десятками родинок там, где его кожи не коснулась цветная игла.
Я оглаживал его взглядом не меньше десяти минут, стоя в считанном шаге, почти задержав дыхание, чтобы не разбудить и не признаваться ему, да и самому себе, что я откровенно пялился всё это время. Не осознавая всей интимности своих порывов, протянул руку, касаясь аккуратно его тёмных и блестящих от тонких утренних лучей волос. Они такие шелковистые. Я словно заранее знал, какими они должны были быть на ощупь, но удивился, когда это ощущение оказалось в десятки раз ярче.
Касаться кого-то — приятно.
Спустился ниже, пробегаясь по выступающему позвонку на шее, парочке маленьких родимых пятен на изгибе шеи и плеч. Господи, что я делаю? О чём я думаю? Я тянусь к малознакомому парню, трогаю его, пока он спит. Я не хочу! Не хочу к нему привязываться даже на мгновение, нельзя. Я прекрасно знал, каково это, и когда-то зарёкся не сближаться с кем-то, особенно если осознаю, что это ничем не кончится. Ведь в итоге будет больно, очень больно.
Вспомнил! А знаете, что ещё удручающее в моряках? Есть хорошая, проверенная временем и старая как мир поговорка: «сколько волка не корми, он всё равно в лес смотрит». Так и они. В большинстве случаев море — их главная страсть, близкая подруга и лучшая любовница, и душой они всегда остаются где-то там. Они всегда тянутся к ней и хотят вернуться.
Я больше не доверял своему телу в его присутствии. Оно не хотело слушать меня. И, как последний трус, я просто сбежал. Впрыгнул в ботинки и вылетел из дома, чтобы не пришлось разговаривать, что-то объяснять, строить из себя кого-то, кем я не являюсь, неловко прощаться или, хуже того, снова потянуться к его рукам.
От этого будет только хуже. Всем.
***</p>
Ближе к вечеру, наконец-то, всё улеглось окончательно, ветер утих и шторм полностью оставил этот город, наполняя его непривычным уютом и спокойствием. Насколько я привык к океану и уже не обращал на него внимания, но в такие редкие минуты я любил уединяться и проводить время в одиночестве на закате. Восстанавливаться, пытаться прийти в себя. Вернуть равновесие своему состоянию и мыслям. Да, немного пафосно, ну что поделать? Я выпросил у отца ещё один выходной, принял освежающий душ, выпил кофе, перекусил, переоделся и вышел из дома.
Sound: Max Richter - Richter: Autumn Music 1</p>
У меня было для этого своё маленькое место: не потайное, не спрятанное от всех и романтичное, ничего такого, а обычное, как мне казалось, но особенное лично для меня, потому что там я чувствовал себя наедине с самим собой, лишённый чужого гнетущего присутствия. Чувствовал себя как никогда легко, после всех таких нервных дней, именно там меня настигало долгожданное умиротворение, там я выпускал и отпускал всё. Может быть, ненадолго, всего лишь до следующего раза, до того самого дня, когда бесконтрольная тревога снова заползёт мне в грудь, но тогда и там я мог больше об этом не думать, выпадая из рутины, вспоминая, почему всё ещё живу и почему всё ещё что-то чувствую к этой бескрайней водной глади, которая способна успокоить и уничтожить.
Там, близ небольшого и старого дерева, корни которого за сотню лет сплелись так туго, возвышаясь над водой, что продлевали и заменяли собой белый песчаный берег, я просто сидел, подобрав под себя ноги, медленно потягивая ром из маленькой серебристой фляги, что мне когда-то подарила сестра.
Да, вот так избито, сидя на берегу, я пил напиток, который всегда очень глупо у многих ассоциируется с морем, но, знаете, как и многое в этом мире, это всё стереотипы из старых сказок и псевдоисторических книжек. Говоря вам как человек, который ежедневно наливает в баре «морским волкам», ром не входу, а на суднах давно нет запасов бочек в трюмах. А я просто его любил, пряный, привезённый прямиком с карибского побережья, который нам поставляли не чаще раза в полгода. Никто даже не замечал, что бутылки понемногу пустели, хотя и замечать-то кроме меня и отца было некому.
С потрясающими красками солнце медленно тянулось к горизонту, готовясь ко сну, заливая всё вокруг красным, алым светом. Сестра всегда верила, что такой закат к неминуемым переменам, таким же ярким, как то самое круглое солнце.
Мне не хотелось в это верить, не хотелось допускать даже мысли, что моя размеренная, вполне сносная жизнь может сменить свой курс, унося своими стремительными потоками меня совсем в другое русло, к истокам всё новой и новой реки.
Идеальный штиль, ни единого дуновения ветра. Вода словно застывала, превращаясь в зеркало, позволяя солнцу любоваться собой в последний раз за этот день. Лишь тихие всплески от рыб и ныряющих прожорливых чаек давали понять, что всё вокруг ещё живое.
Всё, как всегда. Всё хорошо, мне намного легче и лучше, но это свербящее чувство в груди, жаркое, ноющее и мешающее, яростно преследовало меня. Оно так раздражало. Этот океан и неосознанные ассоциации с человеком, далёким и близким, которого я так не хотел впускать в свою жизнь. Потому что для всех них, для него в частности, наверняка это всё мимолётные утехи, развлечение и отвлечение. Недельная дружба, недельные романы, а для меня... Моя некогда открытая душа и преданность сыграли со мной дурную шутку. В моей жизни были люди, по-настоящему близкие и важные, были друзья, которые с небывалой лёгкостью оставили этот город, оставили всё, что нас связывало, пропадая без следа. И я не хочу плакаться и жаловаться, но это далось очень тяжело и болезненно. Осознание и принятие того, что ты нуждался в ком-то чуть больше, чем нуждались в тебе. Возможно, это закалило, научило держать дистанцию.
Ведь если тебе некого терять, то и боль причинить тоже некому.
Скорее всего, по такому жизненному принципу я и жил. Мне казалось, что лучше быть чёрствым, резким и грубым, не сближаться с людьми, чем жить с израненной душой. Я долго и мучительно выстраивал себя, ограждался стеной от всех, учился не давать другим возможности играть на моих эмоциях. Не потому что я боялся, отнюдь нет, а для своего комфорта. Когда ты ни от кого не зависишь, не подстраиваешься, не ощущаешься себя обязанным, дышится намного проще. Есть лишь ты и твои желания. Я не был одинок и никогда не грустил по этому поводу.
Хотя нет, я соврал. Грустил, но только в минуты полного отчаяния, в тот момент, когда видел у других то, чего не находил у себя. А тогда внезапно появился он...