Два (1/2)

Утро в тот день началось паршиво. Ночью выбивало ставни, и шквалистый ветер с ледяным дождём врывался в мою спальню, срывал занавески, раз за разом выдёргивая меня из сна. Старый каштан за домом снова царапал крышу, а раскаты молний, находящихся ещё где-то далеко, так отчётливо звучали в ушах, что я не мог расслабиться. Казалось, такого сильного шторма не было очень давно. Океан клокотал, словно зелье в огромном котле.

Я лежал в кровати, дёргался от каждого звука и просто просил хоть кого-то, любого, кто меня захочет слушать, чтобы это наконец закончилось. Несколько часов бессмысленных мучений, и я сгрёб в охапку одеяло с подушкой, перебрался в отцовский кабинет в надежде хотя бы там отдохнуть. Дивана там не было, только большой дубовый письменный стол, кресло и книжные полки. Мне ничего другого не оставалось, я завернулся в одеяло, кинул подушку под стол и отправился за ней следом. Так мне казалось, я чувствовал себя в безопасности, ограждённым от окружающего мира, приземлённый, зажатый между стенами. Но это едва ли помогло, сон как рукой сняло. И только ближе к полудню всё хоть немного стихло, небо чуть прояснилось, а мерзкий проливной дождь сменился неторопливым и мелким. Я начинал расслабляться.

Совершенно не выспавшийся, злой, как последняя сволочь, дёрганный и чуть опухший я впрыгнул в первые попавшиеся вещи и спустился вниз. Насрать ли мне как я буду выглядеть, когда мне нужно будет подавать очередным уродам бухло? Определённо. День снова обещал быть «замечательным», уже с утра хотелось кого-нибудь задушить. Ещё только выбравшись из кабинета, я обнаружил, что отец уехал и я в доме снова один. Ну, круто! Работу-то никто не отменял. Я заварил себе полулитровую кружку самого крепкого кофе, обошёл зал поперёк, подвинул пару столов, протёр что-то, что вчера уже был не в силах, и принялся проводить утреннюю инвентаризацию, так как явно помнил — пару рюмок водки вчера не учёл. А у нас с этим был строгий порядок.

Колокольчик над входной дверью предательски прозвенел, когда я расставлял бутылки в шкафу. Ну, кого принесло ни свет ни заря? И я что, не закрыл вчера дверь? Слава всевышнему, хоть за ночь никто ничего не вынес, а то это был бы полный пиздец.

— Здесь наливают только после трёх, мы закрыты, — крикнул, даже не оборачиваясь.

— Извини, дверь была открыта, и я подумал… — снова тот голос, такой тёплый и добродушный. Я обернулся.

Чонгук. Опять. Он стоял у входа, почти в дверях, стянув с головы форменную фуражку и сжимая её пальцами, с каким-то по-детски виноватым лицом.

— А, это ты… — я обречённо вздохнул, замирая и испытывающе его разглядывая.

— Привет, — он снова заулыбался, так до невозможного широко и лучезарно. Почему-то на мгновение всё озарилось, словно шторм совсем утих и показалось круглолицее солнце, наполняющее наш маленький и тёмный кабак своим теплом. Но тогда мне не было до этого дела, я был злой и уставший.

— Мы всё равно ещё закрыты, и я ничем помочь не могу, так что… — наигранно развёл руками, словно мне и правда досадно, и отвернулся, возвращаясь к привычным и насущным делам.

— Я хотел узнать, не мог бы ты составить мне компанию сегодня вечером? — он звучал так неуверенно и напугано, словно стеснялся или ждал, что в следующую минуту в него, как в гонца с плохой вестью, полетит что-то тяжёлое, в виде бутылки вискарика, ну или острое, типа барного ножа. В принципе, от меня такого и правда стоило ожидать.

— Нет, слушай, у меня работы непочатый край, через несколько часов тут будет куча народу, и мне надо хоть немного прийти в себя, — я снова отложил всё и повернулся к нему, повисая на стойке.

Раздражение закипало под кожей. Я надеялся, что, если буду гневно и упорно сверлить его взглядом, он скорее поймет и навсегда укатится восвояси. Почему именно сегодня, почему всё это должно происходить и выпадать на мою нелёгкую долю, когда я чувствую себя хуже переваренного дерьма?

— Просто хотел посмотреть город и чуть лучше узнать его, а я никого не знаю здесь и не хотел бы заблудиться.

Он перебирал пальцами длинные чёрные ленты и смотрел на меня. Где-то в глубине его глаз плескалась открытая мольба. Я чертыхнулся. Нет, дружок, одна записка и такой наглый поцелуй не заставят меня вдруг забыть обо всём и вприпрыжку убежать с тобой в закат. Это так не работает. По крайней мере, точно не со мной.

— Что из моих слов вчера о том, что я не намерен заводить друзей, было не ясно, а? У меня какие-то проблемы с речью или у тебя с пониманием? И, увы и ах, но у меня нет особого желания разглядывать дома, которые я видел уже не меньше тысячи раз, — скорее всего, я был достаточно груб, но с ними нужно именно так, иначе не понимают. Да и добреньким я никогда не хотел слыть. В моей голове была только одна мысль: «пожалуйста, просто уходи, у меня и без тебя хватает нервотрёпки».

— А… Эм… — он потёр ладонью шею, отводя глаза в сторону, его щёки вспыхнули алым смущением. — Хорошо, я… Я тогда пойду и докучать больше не буду, — Чонгук взглянул на меня снова, будто от этого мимолётного зрительного контакта я мог изменить все свои планы, поджал губы и развернулся, чтобы выйти. Переступив одной ногой порог, он вдруг на мгновение замер: — А, только вот, — он достал из кармана что-то похожее на небольшой свёрток и положил его на маленький стол рядом со входом, — хотел отдать тебе. Прощай, — и с этим, наконец-то, слава богу, он вышел. Дверь захлопнулась, и я с облегчением выдохнул.

Выдохнул, но внутри меня вдруг что-то проснулось, какая-то вторая, несвойственная мне, сущность, которая всеми силами пыталась бороться за право на жизнь. И если первая подчинялась желанию забыть и продолжать свои повседневные дела, может быть, даже оставить этот его «подарок» там так и лежать, надеясь, что кто-то его выкинет, то вторая — желанию броситься как дикий к этому столу. Десять минут я пытался не обращать на него совершенно никакого внимания, ходил по залу, что-то поправлял, пересчитывал кассу, но это было невозможно. Я смачно выругался вслух, закатил глаза и, бросив всё, направился к выходу.

На столе лежал небольшой отрывок бумаги, словно свиток, бережно перевязанный тонкой шёлковой лентой. Аккуратно потянул за один край, как тут же на стол высыпались несколько маленьких, даже совсем крохотных, цветков нежного, слишком светлого небесно-голубого цвета. Подхватываемые ветром от приоткрытого окна, они тут же закружились в танце, разлетаясь вокруг по всему полу. Я поднял один. Тонкий и хрупкий, совсем невесомый, грозящий рассыпаться прямо в руках. Незабудки. Где он, чёрт возьми, вообще взял незабудки? Они не росли нигде в нашем городе, кому, как не мне, знать об этом?

Я перевёл взгляд на бумагу. Толстая, чуть шероховатая, имеющая какой-то приятный аромат, то ли тех самых цветов, то ли чего-то другого, размером немногим больше моей собственной ладони. Чёрным угольным карандашом на ней была нарисована пара глаз. Только глаза, и больше ничего. Большие, детально прорисованные. Я не сразу понял чьи они. Мои. Это были мои глаза. А снизу идеально ровным почерком, красивым и острым, надпись на родном французском:

«Сегодня ночью мне не удалось уснуть. Большую часть молодости я провёл в море и отлично умею плавать, но сейчас… Сейчас мне кажется, что я тону и никак не могу выбраться. Как дурак считаю минуты до утра, чтобы просто увидеть тебя снова, Тэхён».</p>

И меня прошибло, словно острой иглой. Насквозь. Всё тело. Дыхание сковало, и жар ударил в лицо. Что за ощущение? Ну блядь. Ну вашу мать. И что мне теперь, расшибиться от этого?

***</p>

— Львёнок, как тут, без эксцессов? — отец вернулся ближе к вечеру, когда на город уже вовсю начинали опускаться сумерки. И да, близкие не придумали ничего лучше, чем в уменьшительно-ласкательной форме называть меня львёнком. Это же так оригинально. Ну да ладно.

Заведение ломилось от гостей, заняты были почти все столы: моряки пили и шумели, кто-то смеялся, иногда они начинали петь, чем выводили меня ещё сильнее. Я любил их песни, но не когда их поют настолько фальшивыми голосами и перевирая почти все слова. Уже к середине дня я успел упахаться и как никогда был счастлив, что смогу немного расслабиться.

— Да, всё как всегда. Месье Лавьер привёз два бочонка медовухи и ящик английского джина на два дня раньше, я рассчитался с ним со вчерашней выручки. Ещё у нас заканчивается анисовый ликёр и можжевеловая настойка, но на сегодня всего должно хватить. А, и заходил Поль, но я ему сказал, что может не ждать, что ему тут нальют, пока не вернёт долг за прошлый раз, — я быстро отчитался о прошедших делах, с надеждой скорее сбежать.

— Отлично, ты молодец, — отец обнял меня за плечи, похлопывая по спине, — ну тогда я в душ и, если хочешь, на оставшийся вечер могу тебя освободить.

А хотел ли я? С одной стороны, мне никуда не нужно было, а помочь я всегда готов, а с другой, единственное, чего я хотел по-настоящему, — наконец-то расслабиться, может быть, поужинать и, о, боже, чёрт возьми, выспаться. За дверьми всё ещё господствовала стихия, а внутри меня что-то раздражающе скреблось.

Сукин сын этот Чонгук. Почему мне внезапно было так совестно и тяжело? Почему я вообще думал о нём почти весь день? Ну мне ведь не нужны друзья. Только привязываться к кому-то, кто без следа пропадёт через считанные дни, не хватало. Знаем, проходили, достаточно. Через двадцать минут я мог выдохнуть, отец встал за бар, я передал ему все дела и собирался было уйти спать, как ненароком уловил разговор где-то в углу заведения:

— Да они вчера тут потолкались, у Жака нос распух, ходит теперь надувшийся, как мышь на крупу, заебал уже всех. Как выёбываться, так он первый, а получил — ревёт как девка. Нормально его этот наш романтик приложил, видимо, было за что.

Ну чёрт возьми. Ну и какого хрена, а? Это какая-то дурацкая и очень забавная шутка от вселенной? Знаете, я никогда не был слишком совестливым, меня не волновало, что кто-то обидится или будет считать меня сволочью. Ну вот такой я человек. Говёненький? Да насрать. Я часто был резок со многими, особенно когда меня пытались донимать, но в этот момент меня по-настоящему стало душить. Отчего-то не мог я это просто так оставить.

— Парни, где можно найти Чонгука? — я в три больших шага приблизился к компании, которая тут же обернулась на меня в полном составе. На кой чёрт я интересовался? Что вообще собирался сделать? Не спрашивайте, я не знаю.

— А, эту ранимую душонку? — они одновременно рассмеялись. — А Посейдон его знает. Поищи на северном причале, наверняка где-нибудь там сидит и снова малюет что-то или стишки свои пишет.

Внутри что-то сжалось от этих слов. От того, насколько пренебрежительно его же товарищи о нём отзываются. Мне он не показался таким уж плохим человеком. Почему меня вообще заботило какой он человек? Чёртов день. Чёртов Чонгук. Чёртовы моряки. Чёртова погода за окном.

Собравшись за несколько минут, кинул отцу, что буду через пару часов, и вышел из дома. До северного причала идти было прилично, он находился в нескольких километрах от нас. Я топал, проклиная всё на свете, своё непостоянное нутро, которое с чего-то вдруг потянуло меня спасать этого обиженного парня. Мне что, за всеми обиженными, что ли, в омут бросаться? Ну ебать, ну расстроил человека, который проявил ко мне внимание и дружелюбность. Который ни с того ни с сего кинулся меня защищать. Ну и хер ты с ним, да? А вот почему-то нет. Проклятый день.

Не знаю почему, но я торопился, ускоряя шаг, а иногда срываясь на лёгкий бег. Мне хотелось найти его там. Я будто боялся куда-то опоздать. А ещё больше я не хотел прийти и понять, что проделал весь этот долгий путь зря, когда мог уже мирно спать в своей тёплой постели. Каких-то полчаса пути, и я наконец-то достиг пункта назначения. Здесь я бывал весьма и весьма редко, потому что уже миллион раз видел похожую картину в любой части этого города, зачем мне сюда приходить?

Но, должен признаться, в тот вечер, в этом свете, в сумерках, причал выглядел чересчур невероятно: каменистый пляж, волны, неспешно облизывающие берег, почти чёрное, как смоль, небо, на котором из-за облаков иногда пробивались одинокие звёзды и являла свой лик луна, молчаливые чайки, которые сутками кружили в этих местах, протяжённый дощатый пирс, и там, на самом его краю я разглядел силуэт. Он сидел чуть сгорбившись, свесив ноги. Рядом стояла пара форменных туфель, а ленточки… Грёбаные ленточки развевались на ветру. В его руках виднелась небольшая книжица, примерно такого же размера, как листок, оставленный для меня утром. Я замер, как придурок, в нескольких шагах, наблюдая за ним. Вдруг стало интересно.

— Эй, ты! — негромко окрикнул, но голос, подхватываемый ветром, быстро разнёсся по округе, находя отклик там, где нужно.