Часть 2. Сердце из стекла (1/2)
The wheel is turning
From night into day
Everything's in transition
Everything must change</p>
Расставшись с Юджином, Кан медленным шагом разморённого жарой странника поплёлся в сторону коттеджа, по дороге всё же удосужившись заскочить в забегаловку и заказав какой-то нехитрый перекус с собой. Перед приходом помощника предстояло справиться ещё с кучей дел: попытаться включить свет, подготовить мешки для мусора и отыскать хоть какие-то хозяйственные принадлежности. Но перво-наперво, подумал Ёсан, стоило бы освежиться. Последний раз он принимал душ пару дней назад, в квартире одного своего калифорнийского знакомого, так что сейчас наверняка пах как человек каменного века.
Хотя толком проспавшимся молодой человек себя не ощущал, всё же короткая дремота помогла собраться с мыслями и трезво оценить масштаб бедствий. То, что вчера казалось работой на несколько месяцев, на деле разрешалось за пару толковых подходов. Большие трудности всё ещё представляли ванные комнаты, но Кан тешил себя надеждой, что Юджин окажется рукастым малым и поможет вернуть божеский вид хотя бы уборной на втором этаже, пострадавшей, как казалось, меньше всех остальных.
Воодушевившись перспективой отоспаться на нормальной кровати, Ёсан принялся хлопотать по дому. Первым делом нужно было решить вопрос с электричеством. Провода у дома 602 оказались целы, значит были все шансы обеспечить коттедж светом. Кан, грешным делом, подумал, что тогда о новом жильце дома наверняка прознает весь Карнеги, но создавалось впечатление, что эти опасения были излишни: судя по разговору с Юджином, все и так знали, где обитал «залётный британец». Поэтому Ёсан без особых сомнений активировал трансформаторный щиток, тем самым официально бросив вызов местных жителям.
«Я выхожу на тропу войны, » — кажется, он даже процитировал кого-то из героев Клинта Иствуда<span class="footnote" id="fn_32462360_0"></span> и, перехватив стоящую неподалёку швабру на манер ружья, бесстрашно расправился с воображаемым полчищем ублюдков.
До подвала, где находился щиток, разгром, кажется, и не дошёл вовсе: в целом, там царил стандартный «подвальный» беспорядок, поэтому найти необходимое не составило особого труда. Каким-то чудом отыскались не только тазики, ведра и швабры, но и старенькая газовая плита, на которой можно было разогреть воду для импровизированного купания в уцелевшей ванне на втором этаже. Решив не откладывать это дело в долгий ящик, Ёсан полетел набирать воду во все имеющиеся на кухне кастрюли и сотейники, и уже через полчаса наливал в заранее отмытую ванну кипяток. И неясно как желание освежиться в знойный день плавно перетекло в полноценный заплыв в керамическом посудине, только Кан нашёл себя отмокающим в горячей воде без малейших угрызений совести. В Лондоне такая роскошь грозила обернуться баснословной суммой в графе коммунальных услуг, и пусть семья Ёсана была далеко не бедной, частые ванны сильно ударяли по кошельку. А ванные действительно стали частыми, когда он, так любивший понежиться в кипятке, окончательно перебрался в квартиру Кана.
— Я так легко перенимаю его дурные привычки, — заключил молодой человек, затягиваясь и стряхивая пепел прямо на пыльный кафельный пол с мыслью «Всё равно потом убираться».
— Всё равно потом убираться, — бросает он, стряхивая пепел в специально приготовленную чашку, но, конечно же, промахиваясь. Ёсан тяжко вздыхает и прикидывает траекторию приземления между измазанной в пепле чашкой, пачкой «Dunhill», почти пустой бутылкой бренди, кучей одежды и лужами мыльной воды. Маневр оказывается обречён на провал, поэтому Кану остаётся лишь отыграться на вещах мистера Уборка-в-последнюю-очередь: ступив на гору из джинсов, свитера и чего-то ещё, отбрасывает её в сторону, освобождая себе кусочек сухого и относительного чистого пространства рядом с ванной, и наконец опускается на пол. Мокрая рука тут же лезет в его уложенные волосы, чтобы навести на голове полный хаос. Достойная его месть.
— Ты в курсе, что у тебя сердце не железное? — подначивает Ёсан, оглядывая набор вредных веществ, привычных для чего угодно, но только не для ванной комнаты.
— Конечно, в курсе. У меня сердце из стекла<span class="footnote" id="fn_32462360_1"></span>.
Он смеётся своей остроте, но вот Кану не до смеха. Он отнимает сигарету, тушит о дно чашки и допивает жалкие остатки бренди залпом.
— Тяжёлый день? — спрашивает он как ни в чём не бывало. — Тогда иди ко мне. В тесноте да не в обиде.
Лёгкое поглаживание пальцев, шершавых от долгого пребывания в воде и непривычно тёплых, от скулы к подбородку, нежное касание губ губами и приглашающий жест — и вот Ёсан уже скидывает с себя опостылевшую за день одежду и размещается между чужих ног в узенькой ванне. Прижимается спиной к его животу, чувствует его пальцы на своих плечах, а его губы — на своей шее. Эти губы, из которых иногда вырываются ранящие стеклянными осколками слова, почему-то особенно нежны в прикосновениях. Как прекрасные розы с острыми шипами. Ёсан отчего-то цепляется за эту ассоциацию.
— Ты похож на розовый куст.
Он хмыкает где-то под ухом и перемещает руки на чужие бёдра.
— Такой я колючий, да?
Ёсан даже не удивляется, как ему удаётся уловить истинный посыл фразы. Ну, конечно, он знает, на что способен. Знает, но не спешит исправляться. Такой вот у него характер!
— Чего молчишь? Я даю тебе шанс исправиться и сказать, что это вовсе не так, и ты имел в виду, что я красивый.
— Болтун! — всё, что сейчас способен выдать Кан. Он ловко (насколько это только позволяет тесная ванна) поворачивается к нему лицом и подминает под себя. Хочется многое высказать: что он маленький наглец без стыда и совести, легкомысленный и до одури навязчивый, но когда он сбрасывает свою фирменную хитрую улыбку и смотрит в глаза как-то зачарованно, как кролик смотрит на удава, из уст вырывается лишь:
— Я люблю тебя.
— Я знаю.
«Я знаю». Кан привык слышать пресловутое «Я знаю» вместо «Я тоже» или хотя бы «Спасибо» и каждый раз прощал, потому что искренне любил. Любил ли он в ответ? Ёсан верил, что любил, только так и не осмелился произнести это вслух. Даже перед тем, как сжечь все мосты и кануть в бездну.
Дотлевающая сигарета обожгла пальцы, вырвав из пучины сладко-мучительных воспоминаний.
— Ты вновь грезил им, придурок! — огрызнулся на самого себя Кан и осмотрел саднящий ожог. Ничего страшного, на самом деле, но неприятный осадочек остался.
Он протяжно выдохнул и опустился в кипяток по самый подбородок. Потревоженная движением вода пошла рябью. Ёсан зачем-то начал всматриваться в неровную водную поверхность и подивился её поразительным свойствам. В желтоватой от примесей железа воде, отражающей облезлый потолок, как кривое зеркало, он мог видеть самого себя. Однако из-под воды виделись не привычные очертания исхудавшего за пару месяцев тела, а нечто искривлённое, словно изуродованное — своё и чужое одновременно. Молодого человека охватил какой-то необъяснимый страх. Он резко подтянулся вверх, подняв в ванне миниатюрный шторм. Раньше он не на секунды бы не усомнился в подлинности своего тела, но сейчас судорожно ощупывал себя, двигал пальцами на руках и ногах, недоумевая от непонятно откуда взявшейся мнительности.