Незнакомцы в ночи (1/2)
Однако прежде, чем выставлять на персональный суд музыкальные предпочтения таинственного незнакомца по имени Юджин, Кан решил зайти в продуктовый. Круглосуточный магазинчик на 4-й Восточной возвестил о позднем посетителе трезвоном дверного колокольчика. Стоящий за прилавком продавец повернулся ко входу с вежливой улыбкой, ставшей настороженно-дежурной при виде клиента сомнительной наружности. Ёсан понимал это, потому и обижаться не стал: подобный эпитет был бы, можно сказать, исключительной вежливостью.
— Доброго вечера! — голос продавца разрезал «музыку» гудения холодильников чересчур резко, так что Кан, погружённый в свои мысли, вздрогнул, замер на месте подобно застигнутому врасплох карманнику и лишь спустя пару секунд удосужился бросить ответное «Вечера». Кажется, продавец насторожился ещё сильнее. Осматривая стеллажи с продуктами, Ёсан спиной ощущал на себе чужой тяжёлый взгляд и отчего-то воображал себя подопытной крысой, за которой пристально следит целая свора учёных. И пусть в магазине их с продавцом было всего двое, Кан чувствовал присутствие ещё сотни глаз: десятки пар нарисованных зрачков смотрели на него с коробок хлопьев, газированных напитков и даже консервных банок, заставляя ощущать свою абсолютную инородность. Не в силах больше стоять перед трибуналом американских маскотов и третейским взором продавца, Ёсан схватил бутылку старого доброго Джека<span class="footnote" id="fn_32461836_0"></span>, попавшуюся под руку пачку маршмеллоу — и разложил свой набор несочетаемых покупок на прилавке. Продавец если и был удивлён, то виду не подал: молча пробил виски и маршмеллоу, озвучил сумму и, отсчитав сдачу, спешно попрощался.
Выйдя из магазина, Ёсан поймал себя на том, что впервые за долгое время его съедало необъяснимое чувство стыда. За что и почему, он не знал, но вполне ясно ощущал, как горят щеки и мочки ушей. Кан ненавидел это чувство больше всего на свете…
— Ты раскраснелся, — замечает он и смеётся своим чудны́м смехом, который Ёсану кажется похожим на предсмертные крики чайки.
— Что смешного? — молодой человек не хочет показывать обиды, но разве от него хоть что-то скроешь?
— Ты смешной. Зарделся, как маков цвет, хотя я всего лишь… — Кан затыкает, закрыв чужой наглый болтливый рот ладонью, и тут же чувствует прикосновение губ к её тыльной стороне. Это выигрышная тактика: он знает, что Ёсан отдёрнет руку, и, конечно же, пользуется. Но и на этом ухищрения не заканчиваются. Это понятно по тому, как хитро он улыбается: явно замышляет какую-то шалость.
— Поверь мне, я ещё не раз заставлю тебя краснеть.
Ёсан лишь фыркает на то, насколько очевиден намёк, но решает подыграть. Провокация в ответ на провокацию.
— И как же, интересно?
Он ждёт этого вопроса, а потому улыбается ещё бессовестнее.
— Начну петь прямо посреди улицы.
Ёсан думает, что может читать его как открытую книгу, но он не перестаёт удивлять, действительно начиная петь на всю улицу. Кажется, это чувство называется испанский стыд — когда краснеть хочется не за себя, а за кого-то другого. Вот и сейчас, пока он горланит шлягер Фрэнка Синатра<span class="footnote" id="fn_32461836_1"></span>, намеренно фальшивя, Кан мечтает провалиться сквозь землю. Просто так он не заткнётся, это точно, поэтому нужно идти на крайние меры: схватить за ворот рубашки, притянуть к себе и затянуть в поцелуй. Но в этом, похоже, и заключается чужой план.
Вторая провокация за вечер — и реальная причина покрасневших Кановых ушей раскрыта. Молодой человек всегда стыдился быть застигнутым врасплох, даже здесь и сейчас, на безлюдной улице в полночный час. Его же, кажется, абсолютно ничего не может пристыдить: он триумфаторски улыбается в поцелуй, просовывает руки под чужую футболку, исследует холодными пальцами торс, игриво царапает спину, пока губы жадно впиваются в губы так, словно это жизненно необходимо. Ёсан теряет голову, а вместе с ней и гложущее чувство стыда: его уверенность передаётся воздушно-капельным путём.
— Ты понял, как справляться со своим стыдом? — спрашивает он, первым разрывая поцелуй.