12.22 Toys (Панталоне/Е Лань) (1/2)
У Е Лань беззаботный, чуточку насмешливый взгляд — словно бы на светском приеме, а не в плену. Только взлохмаченные волосы, кровь на щеке и синяк под глазом несколько портит все впечатление.
— Вы всегда так приглашаете к себе дам, господин Панталоне? — с любопытством вопрошает она, зажатая среди пяти лучших его агентов разом.
— Ни в коем разе, госпожа Е Лань, — невозмутимо глядит он на нее сквозь очки и чуть-чуть улыбается с почти смертельной мягкостью, поднимаясь из-за стола. — Только когда они лезут в мои планы и рушат их с такой же достойной лучшего настойчивостью, как это уже долгое время делали вы. Раздеть, — бросает он двум агентам уже с совсем иной интонацией. — И в колодки. В те самые.
Те переглядываются и смеются, стаскивая с нее тряпки — зло и недвусмысленно. Посреди его временного кабинета Е Лань кокетливо надувает яркие, чувственно очерченные губы, и ее кожа, белая словно сливки, холеная словно лучший бархат мягко светится в золотистом сиянии свечей.
— Колодки? — с легким оттенком скуки закатывает она глаза вместо желаемого им страха, когда в дополнение к фиксирующей распорке на ногах на ее шее и запястьях защелкиваются замки двух половинок из грубого дерева на стойках, лишь подчеркивая их изящную тонкость и силу. — Фи, как банально и как заурядно, господин Панталоне. Я ждала от вас большего.
— Будет непросто пережить ваше разочарование мной. Но я как-нибудь справлюсь.
Глава контрразведки Ли Юэ, доверенное лицо Воли Небес… Раздетая, беспомощно и жалко согнутая впополам Е Лань, надменная, изощренная гордячка, столько крови и планов попортившая Фатуи и лично ему самому — зрелище триумфа, которым не слишком хочется с кем-то делиться.
Настоящая драгоценность. Редкостная диковинка Ли Юэ в его руках. Сокровище, заплатить за которое невозможно никаким количеством моры.
Для импровизированной допросной это место кажется удивительно уютным сегодня — особенно, когда агенты уходят.
— Умные мужчины в очках — моя маленькая женская слабость, господин Панталоне, — доверительно и невинно сообщает Е Лань, поглядывая на него снизу вверх. — Особенно если у них такой же тонкий вкус к мехам как у вас.
В этот раз улыбка Панталоне получается несколько принужденной — а на круглой, подтянутой заднице Е Лань расцветает красный отпечаток его ладони. Следом за звонким звуком удара ее громкий, почти удивленный вскрик теряется под потолком. В паху начинает приятно тяжелеть.
В удовольствии тяжело себе отказать — да и надо ли?..
— На вашем месте я бы не был так легкомысленен.
— О, на моем месте вы тоже смотрелись бы замечательно, — позвякивая распоркой, переступает она узкими светлыми ступнями по мягкому, устилающему пол ковру в бесполезной попытке свести ноги ближе. — Скажу даже больше — вам бы это понравилось.
— А моим людям понравилось бы — отдай я вас им хотя бы на ночь. У каждого есть на вас зуб, госпожа Е Лань.
— Вместо этого будете выпытывать мои тайны сами?
— Выпытывать? — скучающе хмыкает Панталоне, любуясь багровым следом своей руки на сливочно бархатной коже ее бесстыдно выставленной задницы. — Зачем же. Вот прямо в таком соблазнительном виде я отдам вас своим людям на пару-тройку ночей, а потом вы уже сами начнете предлагать мне все свои тайны подряд — просто чтоб все закончилось.
Медленно, почти нежно он проводит пальцами вдоль линии ее гибкой, крепкой спины, наслаждаясь тем как на коже проступают мурашки. Тонкое горло Е Лань слегка дергается, когда она сглатывает.
— Так что же вас останавливает, господин Панталоне?
Словно просит ошейника. Или плетки.
На мгновение он представляет себе узкие, алые следы хлыста на нежной, холеной коже с тонким, манящим ароматом ночных орхидей и делает мысленную пометку: надо бы обзавестись им.
— Если они вас испортят — это будет бесполезной тратой ценного, уникального ресурса, — мягко смеется Панталоне, поправляя сползшие на кончик носа очки, и следующий удар заставляет ее вздрогнуть, но не закричать. — Предпочту сначала испортить вас сам, госпожа Е Лань.
— О, в последнее время я была ужасно плохой девочкой, да, — беззаботно смеется она.
Впрочем, довольно скоро уже она начинает вскрикивать — низким, чувственным голосом и все громче с каждым новым ударом, оставляющим красные, вспухающие следы на ее заднице; скорее всего потому что он бы хотел заставить ее кричать.
Когда рука, наконец, устает — ее нахлестанный зад уже почти светится ярко-алым, а его член болезненно натягивает штаны. Эта покрасневшая кожа, едва заметные капельки испарины, выступившие на ее спине… Притихшая Е Лань вздрагивает. Сжимаются в кулаки закованные в колодки руки.
Сладкий аромат орхидей мешается с чем-то терпким, неуловимо манящим, притягивает словно мотылька. Ноздри Панталоне вздрагивают, когда он вдыхает глубже, а когда, повинуясь проснувшемуся инстинкту, проводит кончиками пальцев между ее разведенных ног, сдвинуть которые ей не дает прочная распорка у щиколоток — прикосновение оказывается горячим, обволакивающе влажным, словно он погружает пальцы в растопленное масло.
Слишком… Слишком хорошо. Член становится таким твердым, что, кажется, вот-вот лопнет от притока крови.
Не в силах удержаться, он вновь ведет рукой по ее мокрой, горячей промежности, почти без сопротивления проталкивает их в тесную глубину, и Е Лань вдруг снова вздрагивает, уже крупно, всем телом; ее крепкие бедра прижимаются к его руке теснее, из груди вырвается низкий, вибрирующий стон.
Она сжимает его пальцы в себе. Тонкие, нежные стеночки пульсируют, сокращаясь, а потом она ненадолго обмякая, повисает прямо на своих колодках.
Она кончила. Эта заносчивая, острая на язык сука действительно кончила на его пальцах просто оттого что он ее выпорол как дешевую, провинившуюся девку… Воздух в легких вдруг кажется Панталоне обжигающе, невыносимо горячим как в глубинах Натлана или пустынях Сумеру.
— Простите мою неучтивость, господин Панталоне, — в своих колодках Е Лань встряхивается и сладко, гибко тянется, выгибая спину. — Вероятно, вы ожидали какого-то другого итога, но поймите… Напряженная, нервная работа, полное отсутствие времени на личную жизнь, вечная неудовлетворенность… Ох, да кому я рассказываю! Конечно же вы понимаете.
Медленно Панталоне убирает руку, не сводя взгляда с мокрого блеска собственных пальцев, испачканных ее смазкой. Рот наполняется слюной. Он почти чувствует ее вкус на кончике своего языка, он знает что Е Лань неприкрыто насмешничает и издевается, и это приводит его в ярость большую, чем можно было бы представить себе.
— Понимаю, — негромко тянет Панталоне, встав перед ней. Он вытирает пальцы об ее мягкую, нежную щеку, и на белой, словно сливки и бархат коже остается влажно блестящий след. — Прекрасно понимаю все ваши личные сложности, госпожа Е Лань. И знаете, это заставляет меня вспомнить о некоторых занимательных приспособлениях, которые по невероятному стечению обстоятельств недавно передали мне из Фонтейна и Инадзумы… Люблю собирать в своих руках всяческие занятные редкости, знаете?..
Е Лань оживленно кивает, мерцая яркими зелено-голубыми словно аквамарины глазам из-под темной челки.
— Надеюсь, с ними вы преуспели больше чем с мехом, — она ерзает, стараясь поудобнее устроить зажатую в колодках шею, и ему хочется ударить по лицу надменную, злоязыкую суку, но это лишь будет значит что он снова поддался тому импульсу, что она задала.
Какое-то время Панталоне медлит, оставляя ее несомненно острому уму время поразмышлять — каким же будет следующий шаг.
Судя по недовольному взгляду кольцо из упругого, плотного материала, занявшее место между ее челюстями — пришлось зажать ей нос, чтоб заставить раскрыть рот достаточно широко — оказывается не тем, что она ждала.
Яркие, влажные губы теперь туго натянуты вокруг кольца, острые, белые зубы не представляют опасности.
— Мне нравится ваш рот, госпожа Е Лань, — с ленивой неспешностью Панталоне погружает два пальца в теплую глубину ее рта, надавливает подушечками на бархатистую поверхность языка. — Но не нравятся слова, которые этот рот из себя постоянно извергает. Думаю, эта милая вещица из Фонтейна решит часть наших с вами проблем разом.
Челюсти Е Лань напрягаются, когда он безнаказанно имеет ее рот пальцами, на которых, должно быть, еще остался ее собственный вкус. Какое-то время он дает ей время погрызть несчастный кляп, попробовать его выплюнуть, вытолкнуть языком, и лишь когда бесполезные попытки ее утомляют, вталкивает длинные пальцы в ее горло по самые костяшки и не вынимает, пока ее горло не начинает сокращаться, а красивое лицо не краснеет от удушья.
Только когда по ее щекам начинают катиться слезы, Панталоне, наконец, позволяет ей вдохнуть воздуха.
От его пальцев к ее губам тянется вязкая нитка слюны.
— Вот теперь идеально, — довольно улыбается он, поправляя очки, и поглаживает ее по темным блестящим волосам. Е Лань недовольно и смешно из-за кляпа во рту морщится, пока он расстегивает штаны.
Влажный жар ее рта вокруг его члена едва не заставляет его застонать. Перед глазами все туманится, словно очки запотели, но когда очки повисают на цепочке, перед глазами не проясняется.
— Да, так значительно лучше, — выдыхает Панталоне хрипло, кладет ладонь на ее затылок, лишая последней, крошечной возможности отстраниться и толкается глубже в раскрытый податливо рот.
Какое-то время Е Лань не сопротивляется, как будто ее ум полностью поглощен поиском выхода, но после, видно отчаявшись, упрямо упирается в головку его члена кончиком языка, пытаясь вытолкнуть из своего рта. Что-то невнятно мычит, давясь.
Трение, бархатистое, упругое, лишь добавляет еще удовольствия, и вновь погрузившись так глубоко, что очертания его члена видны на тонкой, белой коже ее горла, Панталоне кончает, сжимая ее мягкие, нежные щеки в руках.
Хочет или нет, Е Лань покорно глотает его семя и кашляет.