11.22 Fingering (Кэйя Альберих/Эмбер) (1/2)
Его руки холодные — как всегда, поэтому Эмбер совсем несолидно взвизгивает не только от неожиданности прикосновения, но и от жгучих мурашек от шеи до самого низа спины.
Небо над штабом Ордо Фавониус голубое и чистое, крыша безлюдна — только над площадью то и дело взлетают тренирующиеся перед переаттестацией летной лицензии рыцари и новички.
— Думаете это смешно, капитан Альберих?! — с серьезным, почти строгим даже видом упирает она руки в бока. — Кэйя!
Без малейшего сожаления и раскаяния он улыбается, склонив голову набок.
— Может если чуточку, Зайка, — смуглые руки легко и дразняще гладят ее по спине — слишком интимно для шутки или щекотки, слишком легко для объятия.
На самом деле это всякий раз больше похоже на распушившуюся для грозности птичку перед игривым, сытым котом, но почему-то Эмбер совсем не страшно. И не тревожно, хоть сердце немного замирает и тут же сильнее колотится, подпрыгивает в груди как детский мячик.
Всякий раз Кэйя улыбается именно так чтобы сделать ее смущенной, он смотрит именно так; дело даже не в том, какой он даже с этой повязкой на один глаз красивый. Есть в нем что-то магически и нечестно, неправильно притягательное, отчего ее глупое сердце плавится.
И почти никогда не может сказать ему «нет».
Оперевшись локтями о промежуток между зубцами башни, она не сводит с невысоко парящих планеров сердитый взгляд — пусть на самом деле не сердится на него уже толком. Больше так, для порядка.
— Только не ври, что действующий магистр Джинн прислала тебя с инспекцией. Сам же говорил утром, что у тебя дела, — ворчит она, позволяя ему сначала устроить руки на своем животе, а потом для верности накрывает их маленькой, горячей ладонью. — Срочные.
Уперевшись подбородком в ее плечо, Кэйя довольно вздыхает и жмурится.
— Именно от них я сейчас и отлыниваю… — беззаботно сдувает он с ее щеки прилипшую прядь — дыхание влажное и чуть-чуть пахнет не вином, а самой обычной мятой. — Ох какая же ты у меня теплая, Зайка. Хорошая. Приятная.
И впрямь потеплевшие пальцы рисуют круги на ее животе, опускаясь на бедра и ниже, по самому краю коротких шортиков. Шершавые, немного жесткие, его пальцы гладят узкую полоску голой кожи, словно невзначай соскальзывая к внутренней стороне бедра.
Кровь приливает к ее щекам. Приходится закусить губу чтоб не ахнуть — уже не от неожиданности.
— Кэйя Альберих! — с силой сжимает Эмбер его руку бедрами — получается только хуже; шипы и звезды на перчатке впиваются в нежную, чувствительную кожу легкой, дразнящей болью.
Она все же вскрикивает — еле слышно, не сводя взгляд с парящих планеров.
Если кто-то поднимется выше и увидит…
Губами Кэйя легонько, почти невесомо проводит по ее шее.
— Что, Зайка? — низкий, обманчиво мягкий полушепот ласкает кожу до озноба, до сладкой дрожи и слабости где-то в коленях. — Почему бы и мне не сделать тебе что-нибудь приятное… Прямо здесь. Сейчас. Ты же знаешь, Зайка, я никому не позволю увидеть лишнего.
Его голос вечно делает из нее безвольную, податливую массу вроде слаймового желе — но острые, словно ледяные лезвия нотки иной раз выскальзывают из ножен обманчиво теплого бархата.
В такие моменты Кэйя кажется… немного пугающим что ли.
Но сейчас он целует ее в висок, нашептывает ей на ухо что-то сладкое, нежное, ласковое, пока его пальцы уже уверенно и умело ласкают внутреннюю сторону ее бедер, и когда он обещает — никому — по какой-то странной причиной Эмбер лишь жмурится и молча кусает губу. Доверяет.
Пусть о таком в дневнике и не напишешь.
Выщербленный временем и ветром край парапета больно впивается в пальцы, когда он кладет руку на ее поясницу и нажимает — в немом указании прогнуться; и Эмбер слушается, подчиняется. Словно в каком-то сне разводит ноги шире, позволяя ему к себе самым бесстыдным, откровенным образом прикасаться
Здесь, под открытым небом, на крыше штаба Ордо Фавониус, когда над площадью столько планеров.
Уже сама Эмбер трется о его подставленную ребром ладонь; постанывает, ощущая что лишь сама разжигает себя еще сильнее, но горячая, мучительная пустота внутри тише от этого не становится. Измятая ткань шорт в промежности, кажется, становится уже мокрой. А лицо горит, горят искусанные, вечно обветренные на вылазках губы.
— Ну, Кэйя, — всхлипывает Эмбер жалобно, пытаясь сжать его запястье тесней коленями. — Ну, пожалуйста.
Хрипловатый, низкий смешок обжигает ухо, и на мгновение становится не по себе— иногда на Кэйю словно что-то находит, и тогда он не отпускает ее от себя ночь напролет, изводя удовольствием до сорванного горла, до дрожащих, подламывающихся утром ног.
Не спросив разрешения, он умело и быстро расстегивает пояс ее коротких шорт; измятая, скомканная ткань медленно сползает к ее подгибающимся коленкам. Когда за шортами следом отправляется белье, открывая ее выставленную задницу всем игривым ветрам Мондштадта, Эмбер пытается издать неубедительно протестующий, сдавленный писк.
Остановился бы Кэйя, вправду скажи она «нет»?
Только в их самый первый раз он, хоть и был здорово под хмельком, больно сжал ее подбородок ледяными пальцами и спросил — вправду ли она понимает что делает? Перед тем они целовались — по-настоящему, и Эмбер чувствовала себя опьяневшей, блаженно смелой, взрослой — пусть не было ничего хмельного кроме его горьковатых от Полуденной смерти губ, и она уверенно сказала «да», когда надо было сказать «нет», и на мгновение не пожалела об этом.
Ироничный, сумасбродный, колючий как ледяные искры инея — Кэйя Альберих был удивительно нежным с ней. Удивительно добрым.
Может поэтому «нет» ему она так ни разу и не захотела сказать.
— Да! — всхлипывает Эмбер, когда его пальцы слишком легко скользят по влажной, болезненно чувствительно уже плоти. — Ох да! Еще, еще пожалуйста.
Дразня ее, он проводит пальцем по всей щели, немного кружит у клитора, заставляя ее дрожать, неловко переступать на ватных ногах и сжиматься. Обводит вход, и Эмбер невольно дергается в бесполезных попытках ощутить его в себе хоть чуть глубже.