Часть 4 (1/2)

Акуме скучно жить стало «правильной жизнью», да и на это повлиял рейз, резко завалившийся к нему домой и начавший расспрашивать что да как, почему уже две недели дома сидит, как с курседом дела и так далее. Акума ни на один вопрос не ответил, похуй ему было на всё. Но выпить в четверг пойти согласился, надоело правда, оторваться хочется, спокойная жизнь — не для него. А может, он просто не правильно всё делает.

Первую неделю темноволосому безразлично было на курседа, он даже отсутствия его не заметил. Пару раз снился ему сплитовый, акума в полном недовольстве просыпался, не нравилось ему это. Акума максимально отрицал, но где-то в глуби своего мозга он слышал «ты скучаешь, акума».

А по чему тут скучать? По наркоману который поступал с ним как полный мудак? Похуй, акума пытается заглушить всё это алкоголем.

Не получается. Третья неделя особо тяжкая выходит, акума двести раз уже пожалел о словах своих, засыпал каждый день с мыслью о том, как хочет время назад отмотать. Чтоб этого Кира Курседова. Почему акума не может выпить какую-нибудь таблетку от курседа, как от боли в голове? Таблетку от невзаимности?

Тяжело. За месяц ни разу он не видел тупую ухмылку, ни разу не чувствовал чужих губ на своих губах, чужих рук на своём теле.

— Эля, ты же встречаешься с курседом?

— Нет, мы расстались больше месяца назад. Это было после того, как ты убежал, а потом решил жить правильно.

Да, курсед бросил Элю, сразу же после того, как услышал «Я ухожу, и больше, блять, я тебе отвечаю, ты меня не увидишь». Он прекрасно помнит до сих пор эти слова, хоть и был под наркотиками, всё ещё каждый раз этот момент в туалете прокручивая, у курседа будто кошки внутри скребут.

— Ясно, то есть вы больше не общаетесь? Больше ты его не видела?

— Да я не знаю и знать ничего не хочу об этом ублюдке, хорошо?

— А, прости, я тебя понимаю. — акума усмехается, вкидываясь парочкой шотов. Эля, конечно же, не понимала, к чему это было сказано.

Серёжа бы хотел навсегда забыть тот день, когда он зашёл в туалет и ублюдка красно-черного встретил. Смазанный взгляд быстро пробегается по всем людям в помещении, кто-то танцует, кто-то пьёт, кто-то нюхает. Взгляд останавливается на небольшом диванчике, на котором постоянно зависал курсед со своим другом. Акуму как током прошибает — кусакабе! Он же по-любому здесь. Ноги от количества выпитого слегка подкашиваются, он чуть не упал уже на трёх человек, пока не наткнулся на свою цель. Разговор было трудно построить, они оба были в хлам.

Конечно же, курсед остался живой, такие твари, как он, умирают очень долго, обычно такое здоровье по иронии судьбы всегда достаётся худшим людям. Две недели курсед лежал в больнице, а после его отправили в самое жуткое место по его мнению — Наркологический диспансер. Он никогда не думал, что попадёт туда, он подписал отказ, но, кажется, врачам было похуй, и его всё равно отвезли в это место.

Здесь он уже больше месяца, конечно же, без какой либо связи. Просто прогулка два раза в день, куча старых людей порученных жизнью, с ними даже не о чем поговорить, это просто люди, которые сломались, люди, которые не видят смысла жить дальше. От общения с ними только больше хотелось употребить. Иногда ему казалось, что он просто в доме престарелых, он один тут не человек за сорок. Ему всегда казалось, что подростков наркоманов намного больше, чем взрослых, но, оказывается, нет.

— Кир Курседов, на прогулку! — строгий женский голос. На прогулку сейчас совсем не хотелось, желание употребить пожирало его изнутри.

Медики тут вообще не понимающие, обращаются с пациентами, как с животными, курсед много историй слышал. Например, что тут только недавно перестали физическую силу применять, поэтому курсед тут никак не проявляет свой характер.

Курсед пинает снег ногами, гуляет он один, не хочет общаться с этими людьми, только угнетают. Сзади слышится до боли знакомое «Кир!».

Резко оборачивается, головой крутит выискивая источник звука.

— Ну? Я здесь, еблан. — курсед поворачивается к забору и видит за ним Серёжу. Хотелось расплакаться, он не видел нормальных людей слишком долго, а тут ещё и он. Все обиды сразу же забылись, когда он увидел его.

Кир пару раз обернулся, проверив, не наблюдает ли никто за ним, после чего подбежал к забору. Конечно, хотелось обнять, прижать, поцеловать, курсед сдерживает поток своих эмоций, у него, как и у акумы, много вопросов.

— Ты чё здесь?

— Заткнись и отвечай на мои вопросы, пока я не ушёл. — акума понимал прекрасно, в каком положении курсед, поэтому мог себе позволить немного покомандовать. — Сколько тебе тут сидеть?

— Я не знаю. Тут люди по несколько лет сидят. Серёжа, я скучал пиздец как. — акума осматривает курседа с ног до головы. Видно по нему, как его тут жизнь помучала.

Бледная кожа, жуткие синяки под глазами, краска с волос давным-давно смылась, а сами волосы очень сильно отросли. А сам Кир трясётся, после употребления наркотиков — это обычное дело.

— Успокойся. К тебе же должны пускать.

— Я не знаю. Скажи врачам, что ты мой брат. Я не знаю. — из-за таблеток которые ему тут дают, нервная система не выдерживает никакого стресса, на глазах почти всегда у Кира слёзы.

Акума уходит куда-то, время прогулки заканчивается, и все снова по палатам расходятся. Остаётся только ждать. Эти пару часов проходят очень долго, очень тяжело, курседу хотелось на стены лезть, ровно до того момента, как строгий женский голос не позвал курседа.

Им дали два часа. Два часа это звучит так много, а на деле... На деле хотелось больше. Курсед проводит акуму в свою палату, сплитовый и звука боится проронить, приходится акуме всё в свои руки брать.

— Не знаю, что тебе принести нужно было, забыл спросить... — акума протягивает курседу пакет. — Там в коробке печенья если что не печенье. Пару пачек сигарет. Печенье я сам съел.

Курсед молча пакет на кушетку кладёт, к акуме подходит и обнимает его крепко-крепко, в плечо утыкается ему. Слёзы текут, как ранее говорилось, курсед очень чувствительный ко всему стал. Акума вздыхает тяжело, ему этого очень не хватало, обычных объятий, но значат сейчас они очень многое.

— Прости меня. Я понимаю, мы, кажется, даже не друзья, но походу никого ближе тебя у меня не будет, акума.

— Помолчи, прошу. — акума закрывает глаза свои, в надежде слёзы сдержать, носом мажет куда-то в плечо сплитового.

Стоят так ещё некоторое время, после чего курсед отстраняется наконец, не хотелось жутко, но бесконечно же они не могут так стоять, в конце концов у них всего два часа. Они оба садятся на койку, глаза от друг друга неловко отводят. Курседу хочется всю душу излить, всё сказать, всё что думал, всё что думает. Но акума сказал молчать.

Темноволосому тоже хотелось много чего рассказать, но ему казалось, будто все эти разговоры уйдут в пустую, всё-таки, доверие к курседу почти на нуле.

— Давно ты здесь?

— Месяц уже. Мне так не хватало человека с которым я смогу поговорить... Ты видел всех этих людей? Я будто не в диспансере, а в психушке.

— Тяжело?

— Когда ломка - мне дают таблетки, не знаю, что за таблы, но мне с них легче, правда, я очень эмоциональный стал и в сон всё время клонит. Даже сейчас.

— Я бы не пил такие таблетки.

— А у тебя когда-нибудь была ломка? Ты хоть когда-нибудь чувствовал, что тебя пилят бензопилой изнутри? Просто разрывает как собака кошку. Это отвратительно, я страдаю. Я, блять, просто хочу снюхать дорогу или... блять... — курсед потирает лицо руками, полностью утыкаясь в них, ему стыдно за сказанное, он сильно хочет бросить наркотики, хотя бы ради человека сидящего рядом.

— Тише, тише. Ты после диспансера хочешь обратно к той же жизни вернуться?

— Нет. Я просто хочу... — курсед поднимает свой взгляд на Серёжу и делает недолгую паузу. — чтобы ты рядом был, я не знаю, я, каждый раз, когда тебя вижу, будто... Я даже не знаю, как это чувство описать, я такого раньше не ощущал никогда.

— Я думаю ты после таблеток бредишь... — акума правда ему не верил, вспоминая всё, что было между ними, поцелуи, оскорбления, драки, ссоры...

— Нет. Неужели, ты того же самого не чувствуешь? Тогда, какого хуя ты здесь делаешь? Друга пришёл проведать? По-любому же, сука, переживал за меня, хотел меня увидеть, у Миши спросил где я, да? Не ври самому себе хотя бы, я тебе нравлюсь.

— Ладно, я думаю мне пора. — да, акума лучше решения не придумывает как сбежать. Он не понимает, что поступками своими не только себе хуже делает, но и курседу.

— Какого хуя, мужик? — курсед успевает сказать только это, после чего дверь в палату тихо закрывается за спиной его объекта воздыхания.

Невыносимо тяжело, эмоции пиздец наружу рвутся, за этот день слишком много произошло. Курсед не знает, как эмоции свои выпускать, раньше пару затяжек косяка и уже спокойно становилось.

На стенах в палате появилось пару трещин, курсед ничего лучше не придумал, кроме того, что можно нанести себе вред. Костяшки на руках разбиты и кровоточат, а сплитовый сидит на полу и смеётся, до того момента, пока на шум медсестра не пришла.

Акуме тоже тяжело, он принял сложное для себя решение - уйти. Совесть его сейчас сгрызет, он оставил курседа, человека, которому он действительно может помочь одним своим присутствием, одного. Заглушить такое поможет только одно, пару бутылок вина, белого, сухого. Нет, акума не может назвать себя алкоголиком. Да, он каждый вечер проводит в компании с каким-либо спиртным, но говорит он, что в лёгкую сможет от алкоголя отказаться. Вредные привычки для него никогда не были проблемой.

А что на счёт курседа? Это тоже вредная привычка. Можно даже сказать, самая вредная, как-будто пожирающая изнутри, он сам как главный наркотик, сильно манит, сначала лёгкий эффект эйфории, а уже потом тяжёлые последствия. Можно ли это исправить? Наверное. Будет ли акума этим заниматься? Конечно. Серёжа поэтому и припёрся в сраную клинику. Ещё с детства у парня выработался синдром спасателя.

— Пожалуйста, мам! Я хочу с ним дружить, у него тяжёлая жизнь, у него даже мамы нет... А у меня есть... Ему надо помочь. Он хороший, правда! И папа у него тоже хороший!

Мать присаживается на корточки возле маленького мальчишки, — Серёж, я тебе много раз уже говорила, всё не так, как на самом деле, мальчику, конечно, нужна помощь, но этим должны заниматься не мы, понимаешь? Его отец - пьяница, мало ли чему он может сына научить. — женщина успокаивающе гладит зеленоглазого по волосам.

— Ну мам! Пожалуйста...

— Нет. Всё, этот разговор окончен. Марш в свою комнату.

Когда за окном только начинало рассветать, было уже часов десять утра, за окном падающие хлопья снега. Серёжа подходит к окну и улыбается, но улыбка сразу спадает, когда на улице он уже видит бегающего Кира. Он выглядел так, будто ему холодно. Он был в ветровке, в которой ходил и осенью, и весной, и в прохладные вечера лета. Маленький Серёжа, уже зная, что мать на работе и никто ему не помешает, берёт свою куртку и выбегает на улицу.

— Кир! — он с улыбкой бежит на встречу к своему другу.

— Мам... Я куртку потерял.

Акума уже дома, сидит за компьютером, прослушивая уже надоевший плейлист, в голове почему-то начали проноситься все воспоминания из детства. Стало грустно и тяжело, он не помнил имя своего друга, друга, который так напоминает Кира. Вот бы вернуться в то время, наверное, это самое чудесное, что было за всю его жизнь. Взгляд в окно устремляется. Хлопья снега медленно летят на землю.