15. Прости, малышка (1/2)
Серое мрачное утро медленно расползалось по второму этажу лодочного домика, но пока не давало красок, поэтому лежавшие на кроватях и спальниках люди казались черно-белыми. Стараясь производить поменьше шума, Хэнкок сел, оперся на хрустнувшую хлопьями бледно-зеленых обоев стену и полез в карман за зажигалкой, но вовремя вспомнил про просьбу Таффингтона и мысленно выругался. Старика он уважал, и не столько за прекрасный самогон, сколько за доброе сердце, в котором находилось место для сирых и убогих — в этом они с гулем были похожи.
Дом спал. Сквозь решето крыши просачивался свет, и создавалось ощущение, что все завернутые во что попало тела находятся под прицелом белых лазерных лучей. Не слышен был даже храп Кейт, под который Хэнкок отрубился, провалившись в полное тревожных снов алкогольное болото.
Нужно было убираться, пока совсем не светало — фермеры обычно встают очень рано, да и Маккриди просил их отправиться в «Мед-Серч» с первыми «петухами», кем бы эти твари ни были. Действуя тише воды и ниже радаров, Хэнкок натянул поверх футболки «Мистер Тебе Крышка» рубашку и синий камзол. Все это нестерпимо провоняло тиной и выглядело настолько отвратно, что будь Хэнкок все еще мэром, не отважился бы показаться перед жителями Добрососедства в таком виде. Сумка, дробовик и треуголка тоже оказались рядом — все свое носи с собой, в каком бы невменяемом состоянии ты ни был. А вот сюртука не нашлось, поэтому пришлось вставать и отправляться на его поиски.
Ощущая себя героем из довоенных комиксов про ниндзя, Хэнкок с кошачьей ловкостью перешагивал через спящих и нагромождения жестяных ведер, что собирали дождевую воду, набегавшую с крыши во время дождей. Живя под стопой у Вика и его головорезов, он научился двигаться по пропитанным рвотой и мочой улицам неслышно, поэтому сон друзей и обитателей дома остался непотревоженным.
Красный сюртук обнаружился у Вивьен — она использовала его в качестве подушки, устроив на нем свою лохматую голову. Хэнкок присел рядом на корточки, прикидывая варианты, как можно без последствий вызволить шмотку, не разбудив Выжившую, но так ничего и не придумал. Он понимал, что если она проснется, тихо уйти уже не получится, а именно так, к стыду своему, он и собирался поступить.
Приглядевшись, Хэнкок заметил свежий неровный шов, черным зигзагом пробегавший по красной ткани под ее щекой. Починила? Он не привык к услугам — обычно он сам их оказывал, но это была не она. Очередной жест, еще один знак, трогательный язык Вивьен, при помощи которого она пыталась объяснить Хэнкоку, насколько он ей небезразличен, очевидно полагая, что он дурак и ничего не видит. Но он видел все.
Он протянул руку, и едва касаясь, провел кончиком грязного ногтя по мягкой черной пряди Вивьен, что забавно торчала отдельно от остальных, словно рог у чертенка. Она не проснулась, за веками ее мерцали проекции, потому что война в ее глазах никогда не менялась — даже в сновидениях.
Хотелось остаться подольше, детальнее рассмотреть ее безжалостно-прямой нос, взлетающие к вискам тонкие линии бровей, размазанные под глазами кляксы черных теней и этот странный возбуждающий шрам, похожий на перевернутый знак вопроса, но Хэнкок слишком рисковал — она достаточно развила инстинкт выживальщика, чтобы даже во сне почувствовать на себе чужой взгляд. Что ж, раз сюртук не достать, пускай останется Вивьен на память — все равно он подумывал от него избавиться. Бывший мэр выпрямился, сорвал дырявый коричневый плед с Маккриди, верхняя часть тела которого скрючилась под письменным столом, а от его спальника от лестницы и через весь второй этаж тянулся шлейф из мусора, палых листьев и комьев земли, словно постель свою он волочил через весь двор.
— Эй… — сонно пробормотал наемник, потерянно пошарив ладонью по своему оставшемуся без прикрытия бедру.
— Тихо ты, — шикнул Хэнкок.
Он укрыл пледом Вивьен, заставил себя оторвать от нее взгляд и спустился по лестнице, которая хоть и тихо, но все равно предательски скрипела под подошвами его сапог. Последняя ступенька, темная прихожая, расчерченная на квадраты светом из остекленной двери, а за ней…
— Уже уходишь? — тихо шепнули за спиной. — Быстро ты в этот раз.
Хэнкок вздрогнул, резко обернулся и встретился взглядом с Фаренгейт. Та устроилась на широком бежевом диване в цветочек, запустив пальцы в рыжие волосы спящей Кейт, голова которой покоилась у нее на коленях.
— Вам не хватило спальников? — Хэнкок постарался придать своему голосу легкость, но сложно это сделать, когда из твоего рта по обыкновению вырывается хрип.
— Кейт ночью было плохо. Психо действует на нее все хуже. Только недавно уснула, — почти одними губами обеспокоенно прошептала Фар, мягко кладя ладонь на плечо подруги, которая свернулась в позе зародыша, будто пытаясь занять на диване как можно меньше места. — Ну, и далеко ты собрался?
Хэнкок вместо ответа осторожно привалился к резной обувнице, полной перепачканных землей резиновых сапог и галош всех цветов и размеров. Так успешно пройти полосу препятствий из дрыхнувших тел, металлических ведер и даже женщины, сводящей его с ума, но попасться зоркому оку Фаренгейт — кажется, чаша его везения опрокинулась вместе с ним с моста Такера.
Они долго молча смотрели друг другу в глаза — два идеальных хищника, такие похожие в общем и очень разные в деталях. С Фар можно было вести молчаливые диалоги — она просто сканировала его и все считывала, как чертов довоенный компьютер. Сейчас, например, она знала, что он удумал, и даже не успев разглядеть его полную экипировку, угадала переменчивую погоду его сердца. Сделав одной ей ведомый вывод, подруга выскользнула из-под головы Кейт, заместив свое удобное колено проеденной молью диванной подушкой, и возвысилась над Хэнкоком во весь рост.
— Пошли-ка покурим, Джон, — строго предложила она тоном, услышав который, лучше не перечить.
Фар очень редко звала его по имени, а если уж звала, значит, требовала серьезно отнестись к разговору. Они прошагали через спящую гостиную, где на софе под окнами похрапывал хозяин лодочного домика, а на раскладушке в углу — юный Колин. Растянувшийся под кухонным гарнитуром Псина резко поднял голову и навострил треугольные уши, но Хэнкок с Фаренгейт синхронно приложили пальцы к губам, и собака безразлично зевнула, уложив острый нос обратно на лапы.
Выйти на свежий воздух было приятно — дом пропах перегаром, потом и немытыми телами, чем-то напоминая Старый Капитолий наутро после большой гулянки, но в иных декорациях и без обнаженных женщин с подозрительной сыпью на телах. Над рекой Эверетт густо стелился туман, в камышах уже жужжали насекомые, а где-то на том берегу в деревьях щебетали ранние пташки, но солнце пока не спешило показываться, лишь предваряя свое появление бледно-желтым ореолом на востоке.
Забытая Вивьен тряпка, перепачканная кровью Хэнкока, зацепилась за доску причала и висела там, словно понурый красно-белый флаг. Он взял её в руки, усаживаясь на то же место, где сидел вчера и щетинился, словно дикий пес, пока Выжившая изо всех сил старалась о нем позаботиться. Когда он вспоминал, как вел себя с ней в те минуты, хотелось то ли извиниться, то ли отправиться на поиски остатков самогонки Фрэнка и заглушить ею этот гул голосов в голове.
Фар приземлилась рядом, достала пачку, протянула приятелю, и они закурили, копируя движения друг друга, как порой делают люди, долго живущие вместе. Дым сигарет смешался с туманом, разогнал стайку мошкары, которая уже летела к ним полакомиться свежей кровью, и истаял в бодряще-холодном воздухе. Политическая преемница Хэнкока молчала, и он знал, что может сидеть в этой тишине хоть вечность — подруга не задаст вопросов и будет терпеливо ждать, пока он сломается сам.
— Эта дрянь ее убивает, — заметил Хэнкок, имея в виду Кейт.
Тень тревоги скользнула по бледному рябому лицу бывшей телохранительницы и собралась в прозрачные усталые полумесяцы под длинными ресницами.
— Знаю, — был короткий ответ. — Кажется, сегодня ночью она сама до этого дошла.
Ему всегда казалось, что Кейт, как бурное, полное зловонных отходов течение, что ворвалось в холодный океан спокойствия Фар, но не взбаламутило, а гармонично слилось с ней в одну мощную большую воду. Хэнкок не представлял себе, как Фаренгейт, заядлый шахматный игрок, просчитывающий все свои действия на десятки ходов вперед, позволила рыжей бестии с грязного ринга поставить себе мат.
— Как ты поняла, что хочешь быть с ней?
Фаренгейт дернула уголком губ в некоем подобии улыбки, заправила выгоревшую песочную челку за ухо, и ее серые глаза нежно блеснули.
— Она предложила мне сигарету.
— И что это, черт возьми, значит? — не понял Хэнкок.
— В Боевой зоне, где, как ты знаешь, мы жили вместе, ценнее крышек были только они, и если ты кому-то предлагаешь покурить с тобой, то фактически признаешься в симпатии. Кейт никогда ни с кем не делилась — она была бешеным зверем, который всех ненавидел, и это было взаимно. И когда мы встретились вновь, и она меня угостила… Можно сказать, на своем языке Кейт так выразила свои чувства.
— И ты все это как-то разглядела в… ну… в Кейт? — Хэнкок сдвинул край треуголки выше на лоб, чтобы лучше видеть веснушки Фар, что рассыпались по ее лицу, словно крохотные летние снежинки.
— Когда любишь человека, видишь его сквозь все маски, — мудро рассудила Фаренгейт и высоко задрала острый подбородок, чтобы тонкая струйка дыма разогнала вновь собирающуюся армию кровососов.
Хэнкок сжал в кулаке окровавленный кусок ткани. У Вивьен масок было много: бросающиеся в глаза образы Серебряного плаща и солдатика Братства, и более скрытые — хладнокровного стрелка, беспечной собутыльницы. Собой она была куда реже: на маяке Кингспорта, перед визитом в Институт, в медленном танце в «Третьем рельсе», на похоронах мужа… И вчера. Спину неприятно защипало, и это не было связано с царапиной от арматурного штыря, которая уже никак его не беспокоила.
— Ты ведь тоже кое-что понял, да? — все-таки спросила Фаренгейт, но в ответе не нуждалась, потому что знала его настолько хорошо, насколько он и сам себя не знал.
Говорят, что в последнюю минуту вся жизнь пролетает перед глазами, но это не совсем верно. На деле сознание демонстрирует самую актуальную, свежую проблему: всё, что засовываешь в самый дальний ящик своей головы, надеясь там потерять, но мысленно постоянно возвращаешься к нему, словно преступник на место преступления. Когда радиоактивная вода сомкнулась над головой, и Хэнкок сообразил, что сейчас эта ошалевшая от ужаса девчонка утянет его на дно, на долю секунды все эмоции, что он испытывал, глядя в удаляющиеся спины Вивьен и Маккриди, выстроились в правильном порядке, как номерные тома на книжной полке.
Молоденький и прыткий парень его мало волновал — Вивьен могла хоть при свидетелях с ним переспать, и Хэнкок бы на это с удовольствием посмотрел. Однако между этими двоими начала образовываться связь, возникли точки соприкосновения, которых у Хэнкока не было и быть не могло. Природа верно поступила, сделав гулей бесплодными — уродства в этом мире и так хватало, чтобы еще и приумножать его приятным и естественным способом. Будучи глупым, отчаявшимся мальчишкой он сам встал этот путь, но считал это довольно невысокой ценой за бессмертие. Этот выбор, лишивший его львиной доли человечности как в облике, так и в душе, с отложенным эффектом аукнулся, когда впервые в танце под подземными фонарями «Третьего рельса» ему захотелось вновь стать больше Джоном Макдонахом, чем Джоном Хэнкоком.
Осознав, что он может потерять Вивьен, Хэнкок понял еще кое-что: он к ней привязался. Это было страшно: его кредо — живи сегодняшним днем, напивайся, ширяйся и трахайся так, будто завтра повторно наступит конец света — затрещало по швам, когда перед глазами начали представать фантомы смутного, не имеющего очертаний, но вполне реального будущего, которое он мог разделить с Вивьен. Когда видение явилось впервые, Хэнкок успешно справился с наваждением, но второй раз трюк не удался.
Счастье — опасная роскошь для человека, за спиной которого тянется вереница из трупов, в смерти которых повинен он сам. Он его не заслуживает, потому как слишком долго живет во тьме и знает язык насилия лучше английского. Хэнкок не был уверен, что сможет обеспечить его себе, не говоря уже о том, чтобы тянуть за собой Вивьен, пообещать ей будущее, которое неопределенно, ненадежно, и вероятнее всего — тупик. Втягивать ее в эту сомнительную авантюру, слишком безумную для них двоих, он считал жестоким даже по своим меркам.
Всё это он озвучил Фаренгейт, которая понимающе кивнула и вновь убрала за ухо непослушную прядь.
— Это все сложное, личное дерьмо, — нехотя подытожил он, обжигая пальцы окурком истлевшей сигареты, о существовании которой совсем позабыл, и с шипением уронил его в воду, остервенело тряся пальцами.
— Я бедный, маленький гуль, я совсем расклеился и хочу убежать, — она саркастично сымитировала его голос, но стала серьезнее, видя его непроницаемое выражение лица. — Что с тобой? Я сто лет тебя таким не видела, пожалуй, со времен Астры.
— Ты ведь не хуже меня знаешь, чем все это заканчивается, — Хэнкок метнул острый взгляд на Фаренгейт, без слов обозначая границы беседы, которая и так уже напоминала редкие, залитые водкой откровения в баре, но уж очень унылые без выпивки. Вспоминать Астру, и тем более сравнивать ее с Вивьен, не хотелось. — А как бы ты поступила на моем месте?
— Неважно, как поступила бы я, — отрезала подруга. — Ты часто повторял: стремись к удовольствию и избегай страданий, но ты не прав: иногда одно без другого не бывает — это как веселиться на тусовке, а потом мучиться сушняком.
«Или как встречаться с наркоманкой и смотреть, как она харкает кровью», — мрачно закончил про себя Хэнкок завернутую в другую обертку, но лежавшую на поверхности мысль Фар.
— Просто прими это. Хочешь быть с ней — будь, — предложила она. — Делай что нравится. Ну или беги, так и не узнав, что бы решила Вивьен, предоставь ты ей выбор. Но потом не приходи ко мне в соплях и не жалуйся, что я тебя не предупреждала.
Фаренгейт отщелкнула окурок в воду, легко поднялась, оставляя бывшего мэра за спиной.
— Спасибо, Фар, — тихо бросил он, когда она уже взялась за облупленную ручку двери, и что-то в его голосе заставило ее развернуться к нему вполоборота.
На ее лице застыла улыбка стороннего наблюдателя, который видел картину под другим углом, но через призму собственных нерешенных проблем.
— Джон, — слегка снисходительно обратилась Фар, — то, что ты для меня сделал — я никогда этого не забуду. Поэтому я не могла не попытаться тебя отговорить, но решать, как всегда, тебе. Знаешь, что-то подсказывает мне, что жизнь дает лишь одну родственную душу за раз. Не просри это.
Оставшись в одиночестве, Хэнкок выкурил еще одну сигарету, уже конкретно рискуя своим планом позорного побега. Проблема в том, что неожиданно для себя никуда бежать он не хотел. Если бы это было так, он уже находился бы на полпути в Бостон, а не вынуждал лучшую подругу работать психологом.
Однако, даже несмотря на слова Фар, сойти с дистанции казалось ему правильным решением: дать Вивьен возможность сосредоточиться на ком-то более подходящем, пусть хоть на том же Маккриди. Сказать было проще чем сделать: эта уязвимость, которую он испытывал рядом с ней, нехило пугала, но черт возьми — это ему нравилось.
Сквозь привычные звуки утра в пригороде прорвался один чужеродный — неясное шипение, доносившееся из выкрашенного в алый цвет лодочного эллинга, и Хэнкок невольно навострил уши. Шум повторился, и знакомый склизкий кровочервь нехорошего предчувствия зашевелился под ребрами. Живя в Содружестве, быстро вырабатываешь в себе один инстинкт: ты точно знаешь, когда что-то не так.
Хэнкок поднялся, и бесшумно ступая по самым надежным доскам причала, перебрался на веранду и вдоль окон прокрался к эллингу, на двери которого висел замок «чайник» размером с его ладонь. Цепочка тихо звякнула в пальцах — заперто. Лодка качается снаружи у причала — так зачем закрывать сарай? У дверей стояла жестяная бочка с водой для поливки грядок, и Хэнкок лихо запрыгнул на нее, заглянув в окна сарая, находящиеся под самой крышей. Сквозь мутные, залепленные мухами и паутиной стеклышки он сумел разглядеть железный стол с огарком свечи и оранжевую коробку с белой панелью и подключенным к ней микрофоном — любительская рация. Она и издавала это глухое шипение, словно на том конце кто-то пытался связаться с Таффингтоном.
Хэнкок поспешно спрыгнул с бочки, прижался спиной к стене дома, пока кто-то из работников не засек его за постыдным подглядыванием. Нужно было сообразить раньше, но он был слишком загружен, ушел в свои мысли и забыл об осторожности. Вот что делают чувства с людьми: расслабляют, притупляют инстинкты, делают глупее. Будь Хэнкок чуть осмотрительнее, он бы давно уже послушал подсознание, которое подсказывало ему, что все в этом домике не может быть так безобидно.
«Нам они особо не мешали — воевали друг с другом в основном». Почему две группировки рейдеров не трогали зажиточное поселение Таффингтона, которое явно не находилось под прикрытием минитменов? Почему старый гуль так просил их остаться и зачем держит рацию под замком, если скрывать ему нечего? Как бы там ни было, эта история дурно пахла.
Мысли о побеге были на время забыты — оставить Вивьен, Фар и остальных в такую минуту стало бы верхом подлости, после которой Хэнкоку понадобилось бы еще одно новое лицо, поэтому он поспешно вернулся в дом. Фаренгейт снова сторожила сон Кейт, но едва друг вошел, она по его лицу безошибочно определила — дело пахнет керосином.
— Буди всех, только тихо, — одними губами приказал Хэнкок и скользнул наверх, не дожидаясь ее ответа.
На втором этаже все еще господствовало сонное царство, но люди уже начали постанывать и ворочаться, готовясь с ним распрощаться. Хэнкок приземлился на колени рядом с Вивьен, осторожно потряс ее за плечо.
— Джон?
В синих глазах — страдания от утреннего похмелья, но как бы он ни разделял их, отлеживаться сейчас не было времени. Тем не менее, он выдавил вымученную улыбку, встретив ее полный недоумения взгляд.
— Доброе утро, солнышко. Кажется, мы в полной заднице.
Разбудить нескольких человек и при этом не наделать шуму — задача нереальная. Второй этаж зашевелился очень активно, и вот — Ник вышел из режима сна, задел и опрокинул полное дождевой воды ведро, Маккриди сквозь зубы витиевато (но без единого матерного слова) выругался, ударившись головой о столешницу, под которой дрых. Проснувшиеся Сэм и Сэм сонно наблюдали за гостями, которые торопливо скидывали свои вещи в рюкзаки.
— Такая рань! Куда мы? Что происходит? — Женевьева окончательно уничтожила конспирологию, задав вопрос во весь голос. Резидентка со своими перепутавшимися длинными волосами напоминала болотную ведьму из детских сказок, а землисто-зеленый цвет круглого лица выдавал муки первого в жизни бодуна.
— Да заткнись ты, — хором зашикали на нее Кейт и Маккриди. Вид у обоих был помятый и до крайности несчастный, но эти двое привыкли, что порой приходится быстро рвать когти с места попойки, поэтому не жаловались.
— Уже проснулись? Как насчет завтрака, ребят?
Все хором застыли, услышав хрип Таффингтона с нижнего этажа. Вивьен прижала указательный и большой пальцы к переносице и крепко зажмурилась, пытаясь изгнать молоточки, бьющие в виски, но это не возымело успеха.
Как хорошо было бы сейчас спуститься на завтрак, выпить ароматного кофе, которое волшебным образом изгонит похмелье. Вивьен проснулась с одинаково мерзким привкусом что во рту, что в мыслях. Весь клубок потрясений минувшего дня, обратившийся в итоге в пьяные поцелуи Маккриди, еще горевшие на шее и губах, вопреки всем надеждам так и не распутался. Но серьезные черные глаза Джона, склонившегося над ней, говорили, что им обоим сейчас не до личных переживаний — случилось что-то плохое.
У Вивьен не было оснований не доверять Джону: неприятности он чуял не хуже, чем бойцовый пес — свежее мясо. Когда снизу послышался голос старого гуля, она уже была в полной экипировке, готовая эвакуироваться хоть сейчас, если понадобится, но не могла заставить себя уйти, не услышав версию Фрэнка.