11. Нейт. Любящий муж и отец (2/2)

Для нее это было глубоко личным, но казалось неправильным, что его ведут к человеку, о котором он не знает ничего, кроме имени. К трупам в Содружестве относились без особого пиетета, но всё, что касалось довоенной жизни Вивьен, почему-то невольно обрастало сакральным значением.

— Нейт? Ну… — она задумалась так глубоко, что даже притормозила, подбирая нужные выражения. — Он был «своим парнем», и все говорили, как мне с ним повезло. Всегда собирал вокруг себя кучу друзей, забавно шутил, красиво ухаживал за мной…

Уничтожающее всё хорошее словечко «но» обязательно должно было тут прозвучать, но почему-то осталось непроизнесенным: Вивьен вдруг утянуло куда-то глубоко в собственную память.

На вершине двумя ржавыми столбами вцепился в землю довоенный билборд «Волт-Тек»: веселый волт-бой с улыбкой на всё свое неестественно счастливое лицо провожал людей к воротам в Убежище. «Приготовьтесь к будущему» — гласила надпись, под которой радостные дети с нетерпением тянули за руки родителей, стремясь под защиту подземных городов-крепостей. Удивительно циничный рисунок: знали бы они, какое будущее их ждет в этих убежищах, предпочли бы остаться под градом ядерных ракет.

— Но…? — напомнил о своем существовании Хэнкок, и Вивьен осознала, что слишком затянула паузу.

— Но после ранения он будто что-то потерял. Он никогда не рассказывал подробностей и в целом старался оставаться собой, но что-то в нем изменилось. Днем он вел себя как обычно, но по ночам скрипел зубами, плохо спал из-за кошмаров, а потом просыпался и уходил к телевизору. Цепенел на диване, часами смотрел его и молчал, вряд ли понимая, что там показывают.

— Он… обижал тебя? — осторожно поинтересовался Хэнкок, опасаясь задеть чувствительную иглу чужой души и разбудить дремлющих на ее острие демонов.

Он знал множество примеров, когда побывав в своей первой перестрелке, молодые парни ехали крышей, и если одни тихо спивались, начинали молиться каким-то своим богам (возможно, даже дьяволам — разница невелика) или вешались на дверной ручке, другие становились агрессивными, видя мир полем вечного сражения, которое никогда для них не закончится.

А однажды, еще до встречи с красным сюртуком, Хэнкок сам едва не задушил девчонку, потому что ему привиделось, что это Вик собрался зарезать его ночью в собственной постели, и спасибо Фар, которая услышала странную возню за стенкой и спасла беднягу. Конечно, тогда Хэнкок находился под действием какой-то новой «уличной» химии, непонятно где намешанной, но с тех пор его преследовало тревожное чувство, что монстр из него вовсе не ручной и может быть опасен даже когда спит.

— Нет, никогда, — Вивьен так убедительно покачала головой, словно сама мысль о таком оскверняла память о Нейте. — В плохие дни он просто уходил в себя или пропадал за терминалом — писал о своей роте или письма сослуживцам. Я однажды заглянула, когда он забыл установить пароль. «Война никогда не меняется» — кажется, так там было…

Война никогда не меняется. Если Нейт не стащил это выражение у какого-нибудь писателя, этот парень был на удивление прозорлив. Едва волна убийственной радиации отпрянула от берегов остатков цивилизации, выжившие сразу схватились за палки и камни, но не для строительства, а чтобы проломить кому-нибудь голову за жаренную лапку радтаракана.

И вот, двести лет спустя, снова гремят ядерные снаряды, а люди, прикрывшись благими намерениями, навязывают свои идеалы другим, готовые ради этого устроить новый конец света. Непрерывный цикл насилия приводит лишь к одному: доказывает бессмысленность войн, потому что по сути они ничего не меняют, а лишь запирают всех ее участников в ловушку, обрекая на бесконечное повторение.

— Он очень хотел ребенка, — голос Вивьен вырвал Хэнкока из мыслей о войне и поставил обратно в декорации разрушенной строительной площадки. За сетчатым забором их ждала груда брошенной техники, расставленной вокруг гигантской платформы, уводящей под землю. — Я тоже. Надеялась, что он поможет Нейту — станет главной его целью и отвлечет от войны. Как оказалось, Шон всегда был моей целью, а не его. Когда я забеременела, то совсем перестала обращать на Нейта внимания, сосредоточилась на себе. Он стал надолго уходить из дома: пропадал на бейсболе или в торчал с приятелями в барах Конкорда. В итоге я узнала, что там были не только приятели.

Последняя фраза была тяжелой — вес ей прибавляли давние печали и забытые сожаления.

Хэнкок никогда не видел смысла в браке: зачем добровольно лишать себя свободы выбора и полностью посвящать себя другому человеку, который может видеть все иначе и не оценить такой жертвенности?

Привязавшись к кому-то, теряешь контроль, а в вены впрыскивается такая доза эйфории, что лишаешься страха — а это самое опасное, что может случиться в Содружестве, где обязательно кто-то воспользуется этим. Вероятнее всего, это будет именно тот, кому открываешь сердце. Хаотично и в зависимости от эффектов той или иной химии, Хэнкок менял партнерш, но ни одну из них не пустил бы дальше своей кровати, а чтобы попасть туда большой любви не требуется — лишь низменные плотские желания.

— Ее звали Елена, — продолжила Вивьен, убедившись, что Хэнкок понял, что речь идет об измене. — Свободная от бытовухи, готовая на любое приключение. Куда мне до нее — я сделала себя затворницей в собственном доме и с огромным животом с утра до вечера читала книжки по беременности. Думаю, я тоже виновата в случившемся — думала только о ребенке, видела, что Нейту плохо, но предпочитала делать вид, что все хорошо.

— Свободная от бытовухи, готовая на любое приключение, — процитировал Хэнкок. — Ты будто о себе говоришь, Вив.

Вивьен не ответила, но на лице ее появилась странная улыбка. Должно быть размышляла, стал бы Нейт изменять ей, будь она тогда такой, какой стала сейчас. Сама концепция верности как акта самопожертвования ради целостности супружеского ложа Хэнкоку была чужда, потому что с любовью — оно как с наркотиками — не принимай, если не кайфуешь.

— Ты простила его?

— Он умолял, говорил как виноват, и я… Постаралась понять, — отрывисто заявила Вивьен. — Осталась ради Шона, да и он тоже. Мы оба так опекали его, думали, что он склеит наш разваливающийся брак, но… Понимаешь, если по лобовому стеклу пошла трещина, ее уже не скроешь — надо стекло менять.

Пока Хэнкок размышлял над этой метафорой, Псина с лаем погнался через всю стройплощадку за радкрысенышем, зазевавшимся на открытой местности и отставшим от своей стаи. Испуганный зверь ломанулся в груду мусора, поднимая клубы пыли и песка, и ушел в землю. Уже заведенный азартом охоты, Псина начал отчаянно работать лапами, чтобы добраться до добычи, но Вивьен подозвала его, так как пора было спускаться в Убежище.

Выжившая поднялась в кабину управления, нажала на кнопку, взяла собаку за край банданы, и они с Хэнкоком встали на платформу, которая медленно пришла в движение, начиная спуск. Разговор о Нейте, ставший неожиданно тяжелым для них обоих, на этом прервался.

— Отсюда я увидела, как упали бомбы, — Вивьен повернулась в сторону Светящегося моря, сияние которого было не видать, когда в небе светило солнце.

— Жуткое, должно быть, было зрелище, — предположил Хэнкок, наблюдая, как тень от стены лифтовой шахты падает на ее лицо, выделяя острые скулы и тонкий нос.

— В Содружестве всякое бывало, но это было страшнее всего, — кивнула она.

Гигантская шестеренка входной двери ярда четыре в толщину была отодвинута в сторону, оставляя проход открытым, но никто не потревожил Убежище за тот год, что оно пустовало, чему с большой вероятностью способствовали минитмены, усиленно патрулирующие округу.

В Убежище царствовала пустота и такая жуткая давящая тишина, что и Когтю Смерти здесь бы снились кошмары. Пока они двигались по коридорам, озаряемые светом ламп, выглядывающих между тянущихся по потолку труб, на пути попадались старые скелеты, многие из которых были в комбинезонах с большими световозвращающими цифрами 111 на спинах, да несколько дохлых радтараканов. Последние, очевидно, стали первыми жертвами Вивьен в ее новой жизни после разморозки. Это сейчас она привыкла иметь дело с чудовищами и похуже, а ведь тогда она ничего не знала о постядерном мире и ужасах, творящихся в нем. Каково ей было проходить здесь совсем одной, да еще и после того, как ее мужа убили, а сына забрали?

В отделе криогенной заморозки царил промозглый холод, с потолка текло, и звук шлепающих в лужи капель был единственным нарушителем тишины. В полутемном помещении криокамеры были похожи на огромные белые кастрюли с ручками. Определенно, решил Хэнкок, это самое мрачное место во всем Содружестве, и он бы предпочел сейчас оказаться в центре Либертарии, среди рейдеров, чем здесь.

— Люди так просто добровольно разрешали себя замораживать в этих штуках? — тихо спросил он, глядя в тлеющее лицо пожилой женщины, чьим гробом стала проклятая морозилка.

— Нам сказали, что это будет медосмотр, — ответ наивной девочки из довоенного мира, но не женщины со шрамами, что обменяла самою свою суть на благо сына.

Вивьен медленно прошла в конец комнаты, ее тяжелые ботинки глухо стучали по металлу, оставляя мокрые следы. Чем ближе она была к своей цели, тем нерешительнее становилась. С потолка сорвалась капля, упала ей на макушку, заставив раздраженно провести ладонью по всклокоченным волосам.

— Из этой камеры выбралась я, — она махнула налево. — А там…

Напротив ее настежь открытой камеры находился Нейт. Он лежал в естественной позе, будто заснул в ожидании очереди на заморозку, и лишь рана в районе сердца, из которой тонкой дорожкой по животу спускалась застывшая струйка крови, подсказывала, что это не вовсе так.

— О черт, Вив… Хочешь, уйдем отсюда? — Хэнкок почувствовал, как сжимается сердце, когда он увидел мелко дрожащие пальцы Вивьен, замершие напротив окошка, за которым лампочки освещали безмятежное лицо ее мужа. Пожалуй, он был красив: волевой подбородок, безжалостно прямой нос, густые темные волосы, заиндевевшие из-за заморозки. Разложение не тронуло его тело, словно он умер только вчера, а не больше шестидесяти лет назад, и это отталкивало, потому что наличие Нейта в этой камере нарушало один простой закон: все мертвое должно истлеть.

— Нет. Я должна сделать то, зачем пришла, — она старалась быть решительной, но голос предательски дрожал.

Прознав откуда-то об интересе Хэнкока к личности Вивьен, Ирма предложила тому сделку: за солидную сумму она могла показать ему запись, сделанную в «Доме воспоминаний», а именно, фрагмент памяти Келлога, в котором наемник вскрывает криокамеру Нейта. Мэр тогда отказался, потому что в отличии от Ирмы находил копание в чужой памяти отвратительным. Сейчас он почти жалел об этом: упущенное знание помогло бы проявить больше эмпатии к Вивьен.

Казалось, что она вновь переживает весь этот кошмар. Шестьдесят лет назад она была прямо напротив и беспомощно смотрела, как Келлог забирает ребенка и безжалостно стреляет в грудь ее супруга. Наверняка сбила кулаки в кровь, пытаясь выбраться, кричала до хрипоты в горле, но бандит видел в ней не мать и даже не человека, а лишь собственность Института, которую надо сохранить «на потом», как недоеденный арбуз в холодильнике. Потом ей пришлось выбираться отсюда совсем одной, потерянной и полной боли и страха.

Сейчас Вивьен стояла на том же месте, что и год назад, но в этот раз уже не одна. Хэнкок тоже был здесь. Он не смог подавить желание напомнить ей об этом, поэтому приблизился и встал за ее спиной. Их лица отражались в окошке камеры Нейта, и Хэнкок старался не смотреть на свое, сосредоточившись на синей стали в глазах Вивьен.

— Жаль, что я не смог разделить с тобой месть за его смерть, — решительно произнес он, положив руку ей на плечо и мягко сжав пальцы.

— Со мной был Ник. Я не горжусь этой местью. Я дала волю гневу — это было… непрофессионально.

— Что ты имеешь в виду?

— Я ведь адвокат. Я должна видеть человека глубже, чтобы понять, почему он совершает преступление. Келлога же я попросту казнила. Заглянув в его память, я даже…простила его…

— Простила ублюдка, который убил твоего мужа?

— Мы же не рождаемся злодеями, Джон. Келлог стал таким, потому что в его жизни случилось очень много плохого. Он не знал, как выжить иначе.

Когда жизнь кидает на прогиб, есть два пути, которые ты можешь выбрать: сломаться или бороться, и Хэнкок прошел по каждому. После всего случившегося с Шоном Вивьен предстоял тот же выбор.

— Ладно, — твердо заявил Хэнкок. — Сделаем то, зачем пришли. Вместе.

В глазах в отражении вспыхнула благодарность. Вивьен накрыла ладонью его руку, по-прежнему лежащую на ее плече, и взглянула на напарника из-под небрежно остриженной челки. Дыхание обоих смешалось в одно бледное облачко пара.

— Я попросила Стурджеса снова его заморозить, чтобы похоронить позже. Откладывала это, пока не найду Шона. Теперь пора. Дашь мне минутку?

Хэнкок понимающе кивнул, отошел ко входу и закурил, устроившись на металлическом ящике. Псина улегся у его ног и грустно положил голову на лапы. Как и людям, ему в этом месте было неуютно.

Отсюда они видели, как Вивьен проводит по стеклу криокамеры бледными пальцами и скорбно прижимается к нему лбом. Хэнкок хотел отвернуться, но не мог: настолько завораживающе красива и печальна была эта женщина, полушепотом произносящая последние слова, предназначенные для человека, с которым она строила будущее, но его в одночасье снесла ударная волна падающих бомб. От мечты воспитать сына, отдать его в хорошую школу и состариться вместе с любимым человеком осталось лишь мертвое, разрушительное эхо, слышимое лишь в счетчике Гейгера.

— Привет, Нейт. Прости, что давно не приходила, но знаешь, там снаружи столько дел. Я нашла Шона, как и обещала, но… всё немного сложно. Оказалось, что я была ему не нужна, хотя, наверное, это и значит быть родителем: в один прекрасный день увидеть своих детей сильными и самостоятельными. Ты бы им гордился — он так многого достиг, и я думаю, моя миссия выполнена, и мне придется с ним попрощаться. И с тобой тоже. Мне нужно было сделать это еще тогда, до бомб, и хотя я научилась тут так многому, это мне пока дается тяжелее всего, но... Я отпускаю тебя, Нейт.

«Нейт. Любимый муж и отец» — эти слова Кодсворд при помощи своей горелки выжег на деревянном кресте, врытом в почву над свежей могилой под сенью огромного клена, растущего за домом Вивьен.

Кроны облаков порозовели, небо из синего стало фиолетовым, разогретая за день земля стремительно остывала, погружая мир в белесый туман, и казалось, что за белым покосившимся штакетником вновь вышли на улицы призраки детей, игравших тут двести лет назад. Ветер разворошил листья, погнал их по двору, забрался за шиворот и неприятно щипал затылок.

С заднего двора открывался вид на скалистые холмы, бегущую мимо речушку и издевательски позитивный билборд «Волт-Тек», но все равно этот пейзаж был довольно умиротворяющим. Жители Сэнкчуари помогли перенести тело Нейта домой, и теперь оно покоилось здесь, чтобы разложиться в земле, как ему было положено сделать еще много лет назад.

Церемония была короткой, лишенной громких речей и сложных ритуалов. В Содружестве не любят долгие прощания — со временем происходит пресыщение смертью, а ужас от нее изнашивается, однако, именно поэтому стараешься не привязываться: каждый близкий человек — потенциальный завтрашний покойник.

Стоя вместе с собакой за спинами Вивьен и Кодсворда, почтивших память Нейта минутой молчания, Хэнкок задумался, что бы написали на его могиле. «Здесь лежит Джон Хэнкок. Он много торчал и сдох под забором. Туда ему и дорога». Эта мысль его веселила, пока он не вспомнил, что с большой вероятностью его труп под забором никто никогда не найдет. Надгробной плиты или деревянного креста ему не светит, потому что никому не будет до него дела.

Вивьен прислонила к кресту ящик, внутри которого был аккуратно сложен треугольником американский флаг, а затем подвесила на горизонтальную перекладину тонкую цепочку, в которую были продеты два символа вечной любви, что на деле таковой не бывает — широкое кольцо Нейта и маленькое, узкое — Вивьен. След от кольца еще оставался на пальце Выжившей незагорелой полоской, но все же она решилась на этот шаг — выбирала бороться.

Распрямившись, Вивьен повернулась к Хэнкоку. В глазах ее застыли слезы и боль, которую она так долго не могла выразить, потому что в Содружестве не до таких банальных вещей. Здесь больны, сломаны и эмоционально нестабильны абсолютно все, и все же, женщина из довоенных времен имела право один день побыть прежней.

— Спасибо, что был со мной сегодня, Джон, — тут ее голос сорвался.

Слезы — роскошь и оружие женщин, недоступная мужчинам и действующая на них все равно что яд, и Хэнкок мысленно бросился к ящику своего словарного запаса в поисках подходящих слов утешения. Ничего не найдя, он просто шагнул к Вивьен и заключил в объятия, закрывая от могилы мужа, призраков детей, кроватки Шона и всего преследовавшего ее довоенного мира. Он знал, что больше Вивьен в Сэнкчуари не вернется — это место станет чем угодно, но никогда — домом.

Когда она уткнулась ему в грудь, обнимая за талию так крепко, что стало тяжело дышать, Хэнкок строго посоветовал самому себе все-таки не сдыхать бесславно под забором, потому что как минимум одному человеку в Содружестве все же есть до него дело, а он ни за что не станет причиной, по которой ей снова придется плакать.